Михаил Булавин - Боевой 19-й

• Название: Боевой 19-й
• Автор: Михаил Булавин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: История
• Год: 1956

В романе Михаила Булавина описываются одни из самых катастрофических действий Гражданской войны - тяжелейших и ожесточенных боях Красной Армии против Добровольческой армии в 1919 году

---

— Желаю успеха, товарищ Быльников, — Вихров протянул руку, и на его лице впервые увидел Быльников добрую улыбку. — Перед отъездом вы мне позвоните.

На улице шел снег. Быльников бродил по улицам, вдыхая свежий воздух, ловил губами пушистые снежинки. Вокруг было чисто, бело и светло. Он радовался каждому встречному прохожему, каждому звуку, чувствовал себя вновь рожденным человеком.

Все, что так тяготило Быльникова в последнее время, когда решалась его судьба, когда припоминалось и взвешивалось все до мельчайших подробностей, от юных лет до последнего часа службы у белых, — все это вдруг свалилось с него, как непомерная тяжесть, освободило его, и ему стало необыкновенно легко. Даже физически он чувствовал себя лучше и гораздо сильнее. В его жизни, пожалуй, не было более сильных душевных мук, чем те, которые ему пришлось пережить, пересматривая и переоценивая свое пребывание во враждебном лагере/ Но и не испытывал он большей радости, чем та, какую чувствовал сейчас, получив прощение. *

Через несколько дней Быльников был зачислен в кавалерийский полк, направлявшийся для борьбы с антоновскими бандами в Тамбовскую губернию.

Шел он домой в новой, светлосерой шинели, коротковатой для его роста и сидевшей на нем не совсем ладно: подмышками тесновато, а в талии свободно. Когда он стягивал шинель ремнем, хлястик поднимался коромыслом. Но самым важным для него был сейчас знак различия. Красным квадратиком, . как капля крови, он скромно поместился на левом рукаве шинели. Это означало, что отныне бывший казачий сотник является командиром кавалерийского взвода Красной Армии.

— Боже мой! — воскликнула Вера, увидев его. — Какой ты смешной в этих больших ботинках с обмотками и короткой шинели.

— Цаплеобразный, — улыбнулся Быльников и добавил: — Смеяться право не грешно над тем, что кажется смешно.

— Да это не смешно, а... — но она не выдержала, прыснула, и оба они расхохотались.

— Ты меня встречаешь, как Бульба своих сыновей, — шутил Быльников:

Вера была в том же приподнятом настроении, что и Быльников, щутила, острила и, готовя его в дорогу, говорила без умолку.

Шинель после ее вмешательства хотя и осталась короткой, но все же приняла более форменный и фасонный вид.

— Владимир, а ведь шинель эта не из фабричного сукна.

— Я знаю. Это крестьянское, домотканное сукно, из которого в деревне шьют армяки.

— Вот видишь, — сказала она многозначительно,— это великое патриотическое дело. Народ напрягает силы, чтобы разгромить врагов. Деревня готовит своей армии продовольствие, валенки, варежки, полушубки, шапки. Силы такой армии неистощимы.

Быльников каждый день уходил в полк и возвращался поздно. Вера освобождалась раньше и, поджидая мужа, стряпала обед и поглядывала на часы.

Вечернее время досуга' было самым лучшим и счастливым в их жизни. Они знали, что скоро вновь наступит расставанье, но об этом старались не говорить. Только по короткому взгляду и затаенному вздоху Веры он понимал, что она думает о скорой разлуке.

Наступили холодные, хмурые дни. Шел снег и, падая на землю, таял, растекаясь в грязной жиже.

Неуютно было в эту слякотную непогодь. Небо словно разверзлось, и оттуда, при мятущемся ветре, то хлестал дождь, то сыпал снег. Под ногами хлюпало, ноги разъезжались.

В один из таких вечеров Быльников возвратился раньше обычного и сказал:

— Мы сегодня выезжаем. Наш полк грузится.

Хотя для нее это сообщение не было неожиданным,

все же она как-то сжалась и потупила глаза.

Владимир старался сохранить веселость и, развлекая ее, рассказывал, какой у них в эскадроне отыскался запевала.

— Ах, какой голосище, дивный тенор, понимаешь, с этаким приятным тембром, довольно сильный и чистый. Командир полка заслушался, а потом подозвал его к себе и сказал: «После войны я тебя, Стрепетов, в консерваторию откомандирую». И отправит, обязательно отправит, из молодого парня может выйти прекрасный солист.

Вера понемногу Повеселела и старалась бы?ь спо* кой ной, чтобы не расстраивать Владимира.

Провожая его, она всплакнула. Он уходил туда, откуда не все возвращаются. Но на сердце не оставалось той горечи, которая была когда-то, при первой разлуке. Между ними не было ничего неясного, недоговоренного. Она будет его ждать терпеливо и постоянно помнить о нем.

— Пиши, — на прощанье сказала она дрогнувшим голосом.

В ответ он крепко сжал ее руку и, прищурив затуманившиеся глаза, молча кивнул головой.

Эшелон ушел. Вера Быльникова снова осталась одна.

Экстренные выпуски военных сводок с фронта говорили:

«К 9 часам вечера 15 ноября части Конного корпуса, разгромив наголову офицерские пехотные полки, отбросив конницу Шкуро к юго-западу, а конницу Мамонтова к югу, полностью овладели Касторненским железнодорожным узлом. Армия Деникина потерпела здесь беспримерное поражение».

Потеря белыми таких пунктов, как Воронеж, Ка-сторная, и оборонительного рубежа реки Дон била по самым устоям «добровольческой» и Донской армий.

Конный корпус Буденного, сформировавшийся в Первую Конную армию, выходил на основное операционное направление. Красные армии Южного фронта, преследуя белых от линии Курск, станция Касторная, Воронеж, в декабре вторглись в Донецкий бассейн и своими центральными армиями 8-й, 13-й и Первой Конной достигли линии рубежа Северный Донец.

Зима. Глухая ночь. Неистовствуя ревел ветер, и колючий снег бил в лицо. Казалось, все живое замерло, притихло, запряталось от этой злой непогоды. Не спали только разведчики. Они забирались глубоко в тыл противника, снимали караулы, посты, вызывали панику, не давали врагу покоя ни днем, ни ночью.

Одетые в полушубки, валенки и теплые шапки, пробирались к деревне Ольшанке два человека. За плечами висели винтовки, на поясе,,по две гранаты. Пригибаясь, они прошли через огороды и остановились у хаты. Один из них снял винтовку и, держа ее наизготове, оглядывался. Другой подошел к замерзшему окну.

— Два офицера и какой-то солдат, — сказал он через минуту.

В тепло натопленной хате вокруг стола сидели трое: полковник Рокотов, есаул Бахчин и здоровенный, с черной бородой и с раздвоенной нижней губой казак. На столе — бутылка спирта, кружки, тарелка крупно нарезанного хлеба, консервы и огурцы.

— Ва-банк, — говорит Бахчин тоном, в котором слышится пренебрежение не то к Рокотову, мечущему банк, не то к куче кредиток и мелких золотых вещей.. В левом кармане у Бахчииа золотой портсигар, часы, кольцо, в правом — браунинг. — Карту, — говорит он.

Два сверлящих глаза Рокотова прицелились в Бах-чина, как два заряженных пистолета. Топорщится ежик коротких волос. Он с трудом протягивает карту.

Чернобородый казак следит за обоими, перебегая глазами от одного к другому, как будто ждет удобного момента, чтобы взять все.

— Туз! — вскрикивает казак. — Вам везет, господин есаул.

В неслышно приоткрытую дверь просунулся ствол винтовки.

— Мое! — говорит Бахчин.

Рокотов упавшим голосом отвечает:

— Ваше...

Раздался выстрел. На стол грузно рухнул Рокотов.

— Руки вверх! — скомандовал Хрущев.

Бахчин, пятясь назад, так поднимал руки, как будто в каждой из них было по пудовой гире. Чернобородый казак,^подняв одну руку, другой из кармана вытащил наган.

Второй выстрел грохнул в окно, и могучий чернобородый казак замертво свалился на пол.

— Обыщи! — приказал Устин вбежавшему в хату Зиновею.

Есаула вывели во двор. Выла вьюга. Есаул был без шапки, и снег запушил ему голову. Бахчину связали руки и повели через огород. Он остановился и глухим голосом заявив:

— Расстреляйте меня здесь, а дальше я не пойду.

— Ну-у, уж так и не пойдешь, — возразил Зино-вей.

— Давай, давай вперед, нам некогда с тобой разговаривать. Ну! — взмахнул прикладом Устин и толкнул Бахчина.