Михаил Булавин - Боевой 19-й

• Название: Боевой 19-й
• Автор: Михаил Булавин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: История
• Год: 1956

В романе Михаила Булавина описываются одни из самых катастрофических действий Гражданской войны - тяжелейших и ожесточенных боях Красной Армии против Добровольческой армии в 1919 году

---

—. Да что ж, в городе так же, как и было, — задумчиво сказал Паршин. — Все идет по порядку. Работы, понятно, много. Дня мало.

Боясь расстроить Зиновея, он не хотел обстоятельно отвечать на его вопросы.

— Главное, Блинов, ты не тревожься. Если, скажем, произойдет что-нибудь опасное, мы доберемся до госпиталя и увезем тебя. А ты пока набирайся сил, поправляйся.

Он снова посмотрел на сестру, и ему показалось, что она вздохнула.

«Вероятно, оберегая покой раненых, она хочет, чтобы мы ушли!» — подумал Паршин и стал прощаться.

— Завтра, если выберем часок, обязательно забежим к тебе,— сказал Устин. — А ты не вешай голову.

— А ее вешать некуда, она на подушке лежит, — пошутил Зиновей. — Спасибо вам, -что проведали, — и он, как только мог, крепко пожал руки товарищам.

При выходе из палаты Паршин невольно оглянулся и встретился с глазами сестры. Поправляя косынку, она нерешительно шла за ними.

Паршин задержался.

— Товарищ, — заговорила сестра взволнованным шепотом, — скажите, насколько опасно положение города? У нас есть тяжело раненные товарищи, которых нельзя никуда отправить.

— А что изменится о.т того, если я скажу вам правду?

— Мы уничтожим некоторые документы.

— Положение очень тревожное. Я бы сказал... — Паршин замялся, подыскивая более точное слово, — город в серьезной опасности. Но говорить об исходе борьбы преждевременно. Мы готовимся, уверены в том, что отстоим город. Ну, а документы вц, конечно, подготовьте... на.всякий случай.

— Благодарю, — прошептала она.

Когда они вышли на улицу, Устин заметил:

— Хорошая сестра, красивая. С той барышней, тамбовской, схожа.

— Да-а, — не то соглашаясь, не то Опрашивая, ответил Паршин.

Некоторое время они шли молча.

«Пожалуй, это верно сказала. Если в госпитале есть раненые, которых нельзя вывезти, лучше уничтожить их документы...» — размышлял Паршин.

Устин Хрущев тихонько насвистывал.

Беспечность Устина развеселила Паршина. Он дружески похлопал его по плечу и, улыбаясь, спросил:

— Ну, как дела, Хрущев?

— Хороши, товарищ командир!

— Чем, все-таки, хороши?

— Ребята здорово стараются, винтовку уже хорошо знают. Теперь вот Зиновей Блинов вроде бы как на поправку идет.

Устин сделал при этом едва заметное, но выразительное движение плечами и головой, а веселое лицо его будто говорило: «Чего еще больше. Пока и этого довольно».

— Ну и хорошо, что все хорошо, а в пять часов вечера на площади Третьего Интернационала митинг. Построишь и выведешь свой взвод. Предварительно зайди к военкому.

Устин перестал свистеть и вопросительно посмотрел на Паршина.

— Что-нибудь серьезное случилось, товарищ командир?.. Ведь вот давеча Зиновей спрашивает, какие дела в городе, а мне как сказать ему, не знаю. А по всему видно, что...—он причмокнул и многозначительно покачал головой.

— Наши части оставили Касторную и Усмань. Казаки от города в одном кавалерийском переходе.

— Ну-у! — Устин, пораженный новостью, на секунду остановился.

— Да.

— Больно скоро. Видно, опять нам драться, товарищ командир?

— Опять, Хрущев, и позлее<

Солнце за день будто выгорело и, утратив яркость, спешило к закату. Небо серело.

Закончив трудовой день, рабочие широким потоком хлынули на улицы города. Они шли с развернутыми знаменами, с призывами, наскоро написанными на красных полотнищах.

Устин Хрущев подвел свой взвод почти к самой трибуне. Он смотрел на людское море, и не в силах был оторвать от него свой взор. В глазах рябило от бесконечно движущейся и колыхающейся массы. Она бурлила»^ клокотала, и Устину казалось, что он слился с нею в одном движении мыслей, чувств и ощущений. Здесь и там гремели песни.

«Вихри враждебные веют над—нами», — звучит с одного края площади. Мощной волной поднимается в ответ: «Вставай, проклятьем заклейменный!»

И страстным призывом гремит: «На бой кровавый, святой и правый...»

Около трибуны шпалерами стоят красноармейцы. Горит вечерняя заря. В холодном багрянце пылают окна домов. Косые солнечные лучи падают на трибуну. На подмостки, куда направлены' тысячи глаз, поднимаются члены губкома партии, губревкома, Совета обороны.

Площадь замирает. Митинг открыт.

— Слово предоставляется, — говорит человек с трибуны,—уполномоченному Центрального Комитета партии — Лазарю Моисеевичу Кагановичу.

К перилам трибуны подошел молодой человек с небольшой черной бородой, в простом черном полупальто с меховым воротником. Движения его уверенны, решительны. Он окинул взором людское море, глянул на красноармейцев и начал речь.

Многие слова не доходили до слуха. Их звук разбивался о стены домов, дробясь в многократное эхо.

Иные слова тонули в безбрежном океане воздуха. Но люди в жесте оратора, в его движении чутким сердцем улавливали страстный призыв, обращенный к ним.

Паршин разглядывал колонны рабочих, присматривался к замасленным блузам паровозников. Он видел собравшихся на митинг и знал, что они думают сейчас о враге, приближающемся к городу, и о борьбе с ним.

Обращаясь к многотысячной массе, Лазарь Моисеевич говорил о задачах рабочего класса и беднейшего крестьянства, о защите октябрьских завоеваний, о беспощадной борьбе с контрреволюцией, покушающейся на свободу народа, на власть Советов. И речь Кагановича'воспламеняла людей, звала на бой. Он энергично вскинул руку, и до слуха Паршина донеслось:

— Колесо истории вертится. Оно работает на нас. И горе тому, кто попытается повернуть его вспять!..

Паршин мгновенно поднес к уху руку, но уже следующие слова унеслись к другой стороне собравшихся, и он едва услышал:

— Пусть трепещет капиталистический мир перед восставшим пролетариатом!

Устин слушал, словно зачарованный. Иногда в знак согласия он кивал головой. Он стоял у самой трибуны, и ему было слышно все. И когда оглушительный треск аплодисментов пронесся по площади, Устин вдруг во всю силу своих легких крикнул:

— Ур-ра-а!

Отряд подхватил, и по всей площади прокатилось мощное «ура».

.. .Серый вечер. Гремит оркестр. С площади рота за ротой движутся бойцы на окраины города, на передовую линию обороны.

По домам нехотя расходятся горожане. Они снова не будут спать.в эту ночь, прислушиваясь к гулу далекой канонады. Темнеет город. Пустеют улицы. Гулко раздаются одинокие шаги патрульных.

После митинга Холодов и Паршин пошли на собрание партийного актива. По пути Холодов долго молчал. В его решительном взгляде и стремительной походке, даже в том, как он шагал, занося вперед правое плечо, Паршину чудилось что-то воинственное.

Паршин не чувствовал больше утомления, какое охватило его днем.

Вспоминая сейчас о Тамбове, о военном совещании, о многочисленных спорах, Паршин видел, насколько организованнее идет подготовка к защите города здесь, и поделился этой мыслью с Холодовым.

— Может быть, я ошибаюсь, товарищ военком, но мне кажется, что здесь больше единства, больше "сплоченности. А вооруженных сил намного меньше.

— Это, пожалуй, верно, — согласился Холодов. — Тамбовская губерния издавна известна своим эсеровским засильем, а коммунисты не сумели организовать свои силы, распылили их. Отсюда все последствия. Ты видел, с каким подъемом прошел митинг в железнодорожных мастерских, а затем нд площади?

В зале, куда они вошли, было людно. Холодов останавливался и заговаривал то с одним, то с другим. Паршин сел в стороне и стал разглядывать людей. Многих он видел в военкомате, в губчека, в губиспол-коме, в железнодорожных мастерских.

— Здравствуйте, товарищ! — услышал он сбоку себя сипловатый тенорок. К нему подсел седоватый рабочий, выступление которого он слышал сегодня на митинге в железнодорожных мастерских. Рабочий подал ему руку и назвал себя: — Секретарь партийной ячейки железнодорожных мастерских Малов. Я вас видел сегодня у нас.