Влад Копернин - Это было у моря

• Название: Это было у моря
• Автор: Влад Копернин
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015

«Надвигается темная-темная ночь. Моросит. Под ударами ветра тусклый полудохлый фонарь качается, как проклятый моряк на нок-рее. Светить особо не светит, греть не греет, но сигнализирует – здесь граница. Если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от неосвещенных переулков закатной порой, когда силы зла властвуют над миром. Там можно потерять не только бумажник, швейцарские самоварного золота часики фирмы «ПоцелуевЪ и сынЪ» и золотые зубы. Не только жизнь, которая хороша сама по себе, без упомянутых принадлежностей. Нет, потерять можно бессмертную душу, которая дается человеку один раз, и продать ее надо так, чтобы не было мучительно больно на раскаленной сковороде по ту сторону добра и зла…»

---

Влад Копернин Это было у моря

[1]

Надвигается темная-темная ночь. Моросит. Под ударами ветра тусклый полудохлый фонарь качается, как проклятый моряк на нок-рее. Светить особо не светит, греть не греет, но сигнализирует – здесь граница. Если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от неосвещенных переулков закатной порой, когда силы зла властвуют над миром. Там можно потерять не только бумажник, швейцарские самоварного золота часики фирмы «ПоцелуевЪ и сынЪ» и золотые зубы. Не только жизнь, которая хороша сама по себе, без упомянутых принадлежностей. Нет, потерять можно бессмертную душу, которая дается человеку один раз, и продать ее надо так, чтобы не было мучительно больно на раскаленной сковороде по ту сторону добра и зла.

Луна не светит. Ее призрачный потусторонний мертвоцвет не может прорваться через влажную толщу мелкой мерзко-слякотной атмосферы. Пятно желтого света пляшет на тротуаре. Совсем недалеко, за углом, – людный проспект, залитый огнями и радостью. Там мелькают элегантные пары: в мехах и брильянтах, с жемчугами несметной цены на тонких нервных пальцах. Там рокот автомобилей, драки и поцелуи – все это там. А здесь только развевается на карнизе второго этажа красный флаг, и снизу он кажется не символом государства светлого будущего, а дразнящимся, ядовитым языком старого карлика, что распластался на опасном уступе.

Свернувший за угол с проспекта сотрудник, прячущий ослепительно-белый китель с красными петлицами под мешковатым плащом, видит оставшееся со времен батьки Ангела граффити «бей белых, пока не покраснеють, бей красных, пока не поумнеють» и долго непечатно ругается в наступающую тьму.

Отшатнувшись от карлика, он порывается перекреститься (привидится же такое!), но вовремя спохватывается и, козырнув флагу, удаляется нести свою нелегкую вахту. Из тени под свет дохнущего фонаря выходит тоненькая полупрозрачная фигурка. До этого она прижималась изящным телом к давно не штукатуренной стене – подальше от предательского, но такого спасительного лучика в темном враждебном царстве.

Легкое не по погоде платьице промокло насквозь, и высокую полную грудь с затвердевшими сосками почти ничего не скрывает. Неумело наложенная косметика растеклась, превращая и без того огромные глаза в темные бездонные провалы, а корзинка с нераспроданной за день выпечкой беззащитно свисает с локтя.

Девушка дрожит – и даже опытный психиатр насмерть подрался бы с не менее опытным терапевтом в попытке докопаться до истины: отчего же стройное тело с осиной талией бьется, не унимается, в почти конвульсивных приступах. От холода? Да, тонкий ситец не лучшая защита от осенней непогоди. От голода? Да, третий или четвертый день у нее не было во рту маковой росинки, а вся скудная выручка шла хозяину, да матери, да отцу на выпивку.

От страха? Не исключено – доблестный инспектор с тяжелой желтой папкой под мышкой грозился отобрать патент, если увидит ее еще раз, и сейчас спасительная темнота совершила почти чудо, скрыв свою нежеланную дочь от орлиного взора сотрудника. От отчаяния? Тоже возможно. Измученная и истощенная, доведенная до крайности пьянящим безумием сверкающих витрин на проспекте, блеском электрического сна въяве и наркотической темнотой яви в нищенских снах – девушка решилась сегодня, именно сегодня, в день не видной никому полной Луны, раз и навсегда прекратить этот кошмар.

В тайники ее души, в самые отдаленные и сокровенные закоулки проникла плесень старого нового мира, который вернулся из всех щелей, с тараканьей уверенностью и крысиной непобедимостью отряхнулся, осмотрелся глазками-бусинками да и пошел гулять как ни в чем не бывало.

Этому миру не нужны слезы, ему нужны песни. Ему нужны песни и товар, который можно продать и купить. Купить и продать. Продать задорого, а купить как можно дешевле. Желательно – получить даром. Что ж. У нее есть на продажу товар. В корзинке еще осталась выпечка, холодная, как труп снежной девочки. А если этот товар не разойдется: что ж, есть другой. Она решилась. Но если уж и на этот товарец не найдется спроса – что ж? В лиман головой вниз, и вся недолга. «Боже! – думает она и спохватывается: – Ах да, бога нет. Ну, кто-нибудь. Кто-нибудь в этой темноте, кто должен помочь маленькой девочке – помоги мне и спаси меня. Пожалуйста!»

Девушка судорожно прижимает к себе корзинку – и из пятнышка покойницкого света идет к огням большого проспекта. Выходя на тротуар, она начинает высоко выкликать, как малахольная: «Купите бублики! Купиииите бублики! Горячи бублики!»

Она не знает, что из темноты следят за ней. Что сама темнота протягивает к ней свои влажные от измороси и липкие от желания лапки, что белое, и черное, и желтое кружатся под качающейся фонарной лампой в немыслимом танце – не видя друг друга и не чувствуя.

Фасетчатые глазки отражают алый язык нового флага. Яловые сапоги жестоко давят угольную пыль переулка, окурки и наслоения бытового мусора. И почти на грани слышимости раздается тишайший шорох, в котором только очень опытный странник, живший на островах легендарных Караибских морей и имевший счастье вернуться оттуда с неповрежденным рассудком, узнал бы таинственный шепот маракас или ассонов. Ночь вступает в свои права.

Но молодая торговка не подозревает об этом. Ее легкий мир не заморочен ажурными переходами светотени. Мрачным высотам и светлым пропастям нет в нем места. Она выходит на проспект, привычно ловит краешком глаза отражение в блистающей витрине – и ужас мелькает на полудетском личике. Не обращая внимания на сутолоку и уличную суету, девушка идет к стеклу и сосредоточенно стирает черные разводы. Достает ярко-красную помаду, оставшуюся от старорежимных маминых запасов, деловито обводит губы. Наклонившись, смахивает переулочную грязь с элегантных сафьяновых сапожек, стянутых по случаю у старшей сестры. Сестра ее уже давно покончила с такими формальностями, как частная торговля вразнос, и состоит по этому делу на учете в черноморской чека. Ее не убудет.

Одергивает платьишко так, чтобы оно смотрелось менее вызывающе. Все-таки сначала надо попробовать распродать то, что в корзинке, – а уж потом, если не получится… Взбивает челку и подмигивает через стеклянное отражение какому-то молодому щеголю. Щеголь расплывается в улыбке, ощупывает взглядом грудь, широкие бедра, темный треугольничек под мокрой тканью… но отводит глаза.

Что ж, сначала бублики. «Купииите бублики, горячи бублики! Гоните рублики сюда скорей!» – забилась, затрепетала среди электрического зеркального ада веселая песенка-зазывалка. Прохожие улыбаются и подходят, привлеченные высоким сильным голосом. Но бросив взгляд на размокший, разбухший и явно умерший не своей смертью товар в корзинке, разочарованно идут по своим делам.

Проспект переходит в бульвар, бульвар оканчивается широкой, знаменитой на весь мир черноморской лестницей. Двести шагов вниз с песенкой и шутками – а на двести первом авария. Стоптанный каблук подворачивается, и девушка летит прямо в черную фрачную спину высокого человека с сигарой и тросточкой.

Тот, кажется, ничего не замечает – он пялится на тектоническое шевеление портовых кранов во мгле. Идет себе, не обращая внимания на толстое портмоне, след столкновения, улику, упавшую с него, как спелое яблоко с ветки.

Хищный огонек в девичьих глазах, но честность – или расчет? или просто глупость? – перевешивают:

– Дяденька! А, дяденька. Вот, это ваше вот, – и в тоненькой лапке подрагивает блестящая крокодильей кожей потеря.

Человек оборачивается, и девушка непроизвольно дергается назад, снова оступается на двухсотой ступеньке и то, что некогда было бубликами, бесформенной серо-буро-зеленой массой рассыпается у ее ног. Есть от чего отпрянуть: черный фрак на голом, загорелом дочерна теле. Белый галстук бабочкой, небрежно завязанный на худой шее без воротничка. Белки глаз светятся звездами первой величины. Улыбка ослепляет, как магниевая вспышка фотографа Каца:

– Нет, девочка. Это твое, – странный жесткий выговор, и жест открытой ладонью.

– Как мое? Нет, не мое. Мое вот, – и беспомощные попытки собрать размякшее тесто.

– Твое-твое. У нас говорят finder-keeper. A у вас, кажется: «Что с возу упало, то пропало». И если ты сомневаешься справедливость этой поговорки, just посмотри на то, что осталось от твой бубликс.

То, что осталось от «бубликс», действительно было хорошей рекламой для «пропало». Осталось от них, прямо скажем, немного. И пока девушка пыталась понять, как это связано с портмоне, выпавшим из незнакомца – уже не страшного, но все еще странного, – тот приподнял в шутовском приветствии цилиндр, развернулся спиной и растворился в лиловых сумерках.

Сам по себе новенький бумажник из крокодила мог быть продан и обеспечивал спокойную безбедную жизнь недели на две, а то и на месяц. А уж содержимое!