Александр Сивинских - На излете

• Название: На излете
• Автор: Александр Сивинских
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015

«Ахалтекинец главнокомандующего шел как по струнке. Свита, несмотря на снеговые плюмажи, золотые аксельбанты, солнечные кирасы, несмотря на коней и оружие, рядом с богатырем Михаилом Александровичем казалась стайкой воробьев, вприскочку следующих за хозяином двора кочетом.

Тит испугался несуразных крестьянских мыслей и вытянулся сильней, хотя только что казалось – сильней некуда. За ребрами, где у православного положено жить сердцу, возник тяжелый, горячий, толчками раздувающийся желвак. Когда великий князь остановил тонконогого Черемиса напротив батареи Тита, желвак в груди взорвался…»

---

Александр Сивинских На излете

Готово. Началось.

Борис Пастернак

Ахалтекинец главнокомандующего шел как по струнке. Свита, несмотря на снеговые плюмажи, золотые аксельбанты, солнечные кирасы, несмотря на коней и оружие, рядом с богатырем Михаилом Александровичем казалась стайкой воробьев, вприскочку следующих за хозяином двора кочетом.

Тит испугался несуразных крестьянских мыслей и вытянулся сильней, хотя только что казалось – сильней некуда. За ребрами, где у православного положено жить сердцу, возник тяжелый, горячий, толчками раздувающийся желвак. Когда великий князь остановил тонконогого Черемиса напротив батареи Тита, желвак в груди взорвался.

Шрапнелью.

– Четвертая? – коротко справился Михаил Александрович у графа Курамышева-Дербентского.

– Она, – с гордостью ответствовал граф.

– Ахейцы! – воскликнул великий князь. – Сокрушим басурманина, артиллерия?

Бомба в утробе Тита образовалась и взорвалась повторно, наполнив его огнем и восторгом. Он, как положено, отсчитал: четыре-три-два-и-рраз, – и гаркнул вместе со всеми: «Рад умре ву слав О-те-че-ства!!!» Аж слезы брызнули.

Когда проморгался, главнокомандующий стоял прямо перед ним. Тит забыл, как дышат, и одеревенел.

А Михаил Александрович встопорщил смоляные с нитками ранней седины усищи и, будто империал отчеканил, спросил. У него, у Тита, спросил:

– Как звать, витязь?

– Бомбардир Тит Захаров, – слова вышли наружу совершенно без участия Тита.

В бок ему немедленно воткнулся чей-то чугунный кулак. «Ваше сиятельство», – зашипело с тылу бешеным голосом майора Сипелева.

– …Ваше сиятельство! – отрывисто добавил Тит, уже понимая, что от раны, полученной при отражении первого десанта антиподов под Дюнкерком, лекари выходили его, дурака, ой как напрасно. Позабыть такое…

Михаил Александрович усмехнулся и промолвил:

– Меня не бойся, бомбардир. А врага тем паче не смей! – Он строго и в то же время весело взглянул на блестящие радостным самоварным блеском пушки Четвертой батареи. Поверх строя глянул. Ростище саженный и не то еще позволял проделывать великому князю. – Что, женат ты, Захаров? Или блудом живешь, по кружалам харю мочишь?

– Женат, ваше сиятельство! – с восторгом выкрикнул Тит.

– В который раз?

– Первый, ваше сиятельство!

– Ого! Орел. Сколько кампаний прошел, бомбардир?

– Шестая будет, ваше сиятельство!

– Вот как?!

То ли показалось Титу, то ли и впрямь в глазах главнокомандующего мелькнуло восхищение. Да отчего бы и не мелькнуть? В пяти походах выжить и жену не потерять – это же за малым не сказка.

– Ну, так люби супругу сей ночью, как в последний раз. А ежели останешься в грядущей баталии живым, бомбардир Тит Захаров, пожалую тебя офицерским званием, – сказал Михаил Александрович, через мгновение взлетел на Черемиса и поскакал прочь.

А со стороны майора Сипелева раздался громкий костяной стук.

Должно полагать, это захлопнулась разверстая от изумления майорская пасть.

И мерцал закат, как блеск клинка.

* * *

– Приплыли-то они, антиподы-басурмане, из-за Норманнского океана на больших паровых кораблях, – покручивая конец пегого бакенбарда, рассказывал Кузьма Фёклов молодым артиллеристам. Тит не у каждого из них имена-то покамест знал. А у многих после завтрашнего боя так никогда и не узнает.

Кузьма брехал, чем далее, тем диче и нелепей:

– У каждого корабля пять труб кирпичных, четыре гребных колеса медных, пять палуб дубовых. На каждой палубе пятьсот птиц скаковых да тысяча солдат. Солдаты-то худющие, цветом кожи рыжие, головы плешивые. Сами телешом, только на чреслах юбка из пера срамоту прикрывает. Ружей у них нет и пистолетов нет. Сабель тоже нет. Луки есть и топоры махонькие, чтоб бросать.

– А пушки-то небось есть? – спросил какой-то губастый, безусый, сметанная голова и очи столь синие, каких у солдат не бывает.

– Пушки, само собой, есть. Но не то что у нас, а чугунные и тоже на пару. Басурманские канониры топку-то пушечную распалят, а как завидят, что бока покраснели – и давай в жерло либо ядра, либо мелкие камни-кругляши бычьей лопаткой швырять. Потом отбегут и дернут рычаг особливый. Тут она и стрелит. На три версты паром сожжет, камнями посечет.

– Будет врать! – не вытерпел, расхохотался Тит, находивший, что чересчур пугать новобранцев не след. – Не слушайте-ка его, робяты, он же пустомеля. Три версты паром! Эва загнул.

– Ну, не три, – без спора согласился Кузьма. – А все одно дело швах. Неладно умирать, когда пулей убьют или палашом порубят. Но когда постигнет огненная кара и живьем сварят, как чайнец утку, втрое хуже.

– А за каким лешим приплыли-то они? – снова спросил губастый-синеглазый, сметанная голова. – Правду ли говорят, будто людоеды они, эти рыжие басурманы? У себя, говорят, всех крестьян да мещан поели, вот и погнал их голод через море.

– То половина правды, – отвечал Кузьма Фёклов, закуривая трубочку и незаметно подмигивая Титу: не мешай, дескать. – Едят они не мясо людское, а только требуху да мозги. А потом их шаманы в башку-то опустевшую ящичек нарочитый вкладывают. Из ракушек он сделан, из крабовых панцирей. Круглый, наподобие бутоньерки от конфект монпансье. Только внутри не леденцы, а крючки разные, шпеньки, пружины да зубчатые колесики. Как у брегета, к примеру. Видали? Нет? Ну, нате, мой поглядите. Эй, аккуратней, стоеросы, не напирать!

Новобранцы столпились вокруг Кузьмы, жадно рассматривали открытые часы.

– Вот так и в том ящичке, – сказал Фёклов, бережно убирая дорогой брегет за пазуху. – Сквозь темечко покойнику, ясно, скважину проламывают для ключа, и свинцом оковывают. А брюхо сухой травой да корешками набивают, жилой зашивают. Заведут после такого мертвого человека ключиком на сто оборотов – и встает он, и делает, что прикажут. Спать ему не надо, жрать-пить не просит. Так и бродит, покуда вовсе не сгниет. Зовется зоб.

– Сами рыжекожие басурмане поголовно заводные, – поддержал брата-ветерана Тит. – Только плоть у них долго не гниет, потому как крепко просолена и провялена.

– Да ну! – в голос засомневались новобранцы, нервно похохатывая. А пуще всех ржал любознательный губошлеп, сметанная голова. – Вовсе уж вы зарапортовались, мужики. Сказки бабьи говорите.

– Мы вам не мужики, сопливцам, – теплым, да грозным голосом сказал Тит. – Мужики землю пашут, мы – супостатов убиваем. И вы завтра будете. Быстро, грубо и умело, и ваш дух, и ваше тело вымуштрует война. А теперь марш полковым маткам под юбки! Спать всем! Да мигом! – прикрикнул со строгостью.

Сам же поднялся пружинисто с ранца кожаного, добела за годы службы вытертого, рубаху чистую одернул и двинулся на женскую половину бивака.

К Кулеврине своей Авдеевне.

* * *

Ох и горяча у Тита жена! Поддает в страсти, как кобылица норовистая – другого мужа, не столь могутного да проворного, разом скинула б. Да Захаров Тит не любой. Уд у него – тот же банник орудийный: толст, крепок. Руки жилами канатными перевиты, живот втянутый, весь бугристый от напряжения, как стиральная доска полковой прачки. Кость у Тита широкая, ноги колесом из-за мышц толстых да сухих, без жирка.

Кулеврину бомбардир охаживал со звериным ревом, она отвечала стоном нутряным. Не было у них никакого стыда, не было скромности. Не до того сейчас, чтоб таить от людей ночное супружеское сражение, когда наутро будет сражение смертное!

О, шествие любви дорогой триумфальной!

И четвертые объятия подобрались к пику. Тит ухнул филином и выплеснулся с гидравлической силой, как говаривал знакомый бесстыдник, любимец французского уланского полка поэт Крюшон.

– Довольно, что ли? – Бомбардир куснул ласково жену за литое плечо.

– Глупый ты у меня, – нежно сказала Кулеврина. – Второго уж разочка довольно было. Я ж говорила.

Тит заважничал наподобие молодожена:

– Мало ли чего ты лопочешь, когда…

Она сжала его щеки ладонями, прикрыла рот поцелуем. Оторвалась, мотнула головой – волосищи распущенные взметнулись.

– Уйдешь?

– Останусь, – после недолгого раздумья решил Тит.

Кулеврина от радости совсем не по-бабьи, а по-девчоночьи тихонько взвизгнула, изо всей силы прижалась к нему большим своим телом.

– Будет, чего ты… – бормотал Тит. – Ну, не последний же раз милуемся. Ты вот чего слушай. Когда побьем антиподов, мне званье офицерское дадут. Сам великий князь Михаил Александрович обещал.

Кулеврина поверила сразу. Закаменела.

– Тут ты меня и бросишь. Уйдешь, я умру.

– Нет, – твердо сказал Тит. – Никогда не брошу. Обещаю.

– Смотри, кто гуляет! – сказала через минуту Кулеврина, утирая слезы. – Вроде знакомец твой.

Полог они не опускали, и Тит увидел, как невдалеке, по-журавлиному вздымая ноги, вышагивает французский улан Шарль Крюшон, сочинитель бесстыдных стихов. Рядом семенила тонкая, словно тростиночка, Жизель. На голове – реденький венок из ромашек. Волосы у нее были светлыми-пресветлыми, как у любопытного губастого новобранца, только отливали не соломой, а полированной сталью.