Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

• Название: Четверть века назад. Часть 1
• Автор: Болеслав Маркевич
• Жанр: Русская классическая проза

---

— А гдѣ это наша милая тетушка (и какъ сказалось у нея эта «наша» она сама не знала) — Софья Ивановна? спросила она разъ Гундурова.

— А вы бы желали ее видѣть? вскликнулъ онъ, блеснувъ радостнымъ взглядомъ.

— Да. За нею, знаете, какъ-то такъ спокойно себя чувствуешь! отвѣчала Лина не ему, а своей мысли…

Онъ обожалъ ея «особенныя словечки»…

— Я за нею съѣзжу, если хотите?

— Съѣздите!

Онъ отправился въ тотъ-же вечеръ, и вернулся съ нею на другое утро. День былъ воскресный; княгиня съ княжною уѣхала въ церковь…

Софья Ивановна первымъ дѣломъ вытребовала къ себѣ въ комнату Ашанина.

— Ну что, каковы дѣла? Зачѣмъ онъ меня сюда привезъ? спросила она.

— Про то Аллахъ вѣдаетъ, засмѣялся красавецъ; — онъ у меня совсѣмъ изъ рукъ отбился: ничего не говоритъ!

— Пріѣхалъ онъ ко мнѣ, съ невольною улыбкою молвила она, — руки цѣлуетъ, самъ чуть не прыгаетъ… И лукавить началъ: давно не видѣлъ, говоритъ, соскучился… А я по глазамъ вижу, — не то! Наконецъ объявилъ, что меня-де очень всѣ желаютъ видѣть въ Сицкомъ. Кто-же эти «всѣ?» Ужъ ни эта-ли Аглая воспылала ко мнѣ страстью? Нѣтъ, сказывается княжна просила… Милая!.. Что она?… И Софья Ивановна какъ-то безотчетно потупилась.

Ашанинъ понялъ:

— На нихъ занятно глядѣть, сказалъ онъ, — точно старинный романъ читаешь, гдѣ перваго объясненія любовниковъ ищи въ десятой части!

— А вамъ бы его въ первой-же главѣ хотѣлось, а во второй — раскланялись и разошлись! живо, почти сердясь, возразила Софья Ивановна, отчего онъ и пуще разсмѣялся.

— Безъ шутокъ однако, молвилъ онъ:- по моимъ ближайшимъ наблюденіямъ, Сережа княжнѣ положительно нравится!

— Ахъ! глубоко вздохнула она, — я это замѣтила еще въ тотъ разъ когда здѣсь была… И, признаюсь въ моей слабости, умилилася на нихъ!.. А какъ пріѣхала въ Сашино, да размыслила, да соображать принялась… такъ вотъ уже осьмой день не сплю, истомилась и исплакалась до одури… Такая ужъ натура дурацкая, какъ бы извинялась она, — все это равно у меня что когда гроза: ударитъ, не боюсь, а какъ изъ далека наступаетъ и пограмыхивать начнетъ, — смерть моя!..

— Ничего, генеральша, съ бою возмемъ! утѣшалъ ее Ашанинъ.

— Ахъ, не говорите, не шутите такъ! прервала его Софья Ивановна, — сердце мое говоритъ, а оно меня никогда не обманывало, что не добромъ это кончится… И близко это, близко! промолвила она подъ впечатлѣніемъ какого-то страннаго предвидѣнія….

Но когда она опять свидѣлась съ Линой, услыхала этотъ тихій голосъ, глянула въ эти задумчивые лазоревые глаза, тревога ея снова затихла; она опять «умилилась» на нее… на нихъ… Ихъ тайна еще яснѣе, быть можетъ, чѣмъ на лицѣ Сергѣя, сказывалось для Софьи Ивановны, въ выраженіи этихъ глазъ въ проницающихъ звукахъ этого голоса. Въ нихъ, во всѣхъ движеніяхъ Лины было теперь что-то совсѣмъ новое для Софьи Ивановны, — для нея самой! — что-то разнѣженное, льнущее, молящее. Она словно ютилась, словно прижималась къ теткѣ Гундурова, словно говорила ей: «да, намъ нужна твоя любовь, твоя опора!.. Втроемъ, съ тобою, какою блаженною жизнью зажили-бы мы!»…

И пылкое воображеніе Софьи Ивановны принималось, съ своей стороны, бредить объ этой блаженной жизни втроемъ, и опять начинало ей казаться что соединенными силами они будутъ въ состояніи сломить всякое препятствіе, и что никакая «Аглаина дурь» не устоитъ передъ молящимъ взглядомъ ея дочери…

Она прожила въ Сицкомъ цѣлыхъ два дня, и почти не разлучалась съ княжной. Такъ откровенно ни съ кѣмъ еще не говорила Лина, ни съ кѣмъ такъ хорошо себя не чувствовала. Она взяла съ Софьи Ивановны слово вернуться «за два дня до ея рожденія, никакъ не позже». Май былъ на исходѣ, «тотъ», она знала, долженъ былъ пріѣхать къ этому времени, — она чувствовала, что, какъ у Офеліи, у нея подъ ногами уже обламывались вѣтви…

А князь Ларіонъ все сидѣлъ у себя, и не выходилъ даже къ обѣду, и по цѣлымъ часамъ шли объ этомъ разговоры между Аглаей Константиновной и Зяблинымъ…

XXX

Утромъ, наканунѣ дня рожденія княжны, отошла послѣдняя репетиція Гамлета, представленіе котораго назначено было на завтра (Левъ Гурычъ Синичкинъ долженъ былъ идти днемъ позднѣе). На утро ожидалось много пріѣзжихъ изъ Москвы и подмосковныхъ, долженъ былъ прибыть графъ, наѣхать сосѣдство. Vittorio бѣгалъ какъ угорѣлый по всему дому, осматривая комнаты назначенныя для гостей, отдавая приказанія поварамъ, посылая гонцовъ за провизіей въ городъ. Сама хозяйка, въ заботѣ о завтрашнемъ днѣ, провела чуть не весь нынѣшній на ногахъ. Усталая, послѣ обѣда она вышла на большую, открытую, съ видомъ на дворъ, галлерею-балконъ, примыкавшую къ столовой, опустилась тамъ въ кресло, и объявила: «je ne bouge plus!» Она велѣла подать сюда кофе, разставить рядомъ съ гостиной ломберные столы для желающихъ, и общество прикочевало на это новое мѣсто.

«Фанатикъ» былъ безъ ногъ и очень не въ духѣ: вопервыхъ, утренняя репетиція шла вяло, и притомъ, несмотря на всѣ его настоянія, товарищи его по спектаклю рѣшительно отказались чтобы шла она въ костюмахъ, доставленныхъ наканунѣ изъ Москвы и которые они еще наканунѣ разобрали между собой и успѣли примѣрить и уладить на себѣ; вовторыхъ, одна изъ декорацій была еще не готова и декораторъ едва надѣялся дописать ее къ слѣдующему полудню; втретьихъ, храбрый капитанъ Ранцевъ, котораго режиссеръ, несмотря на всѣ усилія, никакъ не добился «поставить на настоящую актерскую точку, „отказался наканунѣ отъ своей роли Тѣни, а вызвавшійся замѣнить ею землемѣръ Постниковъ не успѣлъ ее еще выучить и долженъ былъ играть ее съ одной репетиціи; и наконецъ, — а это было главное, — доставшійся „фанатику“ костюмъ былъ какого-то абрикосоваго цвѣта, который, по его мнѣнію, не шелъ „красивому блондину,“ какимъ онъ надѣялся появиться въ роли Розенкранца. Эта бѣда была еще поправимая, такъ какъ Василій Тимоѳеевъ, прибывшій утромъ изъ Москвы съ огромнымъ ящикомъ всякихъ париковъ и волосъ для усовъ и бороды Элсинорскаго двора, объяснилъ ему что молъ „все равно, Иванъ Ильичъ, я васъ красивымъ брюнетомъ поставить могу“, но костюмъ Вальковскаго былъ еще, кромѣ того, для него узокъ, такъ узокъ что того гляди могъ лопнуть по швамъ, а разставить его нельзя, запасу нѣтъ, — онъ ужь пытался? Выйти въ такомъ костюмѣ „молодцомъ“ нечего было думать, встать фертомъ, рукой за эфесъ шпаги взяться, — „а ну, какъ подъ мышками крякнетъ!..“ Оставалось одно средство, — похудѣть, по возможности, до завтра. Любовь къ „театрику“ восторжествовала въ этомъ случаѣ даже надъ его обжорствомъ: онъ за обѣдомъ почти ничего не ѣлъ, а на завтра положилъ и вовсе не обѣдать, ни завтракать, а питаться однимъ чаемъ, и даже безъ булки, „авось сойдетъ маленько жиру до вечера!..“ Объ этихъ злоключеніяхъ своихъ теперь, за неимѣніемъ другаго доброхотнаго слушателя, — онъ всѣмъ своимъ соучастникамъ въ Гамлетѣ успѣлъ надоѣсть этими жалобами какъ горькая рѣдька, онъ повѣствовалъ миѳическимъ французскимъ языкомъ старушкѣ madame Crébillon, вернувшейся наканунѣ изъ Москвы, куда она ѣздила недѣли на двѣ къ какой-то заболѣвшей пріятельницѣ, содержавшей нумера на Лубянкѣ.

— Eh bien, mon cher monsieur, говорила она ему на это, — faites élargir les coutures, voilà tout!..

— На кутюръ! фыркалъ Валковскій, — говорю же я вамъ что и нья па кутюръ, па!..

— Tâchez de maigrir alors, je ne vois que ce moyen-là, расхохоталась m-me Crébillon.

— Мегриръ, ce ca! Я и хочу къ завтраму мегриръ. Это вы правильно сказали!.. Умный народъ эти Французы! заключилъ онъ, отходя отъ нея и отправляясь гулять по саду „до цыганскаго поту“, все въ тѣхъ же видахъ „мегриръ къ завтраму“…

Шигаревъ, въ свою очередь, потѣшалъ московскую княжну, также наканунѣ вернувшуюся изъ своей подмосковной въ Сицкое. Онъ велъ съ ней опять „серіозный разговоръ“, то-есть разказывалъ ей о братѣ. Новая варіація на эту тему состояла въ томъ что этотъ братъ, „служившій адъютантомъ въ Чугуевѣ“, былъ необыкновенный по ловкости и неутомимости танцоръ, и однажды держалъ на одномъ вечерѣ пари что сдѣлаетъ за одинъ разъ сто туровъ вальса въ залѣ, въ которой было десять оконъ въ длину и шесть въ ширину, — и выигралъ!..

— И все съ одною дамою вальсировалъ? хохотала московская княжна.

— Какъ можно! воскликнулъ Шигаревъ:- онъ перемѣнилъ двадцать три дамы… и двѣ изъ нихъ слегли на другой день въ постель, примолвилъ онъ, значительно взглядывая на свою собесѣдницу.

— Отъ усталости? договорила она.

Онъ только того и ждалъ:

— Нѣтъ! У одной свинка сдѣлалась, а у другой крапивная лихорадка…

На этотъ разъ княжнѣ прискучило его „оригинальничаніе“, и она ушла отъ него играть въ преферансъ съ Софьей Ивановной, которая пріѣхала „за два дня“, какъ обѣщала Линѣ, образованною окружной и Свищевымъ, который по этому случаю взялъ 25 рублей взаймы у пріятеля своего Елпидифора.

Солнце между тѣмъ сѣло, и тихая, безоблачная и безлунная, лѣтняя ночь опускалась полупрозрачными тѣнями на дальнюю окрестность. Въ окнахъ флигелей, занимаемыхъ гостями, вспыхивали зажигавшіяся слугами на случай пріѣзда господъ, свѣчи; пламень большаго фонаря надъ большимъ крыльцомъ дома, что приходилось подъ самымъ балкономъ, отсвѣчивалъ ярко блестѣвшею искрой на уголкѣ мѣдной гербовой доски между лапами едва уже виднаго льва, и бѣлѣли отъ того же свѣта зеленые листы розоваго куста въ клумбѣ разбитой среди двора…