Глеб Бакланов - Ветер военных лет

• Название: Ветер военных лет
• Автор: Глеб Бакланов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Боевой путь Героя Советского Союза генерал-полковника Глеба Владимировича Бакланова к Берлину, Эльбе, Праге лежал через Оршу, Смоленск, Москву, Сталинград, Курск, Кременчуг, Сандомир. Войну он начал начальником штаба стрелкового полка, а закончил командиром 34-го гвардейского стрелкового корпуса. 25 апреля 1945 года части этого корпуса первыми встретились на Эльбе с американскими войсками, разрезав тем самым армию фашистской Германии пополам. Ярко и увлекательно рассказывает Г. В. Бакланов в книге, написанной в последние годы жизни, о героизме и высоком боевом мастерстве однополчан, с большим интересом читаются страницы, посвященные видным советским военачальникам И. С. Коневу, А. С. Жадову, П. И. Батову.

---

Прямая и чистая дорога вела к крошечному городку, издали казавшемуся то ли занятной игрушкой, то ли изящно выполненной декорацией. На самой окраине среди слабо зеленевшего поля ровными рядами стояли длинные одноэтажные здания, очень белые и аккуратные. Между ними были проложены такие же аккуратные и ровные дорожки, посыпанные битым кирпичом. Всю довольно большую территорию окружали несколько рядов колючей проволоки. По углам, поднятые ажурными стропилами, возвышались будки часовых.

Я впервые видел немецкий лагерь. Мысль, что там, за колючей проволокой, за побеленными известью стенами бараков, томятся тысячи людей, измученных неволей, быть может, уже потерявших всякую надежду на спасение, волновала так остро, что перед входом я остановился на несколько секунд, сдерживая сердцебиение.

Нас встретили офицеры из дивизии Чиркова и какие-то иностранцы, тоже офицеры. Один из них, кажется француз (во всяком случае, говорил он по-французски), с отличной выправкой, отрапортовал мне и заверил, что в лагере все обстоит благополучно. Я слушал вполуха, а воображение мое было уже внутри бараков, снаружи выглядевших даже парадно.

Мы вошли в первый из них.

Признаться, я был поражен. В длинном просторном помещении вдоль чисто выбеленных стен в один ярус стояли стандартные солдатские кровати, покрытые полушерстяными одеялами. Между кроватями — аккуратные тумбочки, одна на двоих, с какими-то свертками, баночками и коробочками (это были, как я узнал потом, подарки с родины и посылки от родных).

Нам навстречу поднялись пленные. Они рассматривали нас, улыбаясь дружелюбно и приветливо. Разносился разноязыкий говор. Я тоже улыбался и тоже что-то говорил, в то время как мой взгляд пробегал по лицам, разыскивая соотечественников и не находя их.

— Здесь есть русские, советские военнопленные? — обратился я к встречавшему нас офицеру.

Он наклонился с вопросительным выражением лица. Я повторил вопрос. Кто-то из стоявших поблизости пленных начал объяснять нет. С огромным трудом удалось выяснить, что для советских военнопленных есть еще один лагерь, недалеко отсюда, что немцы, охранявшие лагерь, сбежали, а пленные остались дожидаться своих освободителей.

Сказав пленным, что вопрос их отправки на родину будет решен советским командованием в ближайшие дни и что все должны оставаться на месте, мы поспешили к машинам, чтобы немедленно поехать в лагерь, где томились советские люди.

Этот лагерь оказался километрах в трех от первого, дальше от города, в лесу. Дорога, попетляв по опушке, юркнула в чащу, выбежала на поляну и тут же уткнулась в густую изгородь из колючей проволоки. За проволокой сутулились ветхие, посеревшие от дождей строения. Большинство окон разбито, некоторые накрест заколочены досками. Действительно, никакой охраны здесь не оказалось.

При виде этого лагеря, жутко неуместного и поражающего запущенностью в весеннем лесу, одетом первой зеленью, у всех родилось щемящее чувство жалости и боли. Но то, что мы увидели, переступив порог первого же барака, вызвало дрожь возмущения и ненависть к тем, кто так неслыханно надругался над жизнью, человеческой жизнью.

Едва открылась дверь, как в лицо ударило отвратительное зловоние. Запах грязи, пота, испражнений смешивался с запахом сырой гнили и тлена Стены сплошь занимали тянущиеся в четыре этажа грубо сколоченные нары, такие низкие, что на них нельзя было даже сесть. С нар, прикрытых грязным тряпьем, свешивались взлохмаченные головы. С заросших лиц на нас смотрели сотни воспаленных, тусклых, горячечно-блестящих, безразличных, восторженных, безнадежно-тоскливых глаз.

Некоторые с трудом сползали с нар и тянулись к нам с таким выражением на измученных лицах, будто увидели чудо, в которое никак не могли поверить. У многих руки или ноги были забинтованы грязными окровавленными лохмотьями.

Хлопнула входная дверь. Я оглянулся. В барак вошли двое. На одном из них было надето какое-то подобие медицинского халата. Видимо, раньше он был белым.

— Кто вы? — спросил я, вглядываясь в такое же истощенное, как и у всех остальных, лицо человека в халате. Он слабо улыбнулся, показал мне руки; словно это был документ, удостоверяющий его личность.

— То наш доктор, — объяснил второй из вошедших. — Я есть фельдшер. То — все русские солдаты. То — пленные. Мы тоже пленные — поляки, этот доктор и еще другие.

— Здесь только советские военнопленные? — обратился я к фельдшеру.

— Да, русские, советские, — ответил он и добавил: — Поляки тоже. Но только медики. Мы должны помогать больным и раненым. Но это невозможно. Лекарств нет. Бинтов тоже.

— Сколько же здесь всего людей? Фельдшер тихо сказал что-то доктору по-польски. Тот так же тихо ответил ему.

— Доктор сказал, здесь больше тысячи русских. Все в очень плохом состоянии. Много больных и раненых.

— Это те, кого взяли в плен ранеными? — поинтересовался я.

— Нет-нет. Их ранили здесь, охранники.

— При попытке к бегству?

— Нет, — сказал фельдшер, заметно побледнев, быть может, от усилий, потому что говорил он по-русски с огромным трудом, старательно подбирая слова и произнося их с такой странной интонацией, будто ему приходилось нанизывать их на невидимую нить, как бусы. — Тех сразу убивали. Этих ранили просто так. Наказывали, пугали. Или стреляли, когда было скучно.

Я с ужасом и болью в душе огляделся вокруг. Смертью веяло от темного провисшего потолка, от заляпанных нечистотами полов. Смерть смотрела из глаз этих людей.

Позже я узнал, что, несмотря на все принятые меры, удалось спасти не более трети заключенных этого лагеря. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться и тогда, когда я проходил мимо лежащих на нарах людей. Они были предельно истощены и жестоко страдали от ран. Многие метались в бреду. В дальнем углу на нижней наре лежал человек средних лет с остатками повязки на ступне и в полосатых брюках, превратившихся в лохмотья, которые не скрывали багрово-черную, отекшую до самого колена ногу. Не надо было быть врачом, чтобы понять, что человек погибает от гангрены.

Мы покидали Мюльберг с тяжелым, горестным чувством. Его не могло заглушить даже сознание, что война идет к концу, что до победы остались считанные дни…

Итак, наступление 1-го Украинского фронта успешно развивалось. Танковые армии генералов Рыбалко и Лелюшенко и общевойсковые армии правого крыла и центра ударной группировки фронта вели стремительное наступление на север, на Берлин.

Наша 5-я гвардейская армия получила новое, более северное направление наступления, как я уже отмечал выше. Обстановка восточнее Дрездена осложнилась. Немцы наносили удар по тылам главной группировки фронта с юга. Это было опасно. Для отражения контрнаступления противника А. С. Жадов перебросил с правого фланга армии корпус Родимцева и танковый корпус Полубоярова, прежнюю полосу действий которых заняла 118-я стрелковая дивизия генерала Суханова, вновь вошедшая в состав 42-го гвардейского стрелкового корпуса.

Я выехал к командиру 118-й дивизии генералу Михаилу Афанасьевичу Суханову, чтобы уточнить задачи дивизии и ориентировать его на случай возможной встречи с американцами.

Командарм приказал главным силам 118-й и 58-й дивизий Эльбу не форсировать, а вести лишь активную разведку на западном ее берегу. При необходимости же действовать по обстановке, но немедленно докладывать ему. Американцы должны были оставаться на рубеже реки Мульде, что в 30–40 километрах западнее Эльбы.

Перед дивизией Суханова противника практически уже почти не было. Оказывали некоторое сопротивление группы или части, оставшиеся в лесах у нас в тылу и прорывавшиеся к своим. 58-я дивизия генерала Русакова своим правым флангом выходила к городу Торгау. 15-я дивизия генерала Чиркова вместе с кавалеристами корпуса генерала Баранова, преследуя отходящего противника, форсировала Эльбу и захватила плацдарм на западном берегу, в районе города Риза.

Таким образом, корпус 23 апреля занял весьма широкую, километров 70 по прямой линии, полосу от изгиба Эльбы у города Эльстера, восточнее Виттенберга, до города Риза, имея Две дивизии по восточному берегу Эльбы, а одну, 15-ю, на плацдарме, где она вела тяжелые бои западнее и южнее Ризы.

Весь день я провел на колесах. От Суханова поехал к Русакову. Его командный пункт перемещался, и я, связавшись по рации, назначил встречу с ним на КП командира 173-го стрелкового полка майора Рогова. Впоследствии это оказалось очень удачным, так как именно подразделения 173-го стрелкового полка, входившего в 58-ю дивизию, 25 апреля первыми встретились с американцами.

— Как дела, Владимир Васильевич? — спросил я Русакова, поздоровавшись с ним и находившимся тут же начальником политотдела дивизии Иваном Ивановичем Карповичем.

— Все три полка выходят на Эльбу. Перед дивизией противника почти нет, ответил он. — А вот тылы наши воюют. Только что сообщили, что какая-то группа немцев напала на наш медсанбат. Целая война там часа два шла.