Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)

• Название: Клокотала Украина (с иллюстрациями)
• Автор: Петро Панч
• Издательство: Известия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1961

Роман "Клокотала Украина" - эпическое полотно о подготовке и первом этапе освободительной войны украинского народа против польской шляхты в середине XVII столетия. В романе представлена широкая картина событий бурного десятилетия 1638-1648 годов. Автор показывает, как в украинских народных массах созрела идея восстания против гнета польской шляхты и католической церкви, как возникла и укрепилась в народном сознании идея воссоединения с братским русским народом и как, наконец, загремели первые громы восстания, вскоре превратившегося в грандиозную по тому времени войну. "Клокотала Украина" - это роман о народе. В нем выведена вереница образов, представляющих самые различные сословия и общественные группы того времени. Талантливо нарисованы образы вождей восстания - Богдана Хмельницкого и Максима Кривоноса. Этих двух самобытных, непохожих друг на друга людей объединяло главное - понимание целей справедливой освободительной борьбы. События, изображенные в романе, завершаются политическим и военным триумфом восставших - оккупанты изгнаны с Украины, Богдан Хмельницкий активизирует переговоры с послами русского царя о воссоединении Украины с Россией.  

---

— А чтобы придать больше веса, — сказал Золотаренко, — надо написать жалобу королю. Словно бы мы и не слышали про его смерть.

— Тогда партия канцлера Осолинского вся будет за нас. Они утрут нос Яреме Вишневецкому. Ишь какой мститель нашелся!

На том и порешили. В депутацию назначили полковника Федора Вешняка и знатных казаков Лукиана Мозырю и Григора Болдарта.

В письме к королю, рассчитанном на то, что оно попадет в руки сенаторам, Хмельницкий сначала изложил все утеснения, какие терпели казаки от старост, державцев, панов, от их арендаторов, творимые в противность королевской милости, ибо только и слышно было: «Мы вам покажем короля, такие-сякие сыны! Помогает вам король?» Казакам не стало, мол, жизни, а когда терпеть уже было невмочь, начали бросать жилища и ушли куда глаза глядят. Когда же коронный гетман стал преследовать казаков и на Запорожье, куда они бежали, да еще угрожал стереть звание и род казацкий, то гонимые вынуждены были искать помощи и защиты у крымского хана. Депутации была дана писаная инструкция в четырнадцать пунктов. Главные из них — просить о доведении количества реестровых казаков до двенадцати тысяч, о выдаче казакам задержанной за пять лет платы и о запрещении унии не только на Украине, но и в Польше, и в Литве.

— И это после такой победы? — возмутился Кривонос.

— Оно и надобно, — сказал Хмельницкий, — чтоб сенаторы, прочитав, удивились точно так же, как и ты, пане полковник. Нам надо выиграть время, прикинуться покорными.

Кривонос смутился и махнул рукой.

— Все мудрите! Не поверят!

— Не поверят! — усомнился и Золотаренко.

— Значит, придется послать к нам делегацию, чтобы разведать, — сказал Хмельницкий. — А это будет уже начало переговоров. Я даже подписал письмо как «старшой войска Запорожского», пускай и над этим подумают. Они будут думать, а мы будем армию собирать. Говорят же умные люди: «Si vis pacem, para bellum» [Хочешь мира, готовься к войне (лат.)].

За продолжение наступления была вся присутствовавшая на раде старшина, но говорили о нехватке оружия, пороха, даже хлеба.

— Московская земля, спасибо ей, помогла уже оружием, — сказал Хмельницкий, — к ней снова обратимся. А царя московского надо просить принять Украину под свою руку!

На этой же раде утвердили универсал ко всем способным владеть оружием, чтобы собирались на конях под Белой Церковью — воевать панов-ляхов.

— Допиши, пане Зорка, — сказал Хмельницкий, прочитав универсал, — «на добрых конях».

— А где посполитые возьмут этих «добрых коней»? — недовольно спросил Кривонос.

— Кому взять негде — пускай на земле работают.

— Истинно разумно! — подхватил Золотаренко. — Кто же будет сеять, косить, если все оказачатся?

— Если все станут казаками, есть будет нечего! «На добрых конях...» Теперь правильно. — И подписался: «Зиновий Богдан Хмельницкий, гетман славного войска Запорожского и всея по обоим берегам Днепра сущей Украины Малороссийской».

Когда старшины уже расходились, Хмельницкий задержал Максима Кривоноса и спросил:

— А ты как бы сделал, Максим?

Максим долго молча тянул себя за ус, наконец проворчал:

— К земле бы ухо приложил, Богдан.

— И я не о себе пекусь. Мне бы и одного Суботова хватило, а для народа земли до Белой Церкви — и то мало. Но это уже — держава: всему надо толк дать, и о малом и о старом подумать... Постой, тебя поздравлять надо?

— Поздравляй! Скоро и Волынь освободим от польской шляхты. Залили сала за шкуру: в Полонном мещане сами ворота отворили.

— Да ты, человече, о себе-то думаешь когда? У тебя же, я слышал, жена нашлась?

Кривонос смутился.

— Если бы ты, пане Богдан, увидел, как она гнала Ярему Вишневецкого! Казак, а не баба: знай свое твердит — давай мушкет, буду воевать.

— Хорошо, коли баба стала казаком, плохо, коли казак бабой становится.

Максим Кривонос покраснел до ушей. Это был намек на него! Пусть они сейчас и не на Сечи, куда не имеет права ступить женская нога, но ведь он же не перестал быть запорожцем. А между тем Ярина с ним! А куда ей податься? Возвратиться на опустевший хутор Пятигоры?

Ехать к свекрови, которой она еще никогда не видала? Да и жива ли еще свекровь? А у него разве не стынет сердце от одной только мысли, что они снова могут разлучиться? Хмельницкий увидел на лице Кривоноса страдание и перевел разговор на прежнюю тему:

— Так, говоришь, Волынь скоро освободим? И в Галиции то же говорят.

— Восстает народ, — громче, чем нужно, ответил Максим Кривонос, тронутый чуткостью Хмельницкого.

— Туда нужно наших больше посылать, особенно во Львов. Пусть рассказывают простому люду, почему восстал народ на Украине, за что бьется.

— Это можно. Посылаю на Покутье обоз за солью, и их подвезут.

— Обязательно пошли. Только знаешь — хлоп больше действует в лоб, а тут иногда и женская хитрость нужна.

Сердце Кривоноса вдруг больно сжалось.

— Раз жена у тебя такая боевая, Максим, — продолжал Хмельницкий, — пошли ее во Львов! Знаешь, тут слово, там слово... И с тамошними повстанцами нужно нам наладить связь. Может, и с польскими удастся. Известно мне, что не в одном селе бунтуют польские хлопы, а это помощь нам. Таких будем поддерживать. Поймет ли это твоя жена?

— Поймет, Богдан... Она у меня... — И Кривонос снова покраснел, как юноша.

— Вот и на человека стал похож, — улыбнулся Хмельницкий. — А у меня Тымош из Крыма вернулся. — Его лицо засветилось отеческой лаской. — Приходи вечером с хозяйкой: наслышан много, хочу посмотреть!

III

Мусий Шпичка на одном возу, Ярина на другом двинулись из Чигирина, как только стало рассветать. Возы были нагружены рыбой.

Если бы у Мусия и Ярины стали допытываться, кто они и откуда, нужно было отвечать, что из челяди киевского войта пана Ходыки, а что он торгует солью, о том хорошо знали на Покутье.

Соль завозилась на берега Днепра из Галичины, из-под самой Трансильвании. Там добывали из колодцев ропу [Ропа, рапа – вода, насыщенная солью] и вываривали ее лепешками в дюйм толщиной и в два дюйма длиной. Соль хотя была привозная, но дешевая. Употребляли также и коломыйскую соль из ольховой или дубовой золы, та была еще вкуснее.

Сколько ни ехали они Киевщиной и Брацлавщиной, ни в селах, ни в местечках польских панов уже не было. Поместья и корчмы стояли пустые, а то и сожженные. Ночевать остановились в селе Кущинцах. Пахло свежеиспеченным хлебом и дымом.

— Что это, и здесь у огонька грелись? — спросил Мусий у старого казака, единственного встреченного им на улице.

— Эге! Попалили к дьяволу панские скирды. Вот хлеб святой так и пахнет.

— И люди погорели? Что-то не видно.

— Тоже выдумал! К Хмелю подались. Показачилось все село. Кабы не болезнь — удушье, ты бы и меня здесь не застал.

— Заезжий двор в местечке есть?

— Да есть, только хозяин тоже пошел казаковать. Даже на двух конях. Такой уж бравый казак!

— Так где ж переночевать можно?

— Заворачивай ко мне во двор, коли есть охота. Конюшня свободная: сыны тоже поехали казаковать. Как в пустыне стало.

Мусий поставил возы посреди двора.

— Закати, казаче, под поветь.

— А что такое? Ведь ясно?

— То-то и оно, дождь будет. Видишь, как воробьи к земле припадают. Идите себе в хату, а я сам с конями управлюсь.

— Иди, Ярина, я тут лягу, — сказал Мусий.

— Ты что, может, за кладь боишься? — вдруг обиделся старый казак. — Плюнь тому в глаза, кто нас зовет ворами. Чтоб они им повылазили, как у сынов чертовых, на лоб! Я тебе говорю по правде по казацкой, а ты мне поверь по-своему, хоть по-рыбацки: пускай бы твои возы были насыпаны червонцами, а тронет их какой вражий сын — я первый обломаю руки-ноги...

Мусий видел, что, пожалуй, конца этой ругани не будет, повернулся и пошел в хату. Казак был зажиточный.

В светлице на одной стене висела фузея и кривая сабля, на другой — «Мамай» — картинка с подписью: «Всяк се может скажет, что я со рыбы родом. Нет бо, — от пугача дед мой плодом». Пол был устлан травой, пахло свежей зеленью.

Старенькая хозяйка обрадовалась гостям.

— Недаром я ложку забыла на столе. Какое же вы молоко любите, парное или топленое? — и через минуту уже принесла и того и другого.

Ярина такими глазами смотрела на хозяйку, как будто уже где-то видела ее. Наконец глубоко вздохнула и сказала:

— Как вы похожи на мою тетку Христю!..

— А мать где?

— Матери не помню, говорят, дозорцы замучили.

— Сиротка, значит. Так пей, пей, серденько.

На второй неделе пути, уже где-то за Збручем, Мусий и Ярина встретили обоз. Люди ехали верхом и на возах. Передовой одет был в коричневый расшитый сардак [Сардак кафтан] внакидку поверх вышитой сорочки, на голове — шапка с павлиньим пером, на ногах постолы из сыромятной кожи. Он был еще молод, с серыми глазами, продолговатым лицом и русыми усами. Так же было одето и большинство парубков, ехавших следом за русым вожаком. У каждого из них на шапке торчало если не павлинье перо, то хоть зеленая веточка.