Чарльз Сноу - Дело

• Название: Дело
• Автор: Чарльз Сноу
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1962

Действие романа «Дело» происходит в атмосфере университетской жизни Кембриджа с ее сложившимися консервативными традициями, со сложной иерархией ученого руководства колледжами.

Молодой ученый Дональд Говард обвинен в научном подлоге и по решению суда старейшин исключен из числа преподавателей университета. Одна из важных фотографий, содержавшаяся в его труде, который обеспечил ему получение научной степени, оказалась поддельной. Его попытки оправдаться только окончательно отталкивают от Говарда руководителей университета. Дело Дональда Говарда кажется всем предельно ясным и не заслуживающим дальнейшей траты времени…

И вдруг один из ученых колледжа находит в тетради подпись к фотографии, косвенно свидетельствующую о правоте Говарда. Данное обстоятельство дает право пересмотреть дело Говарда, вокруг которого начинается борьба, становящаяся особо острой из-за предстоящих выборов на пост ректора университета и самой личности Говарда — его политических взглядов и характера.

---

Браун ответил не сразу.

— У тебя достаточно причин не любить его, Поль. — Он снова помедлил. — Но мы никогда, даже в те времена, не допустили бы мысли, что он способен на это…

— Я считал его способным на что угодно, — сказал Яго, — и продолжаю считать.

— Нет! — К Брауну вернулись его уверенность и упрямство. — Так думать о нем я не могу.

— Сейчас, оказывается, ты куда более слеп, чем был когда-то…

— Не думай, пожалуйста, что я так уж им очарован. Скажу тебе откровенно — отношения у нас с ним более чем прохладные. Но я не могу не сделать всего, что в моих силах, для человека с таким прошлым.

С таким военным прошлым, хотел сказать Браун. Не в этом ли — внезапно нашел я объяснение неизменно ставившей меня в тупик мысли — крылась одна из причин, почему Браун так упорно отстаивал Найтингэйла, не тут ли она брала начало? Браун, который по состоянию здоровья не принимал участия в первой мировой войне, преклонялся перед чужой храбростью, как это нередко случается с людьми, в своей собственной храбрости не уверенными. Но еще больше он преклонялся перед военными вообще. Тори и ревностный патриот, он твердо, с детской наивностью верил, что, пока он во время двух войн отсиживался в своем колледжском кабинете, люди, подобные Найтингэйлу, защищали его. Он принадлежал к категории редких людей, охотно признающих свои долги. Большинство из нас склонны забывать, что мы чем-то кому-то обязаны. Артур Браун был из тех немногих, которые с готовностью выражают свою благодарность.

— Я считаю, — сказал Браун, — что такой человек заслуживает, чтобы о нем позаботились.

— Ты хочешь сказать, что отказываешься подходить к нему с той же меркой порядочности, с какой ты подходишь к другим людям?

— Я хочу сказать, — твердо ответил Браун, — что, когда я работаю бок о бок с ним, я готов кое на что смотреть сквозь пальцы.

— Артур, — сказал Яго, — отдаешь ли ты себе отчет, насколько ты уклонился от прямого ответа.

— С ним нелегко ладить. А я люблю людей покладистых, — продолжал Браун с непостижимым упрямством. — Но я считаю, что он заслуживает того, чтобы ему протянули руку помощи.

— Ты хочешь сказать, что отвергаешь всякое подозрение на его счет, пусть даже самое обоснованное?

— Я ни на минуту не допускаю, что предъявленное ему обвинение обоснованно.

— Ты даже не хочешь допустить мысли — даже мысли, — что сделал это он? — сказал Яго с бешенством.

— Я, кажется, уже сказал тебе, что мне было бы чрезвычайно трудно допустить такую мысль.

Тут я подумал, что Яго зашел в тупик, а с ним вместе и все мы.

Внезапно он снова изменил тон.

— Я хотел бы рассказать тебе кое-что о себе, Артур.

Яго сказал это мягко. Браун, все еще настороже, кивнул.

— Я хотел бы рассказать тебе кое-что о своей жене. Я никогда никому не говорил этого и не думал, что когда-нибудь скажу.

— Как она, Поль? — в голосе Брауна звучало легкое раздражение.

— Ты ведь всегда недолюбливал ее. Да! — Яго ослепительно улыбнулся. — Все мои друзья недолюбливали ее. Чего уж сейчас притворяться. Но я прекрасно понимаю, почему ты к ней так относился. И я надеюсь, ты тоже понимаешь, что всю свою жизнь я любил ее, что она — единственная женщина, которую я в жизни любил.

— По-моему, я всегда это понимал, — сказал Браун.

— Тогда ты, вероятно, поймешь, почему я терпеть не могу говорить о ней с людьми, которые ее не любят, — порывисто сказал Яго, и чувствовалось, что в нем говорит не только любовь к жене, но и мучительная гордость. — Вероятно, ты поймешь, почему я терпеть не могу говорить о ней так, как приходится сейчас.

— Да, пожалуй, понимаю, — теперь голос Брауна тоже стал мягким.

— Я никогда не говорил ни с тобой и ни с кем другим о последних выборах. А теперь вот приходится.

— Может, лучше оставим старое, — сказал Браун.

— Нет! Я полагаю, у всех до сих пор еще свежо в памяти, что твой Найтингэйл — автор гулявшей по колледжу записки, в которой говорилось о моей жене.

— Надеюсь, что все это давным-давно забыто, — сказал Браун таким тоном, как будто для него это и впрямь стало смутным воспоминанием, которое, повинуясь здравому смыслу, он постарался упрятать подальше.

— Не верю! — вскричал Яго.

— Люди не помнят таких вещей — это только нам самим кажется, что они помнят, — сказал Браун.

— Ты, может, воображаешь, что и я забыл? Ты, может, думаешь, что мне часто удавалось прожить хотя бы день без того, чтобы не вспомнить во всех поганых подробностях все, что случилось со мной тогда?

— Сейчас поздно говорить, но я всегда от души желал, чтобы ты не растравлял себя этими воспоминаниями.

— Сейчас об этом поздно говорить. Ты, может, думаешь, моя жена не помнит всего, что произошло? И особенно записки, которую разослал этот твой Найтингэйл?

Браун кивнул.

— Она верила раньше и продолжает верить теперь, что если бы Найтингэйл не сделал тогда этого, все бы повернулось иначе. Поэтому она считает, что испортила мне жизнь.

— Дело прошлое, — сказал Браун, — но если это может принести хоть какое-то утешение, должен сказать, что, по-моему, эта записка не могла иметь решающего значения…

— Не в том дело! — сказал Яго, загораясь: раз начав, он уже не мог остановиться. — Моя жена уверена в этом. Вот что я должен сказать тебе. Знаешь ли ты, что она сделала через три месяца после выборов?

— Боюсь, что догадываюсь, — сказал Браун.

— Да! Она пыталась лишить себя жизни. Как-то ночью я нашел на ее ночном столике пустую бутылку от снотворных таблеток. И записку… Ты можешь себе представить, что было в этой записке?

После напряженной паузы Яго в упор посмотрел на Брауна и сказал:

— Вот потому-то я и считаю себя вправе попросить тебя не исключать возможности — всего лишь возможности — того, что этот самый Найтингэйл мог оказаться способным и еще кое на что. Я согласен, что тут нет никакой связи. Я не знаю, — возможно, его поведение с тех пор было безупречным. Но все же я считаю, что имею право просить тебя не исключать этой возможности.

— Ты не думаешь, что ставишь этим нас обоих в довольно трудное положение? — сказал Браун.

— А ты думаешь, — воскликнул Яго, — мне было легко рассказать тебе все это?

Браун ответил не сразу. Я услышал, как зашипел сифон и звякнуло стекло о стекло, — это Яго наполнил свой стакан.

Затем Яго внезапно, словно молниеносно сообразив, что именно заботит Брауна, снова сделал крутой поворот.

— Ты не допускаешь и возможности — хотя бы возможности — того, что Говард мог быть неповинен в этой истории?

На мгновение лицо Брауна прояснилось, как будто он обрадовался такой постановке вопроса.

— Ну-ка, повтори, что ты сейчас сказал, — попросил он.

И когда Яго повторил, Браун некоторое время сидел с непроницаемым видом, затем он размеренно сказал:

— Нет, совершенно уверенным в этом я быть не могу.

— Ага, значит, ты допускаешь возможность того, что этот человек невиновен? — Яго с торжеством откинул назад голову.

— Всего лишь возможность. Я бы не чувствовал себя спокойным, если бы начисто отверг ее.

Я закурил. Как ни странно, вместе с облегчением пришло и сознание никчемности всех этих волнений.

— И что же ты собираешься предпринять? — не унимался Яго.

— Ну, это уж ты многого захотел. До утра я вряд ли вообще разберусь в своих мыслях.

— К черту церемонии! Что-то предпринять ты должен.

— Я пока еще не решил, что именно.

— А пора бы тебе и решить.

Яго выпил еще виски и рассмеялся, охваченный радостным возбуждением одержанной победы.

— Старую собаку новым фокусам не научишь! Я не так проворен, как некоторые, — сказал Браун, постепенно осваиваясь с положением. — Многого от меня не ждите. Прошу вас обоих запомнить, что я только допустил возможность, больше ничего. Я не позволю, чтобы кого-то на этом основании обливали грязью. Больше я вам сегодня ничего не скажу. Даже это означает, что мне придется действовать вразрез со своими словами, и мне это совсем не улыбается. Ведь с другими это будет далеко не так легко, как с тобой, Поль. Ну да, что сказано, то сказано. Думаю, что окончательно спокоен я не буду, если мы не найдем какого-то компромиссного решения для Говарда.

Не страдая самомнением, Браун, однако, не любил признавать своих ошибок. При всей его неподдельной скромности, при том, что он совершенно искренне ставил ни во что свои дарования, он тем не менее гордился двумя своими качествами: во-первых, как ему указал Яго, своим умением дать верную оценку людям, во-вторых, тем, что сам он называл своим здравым смыслом. Он верил, что половина его коллег умнее его, но ни на минуту не сомневался в том, что здравого смысла у него больше. Однако оказалось, что и тут он себя переоценивает. И все же, несмотря на свое явное неудовольствие, он, по-видимому, испытывал и некоторое облегчение. Я уже не первый день, возможно, не первую неделю, подозревал, что его упрямство, которое становилось с годами все более тяжелым и переходило подчас в самое настоящее самодурство, вступило в противоречие со здравым смыслом и с его совестью. У Брауна были свои сомнения насчет говардовского дела. Вполне возможно, как это бывает с сильными, волевыми людьми, он умел подавить их в себе. Он не имел ничего против того, что Яго обратился к его хорошим чувствам; втайне он скорее приветствовал это. Потому что теперь у Брауна было оправдание. Как Яго счел возможным воспользоваться ради достижения намеченной цели своим обаянием и глубиной своих страданий (не решил ли он тут отыграться немного, думал я. Не приукрасил ли он слегка свой рассказ?), так и Браун не устоял против соблазна оправдать перед самим собой перемену линии дружескими чувствами. Собственно, ему просто нужен был достойный предлог для того, чтобы пересмотреть свою позицию. Сам он уже не мог справиться со своим упрямством: оно оказалось сильнее его и действовало на него парализующе. Он был рад предлогу вырваться. Дружеское чувство к Яго явилось именно таким предлогом. Оно разрешило то, что почти наверное не разрешил бы мой визит, если бы я пришел один, — а именно, сомнения его совести.