Олег Тарутин - Потомок Мансуровых

• Название: Потомок Мансуровых
• Автор: Олег Тарутин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Тарутин Олег Аркадьевич Потомок Мансуровых

Олег Аркадьевич Тaрутин

ПОТОМОК МАНСУРОВЫХ

.. ."Да, я не тот", - подумал я с тоской и почесал себя ногой за ухом.

Райнер Мария Рильке

В ночь на пятницу бурей сломало вершину липы. Стояла она тут издревле, в начале улицы у края тротуара, отшатнувшись стволом от стены единственное дерево, оставшееся от бывшей некогда шеренги зеленых красавцев.

Эту правофланговую липу местные старожилы помнили, наверное, с младенчества, и тогда уже была она матерой и одинокой. Была, можно сказать, неотъемлемой частью уличного пейзажа. Когда же под деревом встал однажды и засиял веселой зеленой краской пивной ларек-через пару дней казалось, что и он стоит тут испокон веков: убери - и неуютно будет взгляду.

И утренняя очередь за пивом выстраивалась всегда традиционно: наискось по тротуару, от стены до ларька, и никакой толчеи при этом не наблюдалось.

Сюда-то и упала, грохнулась вершина несчастной липы - как рука, сломанная в локте, и пальцы ветвей напряженно уперлись в тротуар. Как раз на то самое место. Но, конечно, пострадавших не было, поскольку ночью-какая же очередь?

А утром произошла заминка у Лизаветыпродавщицы: пришла она, а дверь завалена ветками, причем открывается наружу, так что попробуй войди. Пока она, слабая женщина, надрывалась, сначала в одиночку, а потом с помощью какого-то прохожего тянула ветку в сторону, время бежало. Потом, конечно, помогли свои, но торговля задержалась минут на двадцать, и народу против всегдашнего скопилось порядочно. Это на девять имевшихся у Лизаветы кружек.

Первые восьмеро отошли с кружками в сторону, к стене, где на скобах была приспособлена специальная полочка, поставили пиво, достали припасенные на этот случай рыбины и, предвкушая приятность, за разговорами, принялись обстукивать их и чистить. В общем, ждать их и ждать. А из последней кружки пил даровое пиво тот самый доброхот. Пил, торопливо двигая небритым кадыком, и очередь смотрела на него неодобрительно. Ушел чужак. Мрачная Лизавета подала, прямо-таки выпихнула кружку следующему Ковригинуводопроводчику, и он, соответственно, отошел к тем восьмерым, устраиваться капитально.

В очереди осталось еще шестеро. Делать им пока что было нечего, и они обсуждали ночное происшествие - и дерево жалели, и говорили о катастрофах вообще.

- Эх, мужики!-сказал третий от окошка стоялец Миша.-Катастрофы! Понимали бы вы в настоящих катастрофах!

Очередь враз оживилась, перемигнулась, подтолкнула друг дружку локтями. Мол, слушай, сейчас выдаст кой-чего! Был этот Миша давним общим знакомцем, хотя фамилии его так никто и не знал. Кличка же у него была несерьезная-фон Браун. О прежнем Мишином благополучии свидетельствовали высокий коричневый берет, почти новый, посаженный с уклоном к левому уху, а также портфель с блестящими застежками. Демисезон же на фон Брауне был серый и пыльный и сидел мешковато-явно с чужого плеча. Из-под Мишиных брюк высовывались парусиновые туфли, которые по теперешнему обеспеченному времени вряд ли кто и надел бы без крайней нужды. А в портфеле, в солидном и гордом портфеле из великолепного кожзаменителя, в портфеле, где прежде, может быть, леживали изобретения, носил Михаил, говорят, стакан и полотенце.

- Почему я, мужики, в "вираже", а?

- Почему, Миша? - вопросили разом, в том числе и те, которые с кружками.

- Эх, говорил же я им: не начинайте без меня!- с отчаяньем выкрикнул фон Браун.

- Чего не начинать?

- Кому-им?

- Да им,-Миша ткнул пальцем вверх, в сферы.-Специспытания на полюсе. Я-то как раз заболел. Сижу на больничном. А директор завода в Крым укатил со Светочкой своей. Помните, рассказывал вам? Артистка. Еще в меня втрескалась? Неужто не помните?

Очередь про Светочку слыхом не слыхивала. Знать не знала. Наплевать ей было на Светочку в сравнении со специспытаниями!

- Миша, не дробись!

- Миша, держи сюжет!

- Ну так вот, - продолжал рассказчик, - укатил он, зануда, в Крым, а мне оттуда звонит: принимай, мол, Михаил, дела! Я ему отвечаю: импоссбл (очередь перемигнулась), невозможно, говорю. Что я себе - враг? Тут ответственность, план - не разогнуться. Оклад, правда, четыреста восемьдесят с вычетами, да что я, денег таких не видал, что ли?

Охнули все восторженно, а Ковригин-водопроводчик, глотавший пиво, поперхнулся с прихрюком и качнул кружкой.

- Ну ладно,-продолжал Миша.-Я упираюсь, директор нудит, вечером прямой провод из Москвы: делай, и точка! Больничныйпобоку. Температура тридцать восемь и две! Вкалываю. А тут как раз по моему проекту испытаниям срок. Ну что, разорваться мне? Говорю: тормозите с этим делом. Кончу с заводом, в тот же день вылетаю спецрейсом на сверхзвуковом. А они мне: "Не можем, Миша". Я им опять: худо будет! Установка сложнейшая - электроника с применением генетического кода! Убеждал, лаялся, телефон обрывал! У меня счетов с Москвой на восемнадцать сорок! Что говорить... В общем, начали они без меня на свою голову...

- Ну и? .. - замерла очередь.

- Вот вам и ну... Четыре академика, пять докторов наук - в смолу!

Миша глянул гневно и презрительно. Плюнул Миша и растер.

Ржала очередь, заходилась, постанывала.

Смеялась Лизавета, с благодарностью глядя на фон Брауна мокрыми глазами.

- Ржете? - горько спросил тот. - А мне отвечать. Копать под меня уже начали. А счетов-то за телефон?

Михаил взял освободившуюся кружку и, напрочь забыв обо всех своих ответственных горестях, пошел к Ковригину, издали помахавшему рассказчику вяленой рыбиной.

Теперь кружки освобождались быстро. Теперь мой, Лизавета, да наливай-времени порядочно натикало. Пухину-кружку, Сане тощему-кружку, вот и мне-кружку.

Тут, пожалуй, и уместно мне будет представиться. Зовут меня Кириллом Суриным, Кириллом Ивановичем, если хотите. Впрочем, по имени-отчеству называют меня, несмотря на мои тридцать три года, редко, и я к этому настолько не привык, что даже ухо режет. Что еще? Вот ведь никогда себя не описывал...

Впрочем, писал же я автобиографию, да еще сколько раз, и в зеркале себя видел, так что уж как-нибудь... Значит, мне тридцать три.

Русский. Ленинградец, и родился, и прописан.

Рост чуть выше среднего. Портрет? Физиономия вроде бы ничего себе, так, средняя. Правда, знакомым моим женщинам даже нравилась она, по частям: кому глаза, кому брови, кому форма ушей. Находили в них что-то оригинальное. Но скорее всего, это плод их воображения при общем хорошем ко мне, холостяку, отношении.

Если и есть в моем лице что-то оригинальное, так это- рисунок морщин на лбу. Тут уж не поспоришь: ничего подобного ни у кого я еще не видывал, хотя с детства, можно сказать, разглядываю людские лбы на предмет морщин очень внимательно. Морщины мои прямо-таки не морщины, а прорубы какие-то: исключительно резкие и глубокие. Но и это бы еще ничего. Дело в том, что начертание их в точности соответствует латинскому "зет": две параллельные линии, соединенные наискось, и третья короткая линия посередине. А по обеим сторонам ее, через перерывы - продолжение.

Удивительно, правда? Самое же интересное, что и длина крайних черточек абсолютно одинакова, я измерял: тик в тик. И появились они, эти самые морщины, у меня как-то вдруг, еще в школе, гораздо раньше, чем положено по возрасту.

Вот из-за этих морщин... Хотя стоп - речь об этом впереди. Могу сообщить еще, что живу я на этой самой улице, домов за пять от упомянутого ларька, а день этот был предпоследним днем моего отпуска. Пива же я не ахти какой любитель и человек в этой очереди случайный, хотя всех тех, о ком рассказано, знаю давно.

Да, чуть не забыл: работаю я инженеромлесоустроителем. Жизнь наша-почти как у геологов: зима в городе, лето в поле, что понашему означает в тайге, черт те где. Стало быть, в городе летом никогда я не бываю.

А в этом году... Впрочем, речь об этом опятьтаки впереди.

Ну так вот. Отошел я с кружкой, прислонился спиной к дереву, пью себе не спеша.

Смотрю на сломанную ветку, и почему-то ужасно мне ее жаль. Шелестят на ветру листья веселым шелестом и не знают, не чувствуют, что обречены они, что почти мертвы. И никуда им от этого не деться, и ничего не изменишь, так уж получилось... Вдруг чувствую, трогает кто-то меня за локоть, легонько так, и покашливает вежливо. Оборачиваюсь-сосед мой по очереди, тот, что за мною стоял. Маленький, сухонький такой старичок. На головеседой ежик, седая бородка, седые брови, а под бровями - щелочки белесых глаз. Одет чрезвычайно тщательно: от крахмального воротничка и галстука до сияющих черным глянцем туфель. Профессорский облик. Этакий "батенька мой", вот именно. Я еще удивился, помню, зачем он тут? Неужто такой любитель?

Серьезно так стоял, с достоинством, и над рассказом фон Брауна не смеялся, не гоготал, как все мы.

Ну, стоит он передо мной, в одной руке зонтик, а другой рукой меня за локоть трогает.

А где ж его кружка, простите? Стоял, стоял - и на тебе...