Иван Падерин - Когда цветут камни

• Название: Когда цветут камни
• Автор: Иван Падерин
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Роман Ивана Падерина «Когда цветут камни» посвящен завершающему этапу Великой Отечественной войны: форсированию Вислы, Одера и штурму Берлина, когда с исключительной силой проявились зрелость, боевое мастерство наших командиров, героизм советских воинов.

На фоне этих исторических событий писатель знакомит читателей с семьей рабочего-коммуниста Фрола Корюкова. Его сын Максим — главный герой романа — командир стрелкового полка, дочь Варя — военная радистка. Пошел на фронт младшим лейтенантом и сын Василий, однако малодушие сделало его отщепенцем, сурово осужденным семьей и Родиной.

Нелегкие судьбы героев романа, их раздумья о назначении человека несомненно привлекут внимание и взволнуют читателя.

---

Он не понял, что русский танк вошел в мертвое пространство, и огонь противотанковых орудий, установленных на высоте, теперь бесполезен: от фаустников танк был защищен огнем автоматчиков штурмового отряда, который ворвался внутрь многоярусной обороны косогора; немецкие солдаты, засевшие выше, не могли вести по отряду огонь, потому что боялись поразить своих же, а те в свою очередь не могли повернуть оружие и начать пальбу, потому что фактически начался бы бой между своими: траншея против траншеи.

Дерзкие и удивительно расчетливые действия штурмового отряда, напоминающего собой ощетинившегося ежа — ни с какой стороны не возьмешь, — поставили опытных офицеров противника перед дилеммой: отступать или губить вместе с русскими и своих.

— Как прорвался сюда этот танк?

Один из телохранителей, обер-лейтенант Ланге, стоящий за спиной Геббельса, ответил:

— Это новый русский танк.

— Что?!

— Он неуязвим.

— Но вы видите его?

— Да, в смотровую щель он виден простым глазом. Он идет сюда.

— Что?! Идите и остановите этот танк. Или… вас ждет позорная смерть. Идите!.. — повторил Геббельс и снова припал к стереотрубе.

Танк между тем, не выходя из мертвого пространства, перевалил в седловину и потерялся из поля зрения.

— Танк… Где он?.. Кребс, вы слышите?.. Я вас понимаю. Следуйте за мной. Надо нам быть там, где решается судьба Германии. А вы, — Геббельс повернулся к обер-лейтенанту Ланге, — вы… можете стать национальным героем Германии. Остановите танк. Я вас лично представлю фюреру. Идите…

Такая участь выпала на долю обер-лейтенанта Ланге-младшего. Он выполнил приказ — пошел в бой, но остановить русский танк ему не удалось.

Штурм высоты продолжался до позднего вечера. Вслед за танком первого штурмового отряда на высоту ворвался весь полк Корюкова. Ланге-младший, как и многие его соотечественники, предпочел сдаться в плен.

— Когда ваш первый танк стал приближаться к наблюдательному пункту, доктор Геббельс послал меня в бой. С той минуты я его не встречал, — показал Ланге на допросе.

Наступили сумерки.

Максим Корюков, осмотрев занятые на высоте позиции, приказал начальнику штаба полка переместиться на наблюдательный пункт, в котором несколько часов назад находился Геббельс.

Вскоре позвонил командарм:

— Людей много потерял?

Максим не ответил, только тяжело вздохнул.

— Береги силы штурмовых отрядов. Впереди Берлин, — предостерег Бугрин, и в его голосе Максим уловил тревогу.

В полночь поступил приказ: полк Корюкова отводился в армейский резерв.

Утром, на рассвете, пришла сводка: оборона противника на Зееловских высотах прорвана в районе Зеелова, и в этот прорыв ринулась танковая армия.

«Значит, направление главного удара там, а не здесь, — прочитав сводку, подумал Максим Корюков, чувствуя в сердце щемящую боль. — Почему-то командарм усомнился в боеспособности полка и бросил его в бой на второстепенном направлении. Обидно. А тут еще эта высота, будь она трижды проклята! Дорого она обошлась полку. Тяжело ранены комсорг полка лейтенант Движенко и снайпер Виктор Медведев, навсегда вышел из строя отличный командир минометной роты и с ним шесть гвардейцев: покалечены, остались без ног — наскочили на минное поле».

Крепится Верба, но ему тяжело. Взрывная волна хлестнула замполита по глазам, и сейчас у него из-под век сочится кровь. Прощаясь с погибшими гвардейцами полка, Верба приложил к глазам платок, и на нем остались пятна крови.

3

Не унималась дрожь приодерской земли и на третий день наступления.

Дивизия Россименко остановилась перед небольшим населенным пунктом Неймалиш. Роты и батальоны прорвались к стенам этого опорного пункта третьей линии обороны немцев, но, встретив жестокое сопротивление, откатились, как волны, от скалы. Лишь к полудню гвардейцам удалось овладеть кирпичным заводом на восточной окраине. Но дальше они не продвинулись ни на шаг. В сараях кирпичного завода гвардейцы окружили роту власовцев и в ярости беспощадно расправились с ними, пощадили лишь одного, который показал, что здесь стоит дивизия СС и три батальона власовцев.

— Неймалиш — ворота в Цоссен, — говорил власовец на допросе, — поэтому нашим батальонам был дан приказ любой ценой задержать здесь наступление.

Вечером генерал Бугрин приказал командиру дивизии Россименко обойти Неймалиш справа. Хотя угроза удара по растянутому левому флангу нарастала с каждым часом, останавливаться из-за этого Бугрин не собирался: до Берлина оставалось тридцать километров.

Ночью, перед началом обходного маневра, Россименко созвал командиров полков. Прибыл на это совещание и Корюков.

«Коль в первый день наступления штурмовые отряды полка были пущены в дело, то теперь, когда на пути встречаются такие опорные пункты, как Неймалиш, их нельзя держать в резерве», — так рассуждал Максим, уверенный, что завтра с утра полк вступит в бой. Но совещание еще не закончилось, когда из штаба армии позвонили: командарм вызывает Корюкова и Вербу в Мюнхенберг на завтра в шесть ноль-ноль.

— Значит, полк Корюкова по-прежнему остается в резерве, — зароптали командиры, чьи полки бились трое суток без отдыха. Посыпались колкие намеки, язвительные словечки: «Есть еще в армии любимчики, парадные командиры».

Корюков промолчал. Но, вернувшись в полк, отводя душу, обругал на чем свет стоит встретившегося ему дежурного по штабу, затем набросился на ординарца, который ждал его в домике, занятом для командира и замполита.

— Где Верба?

— Не знаю, товарищ гвардии майор.

— Найди…

Миша выбежал из домика, не зная, куда кинуться: ночами Верба обычно проверяет посты: попробуй найти его в такой темноте, да еще сейчас же.

Пробегая мимо санитарной палатки, Миша столкнулся с Надей.

— Куда ты, Миша?

— Надо…

— А майор пришел?

— Пришел.

— Значит, завтра выступаем?

— Не знаю. Никакого приказа не принес, сердитый, ругается. Вот бегу искать замполита. Нужен он ему зачем-то немедленно. Хоть бы вы, Надя, помогли мне… Ведь гвардии майор уже третьи сутки не спит и ничего не ест, расстроен чем-то.

— Я сейчас зайду к нему.

— Заходите, заходите, а я побегу.

Миша скрылся в темноте, а Надя осталась у палатки и долго стояла, колеблясь: идти или не идти к командиру полка в такой поздний час.

По возвращении из госпиталя она стала замечать за собой, что все больше смущается перед Максимом. Теперь у нее не хватало ни простоты, ни смелости, как в былые дни, скажем, в Сталинграде или на Висле. Тогда она могла запросто перевязать ему рану на бедре или провести к врачу, раздеть и осмотреть его со всех сторон. А теперь смущается и краснеет перед ним. Не потому ли, что он стал присматриваться к ней? Каждый его взгляд, пусть беглый, она чувствует даже спиной, и у нее начинает бешено биться сердце.

У Нади кружилась голова — то ли оттого, что эти сутки она тоже не смыкала глаз, то ли от беспокойства и волнений. «Ну ничего-ничего, сейчас пройдусь на свежем воздухе, и все пройдет», — успокаивала она себя, приближаясь к домику, который занимали командир и замполит полка. Сквозь узкую щелочку закрытого палаткой окна сочился свет. В эту щелочку был виден согнувшийся над столом Максим Корюков.

Надя одернула гимнастерку, поправила пилотку и, подойдя к двери, постучала.

— Да, входите.

Надя перевела дыхание, снова одернула гимнастерку.

— Ну, кто там? Входите!

Решимость оставила Надю. Она чувствовала, как дрожат ее пальцы. Надо было сразу же войти, при первом его оклике, а теперь в голосе Максима слышится раздражение. Войти? Или притаиться и подождать Мишу?

Послышались шаги. Дверь распахнулась.

— Кто тут?.. А-а, Надя! Входи, входи…

Максим отступил на шаг, и огонь походной лампы осветил его лицо.

«Как он осунулся, устал, а сам улыбается. Да, да, улыбается. Это потому, что не хочет показать, как он изнурен бессонницей и тревогами. Это плохо. — Надя встревожилась. — Быть может, он выпил? Нет, водкой не пахнет».

— Я… принесла вам…

— Знаю. Лекарство? Проходи, чайком угощу.

— Ой, правда, очень хочется чаю… Но сначала дайте проверю пульс…

— Пожалуйста, — Максим протянул Наде свою руку, положил ее нерешительные пальцы себе на пульс. — Считай. Постоянный — шестьдесят четыре удара в минуту. Хворать не собираюсь.

Подсчитывая удары ритмичного, большого наполнения пульса, Надя чуть не сбилась со счета. Нет, в самом деле сбилась. Это потому, что смотрела Максиму в глаза. Начала считать снова. Обняв за плечи, он привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Не могла сопротивляться. Ее голова коснулась его груди.

— Максим… — прошептала Надя. — Я все время… все время думаю о тебе…