Альберт Манфред - Марат

• Название: Марат
• Автор: Альберт Манфред
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Великий революционер XVIII века, крупнейший деятель французской буржуазной революции 1789–1794 гг., доктор медицины и физик, социолог и юрист, один из самых выдающихся публицистов своего времени, Жан Поль Марат по праву занимает прочное место в истории. Всю свою жизнь Марат ведет подвижническую борьбу против сильных мира сего Неустрашимый революционный борец, являвшийся наряду с Робеспьером одним из самых популярных вождей партии Горы, Марат, обладавший, по выражению Энгельса, «мужеством беззакония», расчищал путь для революционной якобинской диктатуры. «Марат, Друг народа», — так подписывал он свои пламенные статьи, и таким именно знала его вся революционная Франция.

Книга профессора Манфреда знакомит читателей с жизнью и деятельностью этого выдающегося революционера-демократа.

---

Это безграничное влияние Манон Ролан на своего мужа не оставалось секретом для посвященных. Дантон однажды в сердцах сказал: «Если вы хотите пригласить Ролана, то пригласите также госпожу Ролан, так как всем известно, что он был не один в своем министерстве».

Марат разоблачал это же на страницах своей газеты: «Ролан только незначительный человек, которым управляет его жена; она является министром внутренних дел».

Закрытый для посторонних, отгороженный плотными дверьми и стенами от нескромных глаз и ушей, дом госпожи Ролан стал политическим центром жирондистской партии. И это было знаменательно. Не в общении с народом, не на народных собраниях, не в дебатах политических клубов вырабатывали жирондисты свою тактику. Она создавалась в приглушенных келейных беседах в узком кругу за столом Манон Ролан.

Жирондисты отделились и прятались от народа; пройдет немного времени, и они начнут конспирировать против него.

Другим штабом жирондистской партии была квартира Пьера Брисах В положении бедного журналиста к этому времени произошли существенные изменения. Бриссо был уже депутатом от парижских избирателей Законодательного собрания. Он уже не был частным лицом, литератором с сомнительной репутацией, преподающим советы политическим деятелям. Депутат Законодательного собрания, он теперь чувствовал себя государственным человеком. Но все-таки в его политической биографии всегда оставалось столько двусмысленного, неясного, темного, что никому не приходило в голову пригласить депутата Бриссо в состав правительства.

Но этот малорослый человек, сутулый, неловкий, с длинным, вытянутым некрасивым лицом, оживленным лишь быстрым взглядом пронзительных глаз, был снедаем неутомимым честолюбием. Он не стремился к богатству; он умел зарабатывать деньги, но ему их никогда не хватало, хотя он не научился жить на широкую ногу; они все уходили на бесконечные литературно-издательские затеи, заканчивавшиеся неизменно новыми долгами. Нет, он стремился к иному — к славе, всесильному влиянию, к власти.

Он был одним из самых осведомленных людей своего времени. Он также много писал: если собрать все им написанное, то это составило бы десятки томов. Но природа не наделила его ни литературным талантом, ни ораторским даром.

И тем не менее он в совершенстве владел искусством, доставившим ему и положение, и влияние, и даже тайную власть, — искусством интриги. Он умел сталкивать лбами людей, ссорить друзей, мирить врагов, разъединять союзников, создавать самые невероятные комбинации, сокровенный смысл которых оставался для всех непонятным. Все знали это истинное призвание Бриссо; в печати тех лет появилось слово «бриссотировать», что означало прежде всего «интриговать». «Бриссо, вы бриссотинец», — бросил ему однажды реплику Дантон. Демулен выразил ту же мысль еще яснее. «Вы плут!» — крикнул он ему на публичном собрании, а затем со всей силой своего язвительного таланта высмеял его в уничтожающем памфлете.

Бриссо не получил звания министра королевского правительства, «о именно в квартире Бриссо решались главные вопросы политики жирондистского министерства. На ухо передавали, что и Ролан и Клавьер, ставший министром финансов, были обязаны своими портфелями рекомендации незримого Бриссо. Журналисту, гонявшемуся всю жизнь за удачей и славой, было лестно теперь принимать в своем кабинете просителей.

В бумагах, сохранившихся от того времени, уцелела и такая выразительная записка, подписанная Бриссо:

«Мой дорогой Ролан! Посылаю вам список тех, кого вы должны принять на службу. Вы и Лантена должны постоянно иметь список перед глазами, чтобы назначать на какую бы то ни было должность только тех, которые вам рекомендованы настоящим списком».

Так мог писать министру внутренних дел только глава правительства. Но автор записки не занимал никакого официального поста в министерстве; зато он обладал большим: он был негласным, закулисным руководителем кабинета.

И вот 25 апреля Пьер Бриссо поднимается на трибуну Якобинского клуба, который он давно уже не посещал, чтобы произнести большую политическую речь. Эта речь, которой он хот^л придать программный характер, не была посвящена задачам борьбы против внешних врагов. Не о грозной опасности, нависшей над Францией, говорил Бриссо; нет, острие его речи было направлено против Робеспьера.

Бриссо полагал, что политическая атмосфера в стране после объявления войны, патриотическое воодушевление народа благоприятствуют его планам. В высокомерном тоне он отвел возводимые против него обвинения и сам попытался нанести удар Робеспьеру. Он хотел его политически дискредитировать. Соратник Бриссо, Эли Гаде, также метал копья в Робеспьера. Жирондистские лидеры надеялись, что теперь, когда накал патриотических чувств был так силен, противники войны должны смущенно молчать и Робеспьер будет принужден к отступлению.

Но они просчитались. Война началась, это было верно; и уже было ни к чему спорить о том, нужна она или нет. Но спор продолжался; он шел теперь о другом: как вести войну — с народом или против народа? По-якобински или по-жирондистски?

Ни Робеспьер, ни Марат, никто из истых якобинцев и не помышлял об отступлении; напротив, именно теперь, когда жирондисты обрушили свой удар против Робеспьера и якобинцев, Марат решил, что пришел час свести счеты с Бриссо.

Марат и раньше относился к Бриссо с известной сдержанностью, он проявлял недоверие к другу юности, слишком пылко выражавшему свои чувства. Многое в политике Бриссо ему не нравилось, многое казалось подозрительным.

Окончательно они разошлись по вопросу об отношении к цветному населению французских колоний.

Учредительное собрание предоставило политические права белому населению французской колонии Сан-Доминго; колонисты Сан-Доминго были уравнены в правах с жителями метрополии. Но негры, мулату, цветное население Сан-Доминго и других французских колоний были по-прежнему политически бесправны, учредительное собрание поддерживало это неравенство.

Марат, как последовательный демократ, требовал предоставления цветному населению французских колоний тех же прав, что и белым. Другу народа была чужда всякая мысль о расовом неравенстве, о рапсовой дискриминации. Он был одним из немногих французских политических деятелей той поры, которые последовательно боролись за предоставление полноты политических прав неграм, мулатам, всему цветному населению французских колоний.

На этой почве между Маратом и Бриссо обнаружились значительные разногласия. Бриссо в свое время ратовал за предоставление прав неграм, он также был в числе «друзей чернокожих». Но после того как Бриссо внес предложение о том, чтобы направить на остров Сан-Доминго французские вооруженные силы для подавления движения негров, Марат публично заявил:

«Вы никогда не заслуживали похвал, которыми зеваки оплачивали ваши патриотические гримасы. Что же касается меня, хорошо вас знавшего, я всегда ожидал, что с вас когда-нибудь спадет маска, хотя и не думал, что так скоро сбудется мое предсказание».

Это был окончательный разрыв. Последующее поведение Бриссо еще более укрепило Марата во враждебном отношении к своему приятелю молодости.

Едва ли можно говорить о какой-то личной привязанности Марата к Бриссо; ее не было никогда. Но все-таки Марат не мог забыть, что было время, когда они оба сражались как собратья по оружию. Может быть, поэтому он был сначала сдержан в полемике против Бриссо. Но эти воспоминания не могли остановить Марата, когда он убедился во враждебной политической деятельности Бриссо; со всею силой, которая ему была присуща, он сосредоточивает теперь удар против лидера жирондистов.

Тут же, после атаки Бриссо и Гаде в якобинском собрании против Робеспьера, Марат определяет свою позицию в разгоревшемся споре. Он публикует на страницах «Друга народа» статью «Тайные причины внутренних разногласий в обществе якобинцев; подлинные мотивы бешенства клики Гаде — Бриссо». И в этой острой статье он безоговорочно солидаризируется с Робеспьером, с революционно-демократической частью Якобинского клуба и наносит сокрушающие удары Бриссо.

Марат остается верен своей тактике. Он не только опровергает все обвинения, возводимые жирондистами против Робеспьера, доказывает их лживость, их несостоятельность — он сам переходит в контрнаступление.

«Господин Бриссо в речи, продекламированной 25 апреля у якобинцев, — пишет Марат, — забыл очиститься от самых тяжелых обвинений в том, что он был платным шпионом Ленуара, что он связался с министерско-муниципальной партией из страха перед тем, чтобы Байи не нашел его имя в списках полиции, служил делу деспотизма, своим планом по организации муниципалитета прикрывая недобросовестные поступки королевских скупщиков в продовольственном комитете сотнями разных небылиц, был подлым защитником преступлений Мотье против общественной свободы, имел с ними преступные сношения у кума Ламарка и кумушки Ланксад. Он забывает очиститься от этих обвинений, чтобы восхвалить свой мнимый патриотизм…»