Альберт Манфред - Марат

• Название: Марат
• Автор: Альберт Манфред
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Великий революционер XVIII века, крупнейший деятель французской буржуазной революции 1789–1794 гг., доктор медицины и физик, социолог и юрист, один из самых выдающихся публицистов своего времени, Жан Поль Марат по праву занимает прочное место в истории. Всю свою жизнь Марат ведет подвижническую борьбу против сильных мира сего Неустрашимый революционный борец, являвшийся наряду с Робеспьером одним из самых популярных вождей партии Горы, Марат, обладавший, по выражению Энгельса, «мужеством беззакония», расчищал путь для революционной якобинской диктатуры. «Марат, Друг народа», — так подписывал он свои пламенные статьи, и таким именно знала его вся революционная Франция.

Книга профессора Манфреда знакомит читателей с жизнью и деятельностью этого выдающегося революционера-демократа.

---

Эта ссылка на регента показывает, что Марат даже после бегства короля все еще не отрицал монархической формы власти для Франции. И действительно, во всех последующих выступлениях Друг народа по-прежнему считает возможным сохранение ограниченной, контролируемой народом монархии.

Эта позиция Марата, несомненно, ошибочна.

В эти дни Марат высказывает еще одну важную мысль. Уже в первой статье, написанной непосредственно под влиянием событий 21 июня, Марат требует избрания военного трибунала, верховного диктатора, который мог бы расправиться с главными изменниками, врагами революции.

Мысль о диктаторе появлялась у Марата и раньше — она была связана с воспоминаниями об античной истории. Имеет ли Марат здесь в виду личную диктатуру? Нет, конечно. И в ранних и в более поздних статьях Марата можно не раз видеть резко отрицательные оценки диктатуры Оливера Кромвеля в Англии или диктаторов древнего Рима. Марат не раз говорит, что протекторат и диктатура Кромвеля в Англии имели гибельные для народа последствия.

Таким образом, Марат всегда был и остался противником личной диктатуры. То, что он предлагает, это нечто иное. Это создаваемая в период кризиса выборная и опирающаяся на поддержку народа кратковременная диктатура одного или нескольких лиц — трибуна, или военного трибуна, как его называет Марат, пользующегося полным доверием народа.

Несколько позже Марат придет к мысли, что должна быть диктатура не одного лица, а нескольких лиц. И в этих отрывочных, как бы незавершенных мыслях о диктатуре трибуна или трибунов следует видеть зародыш идеи революционно-демократической диктатуры, сложившейся в якобинский период развития революции, двумя годами позже.

Авторитет и престиж Марата в дни кризиса, связанного с бегством короля, возросли.

Однако последующий ход событий, благодаря имевшимся в позиции Марата противоречиям, несколько усложнял его положение в рядах революционной демократии.

* * *

В те часы, когда Париж в величайшем возбуждении на площадях и улицах шумно выражал свое негодование и презрение к коронованным заговорщикам, предавшим родной народ, Франция еще пребывала в неведении о происшедшем.

Конечно, последние месяцы нигде не было спокойно. Тревожные слухи о тайных кознях эмигрантов, о грозных приготовлениях иностранных держав волновали умы жителей провинции. Новости из Парижа сюда приходили всегда с опозданием, но зато с наслоениями разных домыслов и всяких страшных подробностей.

Но, может быть, потому, что и в провинции за три года революции привыкли ко всяким неожиданностям и провинциалов стало так же трудно чем-либо удивить, как и парижан, обитатели городов и проселочных деревень оставили без внимания огромный многоместный экипаж, мчавшийся 21 июня 1791 года во весь опор по большому тракту из Парижа в Клермон.

А между тем этот экипаж, запряженный шестеркой лошадей, сопровождаемый тремя конными курьерами в ярко-желтых куртках, не мог не показаться странным. Это была громадная берлина, невиданно больших размеров, громоздкая, нарядная; сразу было видно, что изготовлялась она по специальному заказу.

И все-таки, несмотря на свой необычный вид, эта странная берлина с ее небольшим кортежем, не сбавляя скорости, пронеслась из Парижа в Бонди, из Бонди в Клермон и поздно вечером, миновав Сен-Менегу, беспрепятственно проследовала оттуда по боковой дороге по направлению в Монмеди.

Уже казалось, что беглецы — а в карете следовали, как это уже понятно, Людовик XVI и его семья — благополучно миновали все опасности и почти достигли цели: граница была совсем близка, как поздней ночью в маленьком городке Варение властные голоса приказали экипажу остановиться.

И мемуаристы и историки из дворянско-монархического лагеря позднее много спорили о том, какая из случайностей оказалась роковой. Иные видели главную беду в том, что граф Ферзен, молодой швед, полоненный Марией Антуанеттой и взявший на себя подготовку отъезда (это он и заказал эту огромную, бросающуюся в глаза берлину), после того, как он, за кучера, довез королевскую чету до Бонди, оставил их и на глазах зевак, забыв о своем извозчичьем обличии, пересел в собственную барскую карету и поехал в Париж.

Другие полагали, что тщательно подготовленный план бегства не удался потому, что вопреки инструкциям генерала Буйе отряд драгун в Клермоне, который должен был охранять карету, не дождавшись ее, покинул город.

Третьи видели причину неудачи в роковом стечении всякого рода случайностей.

Но все эти догадки упорно обходили главное: бегство короля не удалось потому, что этому воспрепятствовал народ.

Карета беглецов, выехавшая из Парижа в полночь 21 июня, по крайней мере на полсуток опережала гонцов, посланных с экстренным извещением из столицы в провинцию.

В селении Сен-Менегу, где карета недолго задержалась, местный почтмейстер Друэ был поражен портретным сходством лакея баронессы Корф с королем Франции. После недолгого раздумья Друэ верхом на лошади бросился в погоню за уже скрывшейся подозрительной берлиной. Убедившись, что карета следует в Варенн, Друэ, хорошо зная местность, поехал наперерез, через лес кратчайшим путем, и достиг Варенна значительно раньше беглецов. Здесь он поднял на ноги население уже спавшего глубоким сном маленького городка, и, когда карета прибыла; в мнимых слугах русской баронессы без труда были опознаны король и королева Франции.

Было ли это случайностью? Фатальным стечением непредвиденных обстоятельств? Нет, конечно. Для того чтобы простой почтмейстер в маленьком, никому не ведомом селении Сен-Менегу, ничего не подозревавший о происшедшем в Париже, заподозрил в одном из проезжих переодетого короля, для того чтобы он, подвергаясь опасности, помчался в погоню за подозрительным экипажем и затем, набравшись храбрости, остановил и арестовал самого монарха — для этого надо было, чтобы революция за три года перевоспитала и переродила весь народ, привив ему высокие чувства гражданского долга и патриотизма.

Замечательный штрих, показывающий, как высока стала сознательность народа: когда Учредительное собрание постановило выдать Друэ в знак благодарности за поимку короля тридцать тысяч ливров, простой почтовый служащий из Сен-Менегу с гордостью отказался от этого подарка. Он выполнил лишь долг французского гражданина, — так отвечал Друэ.

Как бы там ни было, но благодаря инициативе почтмейстера из Сен-Менегу и революционной энергии жителей маленького Варенна королевская чета была задержана и пленена французским народом. Попытка генерала Буйе, потерявшего долгие часы в тщетном ожидании берлины, двинуть войска, чтобы силой освободить короля и его семью, оказалась безуспешной. Весть о бегстве короля распространилась уже по всей стране, и сразу же повсеместно крестьяне, мастеровые и подмастерья, торговцы, городская беднота — словом, весь французский народ, вооружаясь чем попало: ружьями, пистолетами, саблями, топорами, вилами, поднялся, как один человек, на защиту революционного отечества от еще неизвестной, но грозной опасности.

И вот из Варенна в Париж в сдержанном грозном молчании медленно двинулась длинная, казавшаяся бесконечной процессия: карета с плененной королевской четой, окруженная многими тысячами крестьян и горожан из окрестных селений, пришедших сторожить короля либо просто посмотреть на столь редких в этих краях путников.

25 июня процессия достигла Парижа. Все улицы столицы были запружены толпами людей. Народ молчал. Люди жадно вглядывались в медленно следующую огромную берлину, и ни слова приветствия, ни хула не срывались с их уст.

Но вставали вопросы: как должно поступить с королем, изменившим своему народу и бежавшим к врагу? Как отнестись к монархии вообще?

Уже с начала Вареннского кризиса отчетливо обозначились две противоположные тенденции, два противоположных направления.

Буржуазная аристократия, господствовавшая в Национальном собрании, сразу же поняла глубокий политический смысл происходившего кризиса. Уничтожить власть короля — значило углубить революцию, двинуть ее дальше. Это понимали все наиболее проницательные представители крупной буржуазии, удерживавшей господствующее положение.

После смерти Мирабо в апреле 1791 года роль лидеров партии конституционалистов, партии крупной буржуазии, перешла к так называемому триумвирату. Адриан Дюпор, Антуан Барнав и Александр Ламет, эти три депутата Учредительного собрания, стали фактическими руководителями партии крупкой буржуазии.

Еще до Вареннского кризиса в мае 1791 года Адриан Дюпор говорил: «Революция совершена, чудовищно было бы предполагать, что она не закончена». Дюпор в этих словах сжато выразил мысль Мирабо, развивавшуюся им на протяжении последних двух лет его жизни. Мирабо был первым, кто призвал к тому, чтобы остановить революцию в ее развитии, и делал все от него зависевшее, чтобы претворить эту мысль в жизнь. Но революция продолжала развиваться, и в 1791 году Дюпору пришлось повторить другими словами ту же мысль.