Вильгельм Гауф - Еврей Абнер, который ничего не видал

• Название: Еврей Абнер, который ничего не видал
• Автор: Вильгельм Гауф
• Жанр: Сказка

«Господин, я из Могадора, на берегу большого моря. Когда над Фесом и Марокко царствовал великодержавнейший император Мулей Измаил, произошло то событие, о котором ты послушаешь, может быть, не без удовольствия. Я расскажу о еврее Абнере, который ничего не видал…»

---

Вильгельм Гауф Еврей Абнер, который ничего не видал

* * *

Господин, я из Могадора, на берегу большого моря. Когда над Фесом и Марокко царствовал великодержавнейший император Мулей Измаил, произошло то событие, о котором ты послушаешь, может быть, не без удовольствия. Я расскажу о еврее Абнере, который ничего не видал.

Евреи, как ты знаешь, есть везде, и везде они евреи: лукавы, одарены для малейшей наживы соколиными глазами и хитры, тем хитрее, чем больше их угнетают. Они сознают свою хитрость и несколько гордятся ею. Но все-таки иногда еврей страдает благодаря своему лукавству: это доказал Абнер, выйдя однажды вечером погулять за ворота Марокко.

С остроконечной шапкой на голове, закутанный в скромный, не слишком опрятный плащ, Абнер шел, время от времени украдкой беря щепотку табака из золотой табакерки, которую не любил показывать, поглаживал себе усы и, несмотря на блуждающие глаза, которые ни на одну минуту не оставлял в покое вечный страх, забота и желание высмотреть что-нибудь, чем можно было бы поживиться, его подвижное лицо сияло довольством. В этот день он, должно быть, сделал хорошие дела – да так оно и есть! Он врач, купец, он все, что приносит деньги. Сегодня он продал раба с тайным пороком, дешево купил верблюжий груз камеди и приготовил одному богатому больному последнее питье, не для выздоровления, а для кончины.

Как только Абнер во время своей прогулки вышел из маленькой рощицы пальм и фиников, он услыхал позади себя громкий крик подбегавших к нему людей. Это была толпа императорских конюхов, с обер-шталмейстером во главе, которые во все стороны бросали беспокойные взгляды, как люди, усердно отыскивающие что-нибудь пропавшее.

– Филистимлянин! – запыхавшись крикнул ему обер-шталмейстер. – Не видал ли ты пробежавшей императорской лошади с седлом и сбруей?

Абнер отвечал:

– Это самый лучший скакун, какой только есть! У него изящные маленькие копыта, его подковы сделаны из четырнадцатилотного серебра, его грива сияет золотом, подобно большому субботнему подсвечнику в синагоге, он вышиной в пятнадцать локтей, его хвост длиной в три с половиной фута, а палочки его удил из двадцатитрехкаратного золота.

– Это он! – воскликнул обер-шталмейстер.

– Это он! – воскликнул хор конюхов.

– Это Эмир! – воскликнул старый наездник. – Я десять раз говорил принцу Абдаллаху, чтобы он ездил на Эмире в трензеле; я знаю Эмира, я предсказывал, что он сбросит его, и пусть я поплачусь за его боль в спине своей головой, я предсказывал это. Но говори скорей, куда он побежал!

– Ведь я не видал никакой лошади, – отвечал Абнер улыбаясь. – Как я могу сказать, куда побежала лошадь императора?

Конюхи, изумленные этим противоречием, хотели расспрашивать Абнера дальше, но в это время произошел другой случай.

По странному совпадению, каких бывает так много, как раз в это время пропала и любимая комнатная собака императрицы. К Абнеру подбежала толпа черных рабов, которые уже издали кричали:

– Не видали ли вы комнатной собаки нашей императрицы?

– Вы, конечно, ищете сучку, достойные и уважаемые господа? – спросил Абнер.

– Ну да! – воскликнул очень обрадовавшийся первый евнух. – Алина, где ты?

– Маленькая легавая собака, – продолжал Абнер, – недавно ощенившаяся, с длинными ушами, с пушистым хвостом. Она еще хромает на правую переднюю ногу.

– Это она как живая! – воскликнул хор рабов. – Это Алина! С императрицей сделались судороги, как только хватились ее. Алина, где ты? Что будет с нами, если мы вернемся в гарем без тебя? Говори скорей, куда она бежала, когда ты видел ее!

– Я не видал никакой собаки, я ведь даже не знаю, что у моей милостивой императрицы, да хранит ее Бог, есть легавая собака.

Конюхов и рабов из гарема рассердила эта наглость Абнера, как они ее назвали. Он издевался над императорской собственностью, и они ни минуты не сомневались, что он украл собаку и лошадь, хотя это было невероятно. Между тем как другие продолжали свои поиски, обер-шталмейстер и первый евнух схватили еврея и повели его, не то лукаво, не то боязливо улыбавшегося, пред лицо императора.

Выслушав ход дела, раздраженный Мулей Измаил созвал обычный дворцовый совет и, ввиду важности предмета, стал сам председательствовать. Для начала дела обвиняемому присудили полсотни ударов по подошвам. Как Абнер ни кричал, ни визжал, как ни уверял в своей невиновности или обещал рассказать, как все произошло, как ни приводил изречения из Писания или Талмуда и восклицал: «Немилость царя подобна рычанию молодого льва, а его милость подобна росе на траве!» или: «Пусть твоя рука не бьет, когда у тебя закрыты глаза и уши!» – Мулей Измаил дал знак и поклялся бородой Пророка и своей собственной, что филистимлянин поплатится головой за боли принца Абдаллаха и судороги императрицы, если только беглецов не приведут назад.

Дворец марокканского императора еще оглашался криками боли страдальца, когда пришло известие, что собаку и лошадь нашли. Алину застали в обществе нескольких мопсов, очень приличных особ, но для нее, как придворной дамы, не совсем подходящих, а Эмир, набегавшись до усталости, нашел, что душистая трава на зеленых лугах у ручья Тара вкуснее императорского овса, подобно царственному охотнику, который, заблудившись на псовой охоте, за черным хлебом и маслом в хижине поселянина забывает все лакомства своего стола.

Тогда Мулей Измаил потребовал от Абнера объяснения его поступков, и Абнер увидел, что теперь, хотя и несколько поздно, он в состоянии оправдаться. Трижды коснувшись лбом земли перед троном его величества, он сделал это в следующих словах:

– Великодержавнейший император, царь царей, властелин Запада, звезда справедливости, зерцало правды, бездна мудрости, сияющий как золото, сверкающий как алмаз, твердый как железо! Выслушай меня, если твоему рабу дозволено возвысить свой голос пред твоим светлым лицом. Клянусь Богом моих отцов, Моисеем, и пророками, что своими телесными очами я не видал твоей священной лошади и возлюбленной собаки моей милостивой императрицы. Слушай же, как было дело.

Чтобы отдохнуть от дневных трудов и работы, я гулял ни о чем не думая в маленькой роще, где имел честь встретить его светлость, обер-шталмейстера, и его бдительность, черного смотрителя твоего благословенного гарема. На мелком песке, между пальмами, я заметил следы какого-то животного. Мне очень хорошо известны следы животных, и я тотчас узнал в них следы ног маленькой собаки. Между этими следами по небольшим неровностям песчаной почвы шли тонкие, вытянутые в длину борозды. «Это сучка, – сказал я самому себе, – у нее отвисли сосцы и она столько-то времени тому назад ощенилась». Другие следы около передних лап, где песок был, по-видимому, слегка сметен, сказали мне, что у животного красивые, далеко свешивающиеся уши; а так как я заметил, что в более длинных промежутках песок был взрыт значительнее, то подумал: у собачки красивый, пушистый хвост, который, должно быть, имеет вид султана, и ей было угодно иногда ударять им по песку. От меня не ускользнуло также, что одна лапа постоянно вдавливала песок менее глубоко. К сожалению, тогда от меня не могло остаться скрытым, что собака моей всемилостивейшей государыни немного хромает, если позволительно высказать это.

Что касается коня его высочества, то знай, что проходя по дорожке рощи между кустами я обратил внимание на следы лошади. Лишь только я заметил благородное маленькое копыто, тонкую и все-таки сильную стрелку, как сказал в своем сердце: «Это был конь породы ченнер, которая самая знаменитая из всех. Ведь еще нет четырех месяцев, как мой всемилостивейший император продал одному государю во Франкистан целый табун этой породы, и когда они сторговались, присутствовал мой брат Рувим. При этом мой всемилостивейший император много нажил». Увидев, как далеко и как равномерно следы отстоят друг от друга, я должен был подумать: он скачет прекрасно, знатно, и только мой император достоин владеть таким животным. Я вспомнил боевого коня, о котором у Иова написано: «Он роет копытом землю, радуется силе и выступает навстречу врагам, одетым в броню. Он презирает страх и не пугается и не бежит от меча, хотя звучит колчан и блестят копье и пика». Увидев на земле что-то блестящее, я нагнулся, как делаю всегда, и что же! Это был кусок мрамора, на котором подкова мчавшегося коня провела черту, и я узнал; что, должно быть, на нем была подкова из четырнадцатилотного серебра; ведь я должен знать черту от всякого металла, настоящий он или ненастоящий. Аллея, по которой я гулял, была в семь футов ширины, и в некоторых местах я видел, что с пальм сметена пыль. «Конь махал хвостом, – сказал я, – и его хвост длиной в три с половиной фута». Под деревьями, листва которых начиналась от земли приблизительно в пяти футах, я увидел только что сбитые листья; их сбила, должно быть, спина его быстроты[1] – вот у нас и лошадь в пятнадцать локтей! Смотрю, под теми же самыми деревьями маленькие пучки золотистых волос – это рыжая лошадь! Только я вышел из кустов, как на скале мне бросилась в глаза золотая черта. «Эту черту я должен знать», – сказал я, и что же это было? В камнях был вкраплен пробный камень, и на нем тонкая, как волос, золотая черта, тоньше и чище которой не может провести человечек с пучком стрел на червонцах семи соединенных провинций Голландии. Черта произошла, должно быть, от удил бежавшего коня, которые он потер об эти камни, когда скакал мимо них. Ведь знают же твою возвышенную любовь к роскоши, царь царей, ведь знают же, что самый последний из твоих коней постыдился бы грызть другие удила, кроме золотых. Вот как это произошло, и если…