Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

• Название: Голливудская трилогия в одном томе
• Автор: Рэй Брэдбери
• Жанр: Детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-76122-7

Детективная трилогия в одном томе. Действие всех романов происходит в Голливуде. В первом романе детектив Эльмо Крамли и странный молодой человек – писатель-фантаст – берутся расследовать ряд смертей, на первый взгляд совершенно не связанных между собой. В центре второго романа – загадочная история голливудского магната, погибшего в ночь на Хэллоуин двадцать лет назад. Констанция Раттиган, центральный персонаж третьего романа, получает по почте старый телефонный справочник и записную книжку, фамилии в которой отмечены надгробными крестиками. Задачу спасти кинозвезду и раскрыть загадку цепочки неожиданных смертей взвалили на себя главные герои трилогии.

Книга также выходила под названием «Голливудские триллеры. Детективная трилогия».

---

Мы перестали хохотать, вернулись в дом и опустились на подушки.

– Зачем все эти тайны? Зачем ночные прогулки? – спросил я. – А днем вы когда-нибудь выходите?

– Только на похороны. Понимаешь… – Констанция отхлебнула кофе и откинулась на подушки, похожие на свору собак. – Я не слишком жалую людей. Еще в молодости они стали сильно меня раздражать. Наверно, продюсеры оставили на моей коже слишком много отпечатков пальцев. А вообще не так плохо играть в хозяйку дома в одиночестве.

– А при чем тут я? – спросил я Констанцию.

– Ты – друг Фанни, это раз. Во-вторых, мне кажется, ты хороший мальчик. Способный, но безмозглый, то есть я хочу сказать – неискушенный. Этакие большие синие глаза, совсем наивные. Жизнь еще не достала тебя, правда? Надеюсь, и не достанет. Ты кажешься мне надежным, довольно симпатичным и забавным. Хотя никакой физподготовки, так ведь теперь выражаются – «физподготовка»? А это значит, что я не собираюсь тащить тебя в спальню. Так что твоей девственности ничего не угрожает.

– Я не девственник.

– Может быть. Но выглядишь, черт тебя побери, именно так!

Я покраснел до корней волос.

– Вы не ответили. Зачем я здесь?

Констанция Раттиган поставила чашку, наклонилась и посмотрела мне прямо в лицо.

– Фанни, – сказала она, – Фанни чем-то страшно встревожена. Вне себя от страха. Ее кто-то напугал. Уж не ты ли?

На какое-то время я совсем забыл о том, что творилось вокруг.

Пока мы мчались по побережью, все мрачные мысли вылетели у меня из головы. А когда я попал в этот дом, когда мы стояли у бассейна, когда я смотрел, как эта женщина ныряет, потом возвращается, а мое лицо освежает ночной ветер и во рту вкус вина, я совсем забыл о том, что происходило в последние двое суток.

И внезапно сообразил, что уже давно не смеялся так, как сейчас. От смеха этой странной женщины я снова почувствовал, что мне двадцать семь, как оно и было, а не девяносто, как мне казалось, когда я утром встал с постели.

– Это ты виноват, что Фанни чего-то боится? – повторила Констанция Раттиган и вдруг осеклась. – Что за черт! – воскликнула она. – Да у тебя такой вид, будто я только что задавила твою любимую собаку! – Она схватила меня за руку и стиснула ее. – Я что, ударила тебя по kishkas?[92]

– По киш…?

– Ну, по шарам. Извини, пожалуйста.

Она сделала паузу. А я продолжал молчать. И она сказала:

– Я чертовски боюсь за Фанни. Я опекаю ее. Думаю, ты и понятия не имеешь, как часто я приезжаю к ней, в этот крысиный дом.

– Ни разу вас там не видел.

– Да видел, только не понял. Год назад ночью мы праздновали Пятое мая[93], был испано-мексиканский струнный оркестр. Мы отплясывали конгу во всех коридорах. Разогрелись от вина и энчилады. Я шла первая в конге, одетая как Рио Рита[94], никто не знал, что это я. Только так и можно хорошо повеселиться. А ты был в конце цепочки и все время сбивался с темпа. Мы ни разу не столкнулись лицом к лицу. Через час я поболтала с Фанни и удрала. Чаще всего я приезжаю туда часа в два ночи, и мы с Фанни вспоминаем Чикагскую оперу и Институт искусств, я тогда занималась живописью и пела в хоре. А Фанни исполняла ведущие партии в опере. Мы были знакомы с Карузо, и обе были худые как щепки, веришь? Фанни? Тощая? А какой голос! Господи, мы тогда были такие молодые! Ну а остальное тебе известно. Я прошла долгий путь с отметинами от матрасов на спине, и когда их стало слишком много, ушла качать деньги у себя во дворе.

Она махнула рукой, указывая на четыре нефтяные качалки, видневшиеся за окнами кухни, они поднимались и опускались, тяжело дыша. Что может быть лучше таких домашних животных, помогающих хорошо жить!

– А Фанни? У нее была неудачная любовь, она мучилась, махнула на все рукой и дошла до теперешних размеров. Ни один мужчина, ни сама жизнь, ни я не могли убедить ее взяться за себя и вернуть прежнюю красоту. Мы просто перестали об этом говорить и остались друзьями.

– И, судя по всему, верными друзьями.

– Да, это обоюдно. Она талантливая, милая, эксцентричная и пропащая. Я семеню вокруг нее, как чихуахуа вокруг мамонта, танцующего гавот. Сколько раз мы от души хохотали с ней в четыре утра! Мы не подшучиваем друг над другом насчет того, как у нас сложилась жизнь. Обе прекрасно понимаем, что к прежнему возврата нет. У нее на это свои причины, у меня свои. Она слишком близко узнала одного мужчину. Я за короткое время узнала слишком многих. От дел удаляются по-разному, сам можешь судить по моим переодеваниям и по тому, как Фанни раздулась, будто шар Монгольфье[95].

– Хорошенького вы мнения о мужчинах! И не дрогнув высказываете все это мне – реальному, живому мужчине, который сидит прямо перед вами, – заметил я.

– Ты не из них. Это я скажу смело. Ты не мог бы изнасиловать целый хор или использовать вместо постели письменный стол своего агента. И родную бабушку не стал бы спускать с лестницы, чтобы получить страховку. Может, ты размазня или дурак, не знаю. Но теперь я предпочитаю дураков и растяп, тех, кто не разводит тарантулов и не отрывает крылышки у колибри. И глупых писателей, которые мечтают, как они улетят на Марс и не вернутся в наш дурацкий дневной мир.

Она запнулась, услышав свои слова.

– Господи, что-то я разболталась. Давай-ка вернемся к Фанни. Она не из пугливых, живет в этой своей старой развалюхе уже двадцать лет, двери всегда настежь для всех и каждого, в руке банка майонеза. Но сейчас что-то не так. Она вздрагивает, стоит блохе чихнуть. Ну?..

– Вечером мы слушали оперу и пытались шутить. Она ничего не сказала.

– Может, просто не хотела беспокоить Марсианина – это одна из кличек, которые она для тебя придумала, правда? А я вижу, как у нее кожа дергается. Ты разбираешься в лошадях? Замечал когда-нибудь, как у лошади передергивается и вздрагивает кожа, когда на нее садится муха? Так вот, на Фанни сейчас то и дело садятся невидимые мухи, а она только стискивает зубы и вздрагивает всем своим телом. Будто ее астрологическая карта не в порядке. Песочные часы сломались – видно, кто-то вместо песка насыпал в них прах из погребальной урны. За дверцей холодильника какой-то странный шепот. А в самом холодильнике среди ночи валится лед, и звук такой, будто там какой-то псих хихикает. Всю ночь в коридоре урчит унитаз. Термиты собираются прогрызть дыру под ее креслом, тогда она вообще рухнет в тартарары. Пауки на стенах плетут для нее саван. Ну как тебе этот списочек? И все – лишь инстинктивные подозрения, ничего определенного. Из суда ее вышвырнули бы в одну минуту – фактов никаких. Понимаешь?

«Я трепещу, чего-то ожидая».

Я вспомнил эти слова, но не произнес их. А спросил:

– Вы говорили об этом с Генри?

– Генри считает себя величайшим слепцом в мире. Мне от этого радости мало. Говорит намеками. Что-то, мол, не так, но он не скажет. Ты можешь пролить свет? Тогда я напишу Фанни или позвоню ей через эту мадам Гутьеррес, а может, сама заеду завтра ночью и скажу, что все в ажуре. Ну давай, не молчи!

– Нельзя ли мне еще вина? Пожалуйста!

Не сводя с меня глаз, Констанция стала наливать мне в стакан.

– Ладно, – сказала она. – Начинай врать.

– Что-то и на самом деле происходит, но сейчас говорить еще рано.

– А когда заговоришь, будет уже поздно. – Констанция Раттиган вскочила и стала ходить по комнате, а потом повернулась и уставилась на меня, словно нацелила двустволку. – Почему ты не хочешь говорить, ведь знаешь, что Фанни напугана до потери сознания?

– Потому что я сам устал пугаться каждой тени. Потому что всегда был трусом и сам себе противен. Когда что-нибудь узнаю, позвоню вам.

– Господи. – Констанция прыснула. – Голос у тебя громкий. Ладно, я отступаю и даю тебе простор для действий. Знаю, ты любишь Фанни. Как ты думаешь, может, ей стоит пожить у меня несколько дней, неделю – может быть, это ей поможет?

Я взглянул на большие подушки – на яркое стадо слонов, – шелковые сверху, набитые гусиным пухом, формой и размерами они напоминали саму Флорианну.

Я покачал головой:

– Ее гнездо там. Я пытался вытащить ее в кино, в театр, даже в оперу. Забудьте об этом. Она не выходит на улицу уже больше десяти лет. Забрать ее из ее дома, из этого огромного слоновника?.. Знаете…

Констанция Раттиган вздохнула и наполнила вином мой стакан.

– Значит, ничего хорошего из этого не получится, да?

Она изучала мой профиль. А я изучал темный прибой за высокими окнами, где под приливной волной ворочались во сне пески – пришло время и им отдыхать.

– Все всегда слишком поздно, правда? – продолжала Констанция Раттиган. – Нельзя защитить ни Фанни, ни кого другого, если кому-то взбредет в голову причинить им вред или просто убить.

– Об убийстве слова не было сказано, – возразил я.

– У тебя такое простодушное розовое лицо, прямо как тыквочка. По нему все видно. Когда я предсказывала будущее, я гадала не по чаинкам, а по глазам, по беззащитным ртам. Фанни перепугана, и это пугает меня. Впервые за много лет, плавая по ночам, я представляю себе, как меня накрывает большая волна и уносит туда, откуда мне уже не вернуться. Я не желаю, чтобы мне портили единственное мое настоящее удовольствие! – И мягко добавила: – Ведь ты не будешь портить нам жизнь?