Борис Зайцев - Том 4. Путешествие Глеба

• Название: Том 4. Путешествие Глеба
• Автор: Борис Зайцев
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-268-00402-6, 5-268-00430-1

В четвертом томе собрания сочинений классика Серебряного века и русского зарубежья Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972) печатается главный труд его жизни – четырехтомная автобиографическая эпопея «Путешествие Глеба», состоящая из романов «Заря» (1937), «Тишина» (1948), «Юность» (1950) и «Древо жизни» (1953). Тетралогия впервые публикуется в России в редакции, заново сверенной по первопечатным изданиям. В книгу включены также лучшая автобиография Зайцева «О себе» (1943), мемуарный очерк дочери писателя Н. Б. Зайцевой-Соллогуб «Я вспоминаю» и рецензия выдающегося литературоведа эмиграции К. В. Мочульского о первом романе тетралогии.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Борис Константинович Зайцев Собрание сочинений в пяти томах Том 4. Путешествие Глеба

Б. К. Зайцев с женой Верой Алексеевной и дочерью Натальей. 1931 г.

Н. Зайцева-Соллогуб. Я вспоминаю…

Когда я была маленькая, мы жили в имении Зайцевых – бабушки Татьяны Васильевны и дедушки Константина Николаевича – в Притыкине Каширского уезда Тульской губернии. В 1996 году я была там и ничего не могла узнать – усадьбы не сохранилось, дом снесен, на его месте одни колючки, кругом все заросло огромными кустами и травой.

А тогда была красота. Я, как и все деревенские жители, вставала рано, часов в семь. Папа в одиннадцать приходил из флигеля, где они жили с мамой. После кофе снова шел во флигель, потому что каждое утро писал. Я это называла: «Книгель пошел во флигель!» По вечерам папа долго работал, а тушил свою лампу, когда уже светало и деревенские шли на сенокос.

В детстве я очень любила гулять с папой по полям, он всегда мне что-то интересное рассказывал. Мне казалось, что он знает абсолютно все! А вечерами, когда бывало ясное небо, отец показывал разные созвездия и учил меня различать их.

Он любил звезды, а особенно свою Вегу – голубую звезду. Недаром его лучшая лирическая повесть так и называется «Голубая звезда». Он отыскивал ее всюду – и в небе затемненного Парижа, когда шла война, и в каменном «колодце» Лубянки, где сидел вместе с «братьями-писателями». В нашей последней квартире, здесь на rue Fremicourt, папино кресло стоит у окна – он любил смотреть на звезды.

* * *

Весной 22-го года (приблизительно в марте – апреле) папа заболел в очень тяжелой форме сыпным тифом. Двенадцать суток он был между жизнью и смертью, без сознания. Лечил его брат Веры Николаевны Буниной – Павел Муромцев, который в конце концов отчаялся – ничего сделать было нельзя.

А мама беспрестанно молилась. В страшную тринадцатую ночь она положила папе на грудь иконку Св. Николая Чудотворца, которого особенно чтила, и просила Господа о спасении папы. Произошло невероятное: утром к нему вернулось сознание.

Папа очень медленно поправлялся, был слаб, а главное – и питать-то его было нечем. В Москве голодали.

В те годы папа был избран председателем Всероссийского союза писателей, его знали. И старые, еще со студенческих времен, знакомые отца – Каменев и Луначарский – помогли ему получить разрешение на выезд за границу на поправку. Решено было ехать в Германию. Родители думали, что папа поправится и приблизительно через год, когда в России все образуется, мы вернемся.

Я очень хорошо помню, как мы уезжали из России. Это было в июне 22-го года.

Сначала к нам в Москву приехала бабушка Татьяна Васильевна. Она в то время еще жила в Притыкине – нашем бывшем имении, где все уже давно отобрали, а дом пока оставался за ней. Бабушку я очень любила и была привязана к ней – ведь до девятилетнего возраста я жила практически с ней. Она пробыла у нас два-три дня и уехала – не хотела остаться и провожать нас на вокзале. Было очень грустно. Все плакали, но я тогда еще многого не понимала. Мне было девять лет.

А накануне отъезда к нам в Кривоарбатский, где мы жили, пришел дедушка со стороны матери – Алексей Васильевич Орешников. Он служил главным хранителем в Историческом музее в отделе нумизматики – это был крупный ученый. Дедушка любил нас, а мы все – его. Мама говорила: «Мы скоро вернемся, мы на несколько месяцев уезжаем». А он сказал грустно: «Нет, я думаю, мы уже больше никогда не увидимся».

Я помню, как мы ехали на вокзал на извозчике через всю Москву. И я сожалела о школьных подругах, с которыми училась полтора года, о бабушке, дедушке. На вокзале была масса друзей, сестры моей матери и мои двоюродные сестры. Многие плакали.

Мы сначала поехали в Ригу, где ночевали, а потом уже в Берлин. В тот момент, когда мы пересекали границу, поезд шел довольно высоко, над какими-то лесами, и папа сказал: «Вот тут кончается Россия». У меня что-то сжалось внутри, я выдернула ленту из кос и бросила в окно – на память в Россию.

* * *

Когда мы приехали в Берлин, то остановились на несколько дней в отеле, который показался мне шикарным. В первый же день родители пошли со мною в магазин, чтобы меня одеть. Мне купили соломенную шляпу и пальто, потому что мое пальто было сделано из какой-то гардины.

В Берлине была масса русских, и на улицах была слышна русская речь. Папа сразу же оказался в кругу старых знакомых: здесь были Ремизов, Белый, Ходасевич с Берберовой, Тэффи, Пастернак, Эренбург, Шмелев, А. Толстой. Некоторые, правда, вскоре вернулись в Россию, но приехали высланные Айхенвальд, Осоргин, Степун, Бердяев. Папа общался, конечно, со всеми, но особенно был дружен с П. П. Муратовым.

Первое время папа был очень слаб. Морской курорт был ему необходим, чтобы он немножко поправился, окреп, и мама старалась питать его как следует. Мы поехали в Мисдрой. Вскоре папа, действительно, стал гораздо лучше себя чувствовать и даже прибавил несколько кило.

На следующий год мы опять были на море и жили в местечке Преров в одном доме с философом Бердяевым. В то время у меня как раз был сильный коклюш, и я заразила маму Николая Александровича, которой было за 70. Все страшно волновались за ее здоровье.

Из России нам писали тогда обе бабушки, мои тети и дедушка. А сестра моего отца – Надежда, которая была замужем за французом, звала нас переехать в Париж.

* * *

Зимой 1923 года папа поехал из Берлина в Италию, в Рим, по приглашению профессора Ло Гатго. Профессор пригласил тогда нескольких русских писателей читать лекции о том, что происходит в России: как живут люди, что было во время революции. Папа знал французский, немецкий и итальянский языки. Он хорошо говорил по-итальянски. Блестяще знал итальянский Михаил Андреевич Осоргин, с которым отец был очень дружен. И свои доклады они делали для итальянской публики, которая встречала их восторженно.

Но среди этой писательской делегации были русские, которые настолько плохо читали эти лекции по-итальянски, что итальянцы ничего не понимали и говорили: «Как странно, русский язык имеет много общего с итальянским». То есть они думали, что эти писатели читают на русском языке, который «похож» на итальянский.

В это время мы с мамой жили на море. И вместо того, чтобы возвращаться из Рима в Берлин, папа поехал в Париж осмотреться и привезти нас с мамой. Наши вещи остались в Берлине, куда МЫ| больше не попали. И мы приехали в Париж 14 января 1924 года, как оказалось, навсегда.

В Париже жизнь кипела. Там была масса русских – такое впечатление, что из России уехала вся интеллигенция. Издавалось уже несколько русских газет – «Последние новости», а с 25-го года – «Возрождение», выходили «Современные записки»; газета «Руль», правда, издавалась в Берлине (ее редактором был Гессен), – и отец печатался всюду.

Очень яркой была художественная жизнь. Была опера, приезжал Художественный театр из Праги (часть его потом осталась в Париже), был балет, устраивались бесконечные балы, вечера.

Мои родители жили очень трудно материально. Был квартирный кризис. И целая квартира им была дорога по сравнению с тем, что отец зарабатывал. Вечно болела голова о том, где достать деньги. Ведь папа за свои публикации получал гроши, как и все остальные.

* * *

Первые две недели, когда мы приехали во Францию, я жила у моей тети, папиной сестры, а мои родители – у Осоргиных. Потом они нашли квартиру в Со, под Парижем, и я поступила во французскую школу. Но родители скоро поняли, что проезд в Париж из Со – это очень дорого и совсем невыгодно. Лучше платить за квартиру немножко дороже, но жить в Париже. И Константин Дмитриевич Бальмонт порекомендовал нам квартиру, которая нам понравилась, правда, квартира была нам велика, так как в ней было четыре комнаты, – и дороговата. Поэтому с нами первые полгода жила мамина племянница, Елена Аркадьевна Комиссаржевская, которая играла в театре «Летучая мышь» у Никиты Балиева (со своим маленьким четырехлетним сыном и английской гувернанткой). Две комнаты были у них, а две у нас. Елена очень поздно возвращалась после спектаклей, и ей было необходимо, чтобы квартира была жилая. Потом, когда она уехала на гастроли, к нам переехала Надежда Александровна Тэффи. Мы с ней весело и дружно жили. Она была удивительно талантливым человеком и все очень талантливо делала, она не умела шить, но даже шила мне какие-то платья (потому что мама совсем этого не умела). Мне было тогда одиннадцать-двенадцать лет, и Тэффи было приятно, что есть какой-то ребенок в доме.

Тэффи была довольно одинока. Обе ее дочери жили за границей, по-моему, в Польше. А с мамой и папой она очень дружила, хотя с папой они всегда были на «вы».

Наш дом постоянно был полон народу, но мама была строгой – по утрам она никогда не позволяла тревожить отца, который работал.