Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

• Название: К долинам, покоем объятым
• Автор: Михаил Горбунов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Публицистика
• Год: 1991
• ISBN: 5-203-00330-0

В новую книгу прозы М. Горбунова вошли повести и рассказы о войне, о немеркнущем ратном подвиге, в котором слились воедино и солдатская доблесть, и женская любовь.

Творчество М. Горбунова — самобытное исследование глубинной связи поколений, истоков мужества нынешних защитников Родины. Включенная в сборник повесть «Я становлюсь смертью» возрождает перед читателем трагедию Хиросимы в ее политических, военных, моральных аспектах.

Сборник рассчитан на массового читателя.

---

И снова перед глазами Тиббетса расстилался океан, огромный и молчаливый, с залитыми солнцем далями, с плоскими коричневато-синими тенями облаков, — океан, как бы данный ему судьбою на вечные времена и между тем всегда ощущаемый с неподвластным самому Тиббетсу чувством свежести и новизны. Но сейчас, после всего, что он испытал и увидел, океанский простор давил на него своей бесконечностью, и Тиббетс чувствовал себя страшно одиноким. Это ощущение пришло к нему сразу после слов Льюиса, когда они, еле успокоив, отвели Фериби на его место, и Томас заснул, откинув осыпанную каплями пота голову, надрывно храня.

Все молча, уныло разошлись по своим местам, вяло кивая Тиббетсу: «О’кей…» Он тоже пошел, чтобы сесть за штурвал (Льюис с угрюмым безразличием уступил управление Тиббетсу), недоумевая, что стряслось с экипажем. Ведь каждый знал, на что он идет, да это неблагодарно, черт побери, по отношению к нему, командиру, давшему им возможность прославить мощь Америки.

Он поочередно «вызывал» к себе «дух» своих людей, затерянных в норах машины, распластавшей крылья, казалось, над всем миром, и они приходили к нему тоскливой чередой — и кормовой стрелок Джон Стродди с застывшим от испуга, распаренным коричневым лицом, с наивно выпяченными детскими, будто ищущими материнскую грудь, губами, и майор Фериби, щемяще близкий Тиббетсу, готовый ради него на все, и вот сломившийся, будто что-то в нем оборвалось вместе с бомбой, которая «пошла» в «свалку деревянных коробок», и Джеппсон, и Кирк, и Льюис…

Он знал их до последней извилины в мозгу! «Что с ними?» — спрашивал Тиббетс себя и не находил ответа. Лишь стояло перед глазами выросшее из бесформенной багрово-черной зыби гигантское веретено с похожим на череп мертвеца белым облаком на острие. И вдруг впервые с беспощадной четкостью рассудок его взорвался чудовищным видением сметаемого с лица земли  г о р о д а, мгновенно и заживо сжигающего тысячные скопища людей  к р е м а т о р и я… Он ослеп от роящегося в голове ужаса, и его спасла потерявшая управление машина: интуиция заставила Тиббетса, как при двойном ударе взрывной волны, сделать единственно верное движение и на самой грани пресечь падение…

«Но ведь ты тоже обо всем знал, и больше других, старина!» — закричал он себе. И потом уже безысходно подумал: «Знал генерал Арнольд… и генерал Гровс… и этот тип, этот Гриф… Знал президент!» И, странно, эта безысходность вяло работающей мысли примирила его с действительностью, с небом и океаном. Длился и длился мучительно нескончаемый, испятнанный тенями облаков отблеск водной шири, и Тиббетс первый раз в жизни понял, что не небо, а земля окончательно успокоит его.

А молодая красивая женщина, вся в белом, бежала и бежала к нему, придерживая шляпу, она никак не могла приблизиться, земля уходила из-под ее ног, и мальчик даже издали видел ее застывшие в ужасе глаза. Женщина что-то кричала ему, но он ничего не мог расслышать, все звуки поглотило нависшее над ним фиолетово-черное небо.

Что означал ее крик? И мог ли он спасти заблудшего сына? Этого не знал Тиббетс, оказавшийся на острие ужасающего апокалипсиса истории. Мать все спешила и спешила к нему — не то затем, чтобы проклясть, не то затем, чтобы охватить забитую непроницаемой теменью курчавую мальчишескую голову, но он никак не мог дождаться ее в убивающе медленном движении океана, и поэтому не испытал никакой радости, когда в мутноватой дали забрезжил знакомый до оскомины берег острова.

Тиббетс вздохнул при тошняще обыденной мысли: «Только бы дотянуть…» — и стал заходить на круг для посадки. Опустив закрылки, предельно сбавив скорость, он навис над бетонкой, ударился об нее колесами, совсем близко дико, как руками, замахали широкими листьями пальмы, а дальше сгорало в пепелящем зное густое, жирное месиво островного леса.

Смертельно усталый, он еле вышел из машины и спустился по стремянке на почти плавящийся бетон. Ноги были глиняными, и, неуклюже переставляя их, он пошел к подкатившему «джипу». В глазах стояло горячее, мутное марево. И уже с совершенным безразличием он смотрел, как в «джип», опередив его, взбирается Гриф.

«Конец, — подумал он без всякого облегчения. — Все, что нужно было сделать, сделал я сам. Сейчас я ничего не вижу. Бесконечная мгла…»

10

Один Трумэн за всем этим чопорно пестрящим белизной офицерских кителей столом знал о разразившемся над Японией аде и теперь изнемогал от приблизительности этого знания: донесение должно было уже поступить, но его почему-то не было, и Трумэн почти с ненавистью думал о Стимсоне, улетевшем из Берлина раньше, специально из-за Левиафана, и о Гровсе с его успокоительными заверениями, почему-то не подтверждавшимися. Ему трудно было представить, что стало с Хиросимой, а она все еще дышала красным жаром, как догорающий гигантский костер Даймонджи, тонула в смраде крематорийного пепла, дыма, в ядовитых выбросах атомного распада, — самолетам-разведчикам не разрешалось входить во все еще стоявшую над городом темную непроницаемую тучу, и они никак не могли получить хороших снимков вавилонского погребения… К тому же первое сообщение с Тиниана от всевластного агента войны с длинной морщинистой шеей, маленькой, в серой шерсти, головой, с круглыми, как глаза диковинной птицы, очками — вместо оперативного, хранящегося в совершенной тайне канала военно-воздушных сил: Тиниан — Гуам — Вашингтон, — по чьей-то ошибке, объяснимой лишь накаленностью обстановки, пошло по армейской связи и окольным путем достигло наконец Пентагона.

Президент, плохо думая о Гровсе, был несправедлив к нему: безумная мука ожидания жестоко изнуряла и его, и он подпрыгнул до потолка, когда пришло сообщение: «Результаты полностью соответствуют расчетам. Полный успех. Видимые последствия больше, чем в Нью-Мексико…» Почти сразу же поступило донесение Тиббетса: «Атака на цель проведена визуально… Никаких следов истребителей и зенитной артиллерии…»

Пентагон не спал. Не спал генерал Гровс, уже приступивший к наброскам доклада, который утром должен был причитать начальник генерального штаба Маршалл. Ему не хватало живых красок, точных деталей. Глубокой ночью в физическом и моральном изнеможении он свалился на диван, сон был кошмарен, но еще до рассвета Фарелл, все тот же дружище Фарелл, его личный представитель на Тиниане, как бы дотянулся до Гровса и потрогал его за плечо — нет, это был не Фарелл, но ангел Фарелла в образе офицера шифровальной службы, державшего его телеграмму.

Сразу отсекло мучавшие Лесли Гровса ночные видения. Он впился в текст, составленный на основе показаний экипажей Тиббетса и Суинея, данных ими немедленно после приземления на Тиниане в присутствии Спаатса. Все выглядело грандиозно и угрожающе, в самом деле грандиознее и грознее Аламогордо, но у тяжело зашагавшего по кабинету Лесли Гровса почему-то не мелькнуло мысли о разительном отличии Аламогордо от Хиросимы: в первом случае была безжизненная, лишь кишащая змеями пустыня, во втором — густо населенный город, гигантский мир людских судеб, обращенных в небытие атомным тайфуном.

Ранним утром генерал Маршалл в присутствии Гровса и спешно явившегося в Пентагон по такому необычному случаю Арнольда позвонил отдыхавшему после изнурительного для его лет путешествия в Берлин Стимсону и передал ему текст телеграммы Фарелла, на что военный министр ответил восторженным поздравлением всем участникам операции.

Когда Маршалл, опустив на рычаг телефонную трубку, движимый больше политическими, чем гуманными соображениями, высказался в том смысле, что не стоит слишком афишировать глобальный акт Америки — именно ввиду принесенных им неслыханных человеческих жертв, Лесли Гровс с охватившей его почти исступленной ревностью за ночь томительного ожидания, за все, что привело его дело к блистательному триумфу, ответил, глядя выпуклыми главами в лицо начальника генерального штаба: «Эти жертвы трогают меня меньше, чем печальная судьба американских военнопленных, погибших под пулеметным огнем на мостах крепости Коррехидор. Это сделали японцы…»

Когда они с Арнольдом вдвоем вышли в холл, тот ударил приятеля по спине: «Вы молодец, что так сказали. Мы не должны забывать о Батаанском походе. Полностью с вами солидарен…»

Ни о чем этом не знал президент, томимый всепоглощающим ожиданием доклада о событии, которое и у него, самого большого человека Америки, не породило ни одной мысли о человеческих жертвах и вызвало лишь прилив неудержимого чувства мести. Он и сам не мог бы определить — кому: японскому императору Хирохито, подвергшему Америку неслыханному позору Пёрл-Харбора, советскому диктатору Сталину, готовому и после четырех лет страданий обрушиться на Японию, чтобы и тут обойти союзников, восстановить утраченный когда-то престиж России на Тихом океане, а может быть, и Рузвельту, отплатившему избравшим его — на четвертый срок! — американцам сговором с коммунистами…