Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

• Название: Дочь солнца. Хатшепсут
• Автор: Элоиз Мак-Гроу
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-016672-9, 5-271-06230-9

Царица Хатшепсут была единственной женщиной - полноправным правителем Древнего Египта. Она добилась того, что жрецы признали её фараоном, воплощением бога Гора, на что мог ранее претендовать только мужчина. О её великих замыслах, пути к власти, борьбе с противниками, непредсказуемых поступках, в которых сочетались чисто мужская воля и "странная женская логика", повествует увлекательный роман Элоиз Макгроу, переносящий нас вглубь истории на три тысячелетия.

---

   — Подожди меня, пойдём домой вместе, — шепнул Калба, когда они поравнялись друг с другом в проходе.

Тот кивнул, положил кусок глины на скамью и, крепко держа его левой рукой, принялся колотить по нему, пока одна сторона не стала плоской и гладкой. Затем он снова взял стило. Осталась небольшая диктовка, и с сегодняшними занятиями будет покончено.

   — Мы будем писать пословицы, — провозгласил Инацил, возвысив голос, чтобы заглушить шлепки. — Приготовьте наши тростинки, сегодня мы будем писать быстро. Первая пословица! «Ты, кто жив сегодня, умираешь, не дожив до завтра». Дальше! «Человеку довлеет всем сердцем повиноваться велению своего бога». Эй ты, на первой скамье! Ты написал «повиноваться» неправильно. Два наклонных клина, ты разве забыл? Все слышали? «Повинуйся, повиновение» — два самых важных слова в человеческом языке...

Голос учителя продолжал жужжать, как обычно, хаотически мешая диктуемые слова, указания, замечания и риторические вопросы. Через полчаса он хлопнул в ладоши, отпуская учеников, и те, построившись один за другим, торопливо пошли из глиняных классных стен к воротам, отделявшим храмовый двор от улицы. Тот прицелился было вслед за другими бросить свою глиняную лепёшку в яму, но Инацил остановил его:

   — Постой, я хочу посмотреть, что ты написал.

Выйдя из строя, Тот протянул свой комок, гладкая сторона которого была испещрена резкими клиньями вавилонского письма. Учитель внимательно прочёл записанное и кивнул:

   — Ты сказал, одиннадцать? Отлично. Завтра ты будешь переписывать сказание о Гильгамеше, мальчик. Напомни ещё раз, как тебя зовут?

Тот привычно назвался, бросив страждущий взгляд на ворота большого двора, через которые уже вырвались на свободу все его товарищи. Он надеялся, что Калба подождёт его; в животе у него урчало от голода, а у толстяка Калбы в широком кушаке всегда был припрятан кусок хлеба или финиковый пряник.

   — Ах да. Тот. Странное имя.

   — Египетское, господин.

   — Ну конечно! — Писец, вздёрнув густые брови, схватил Тота за плечо и вопросительно заглянул ему в глаза: — Значит, ты египтянин?

   — Да.

   — Клянусь ушами Мардука! Подумать только! Как ты попал сюда, мальчик? Не важно, не важно, скажи мне только одно! Ты можешь писать по-египетски?

   — Нет, не могу. — Тот запнулся, поражённый волнением учителя. — Я был маленький и не учился писать. Это было очень давно.

   — Да, конечно. — Инацил вздохнул и, сокрушённо всплеснув руками, вновь уселся на ящик с глиной. — И так всегда. Ах, если бы только Великий Владыка Мардук когда-нибудь пожелал прислать мне хотя бы одного египетского писца, пусть самого глупого, я не прошу об учёном. Сгодился бы и простой школьник, он мог научить меня писать и читать эти маленькие картинки, которыми пишут египтяне, может быть, ты знаешь эти строчки очаровательных крошечных картинок на свитках и камнях.

Эти слова внезапно пробудили в мыслях Тота яркое и отчётливое воспоминание. Он увидел освещённую солнцем колонну, которую опоясывали ряды маленьких вырезанных картинок; три из них — женщина, теленок и сокол — всегда казались сломанными посередине углом колонны. Где же эта колонна? Он точно знал, что когда-то давным-давно... там всегда стоял одетый в странную одежду человек, в руках он неподвижно держал копьё — так же, как часовые у ворот царского дворца здесь, в Вавилоне.

   — Да, я помню эти картинки, — медленно проговорил он. — Хотя помню очень мало. Я даже не уверен, что смогу теперь говорить на этом языке, это было так давно... А почему вы хотите читать эти картинки-письмена, господин?

   — Как почему? Да потому что не умею этого! — ответил Инацил, словно это была самая очевидная причина в мире. — Потому что эти картинки говорят, а я не слышу их речей. Для умеющего читать открыты все двери, а я не люблю видеть перед собой закрытые двери.

   — Да, понимаю, — негромко сказал Тот. Он решил, что очень любит учителя. Он хотел бы знать хотя бы несколько этих маленьких картинок, чтобы объяснить их Инацилу. Внезапное озарение показало ему, что делать. — Господин! — выпалил он. — Мне кажется, что я мог бы показать вам несколько этих картинок, даже коротенькую фразу.

   — Ты можешь? Тогда покажи, покажи быстрее. Ну-ка бери глину и стило!

Тот повиновался, вдруг засмущавшись, потому что не был до конца уверен, что сможет это сделать. Тростинка с треугольным остриём могла изображать только клинья; он должен был остро заточить её, чтобы изображать изящные штрихи египетских иероглифов, и когда через минуту взялся за работу, то застеснялся своей неловкости. То, что выходило из-под его рук, более или менее напоминало надпись на носу его маленькой галеры, надпись, которую он тысячу раз видел и трогал пальцами, до сих пор не понимая, что они изображали имя талеры.

   — Я думаю, я даже уверен, что эти значки означают «ка сувай», что значит «дикий бык», — сказал он.

   — Дикий бык! — восхищённо откликнулся писец. — Давай подумаем об этом! Где ты это узнал? Как смог запомнить?

   — Ну, я просто...

Инацил не слушал, он копался в ящике, набирая глину для упражнений. Тот с облегчением прервал свой ответ. Он действительно очень любил Инацила, но существовали вещи, о которых можно было говорить только с очень немногими, и маленькая галера была именно такой вещью. Только ночами, оставаясь в одиночестве за плотно закрытой дверью, он доставал её, поднимал и опускал маленькие паруса, гладил одного за другим деревянных моряков, тоскуя по Египту, которого даже не помнил. Затем опять прятал в сундучок с одеждой, где она жила среди туник и рубах, и только потом отпирал свою дверь. Мысль о том, что Эгиби мог бы как-то ночью случайно войти и увидеть её, была невыносимой. Он не подумал, показывая Инацилу слова «ка сувай», не сообразил заранее, как объяснить, откуда он их знает. Это было имя галеры «Дикий бык» — Тот никогда, никогда не сможет этого забыть, потому что эти слова назвал ему Яхмос. Яхмос был капитаном такого корабля, когда был молодым.

Писец согнулся над своим столом, весь поглощённый копированием иероглифов, его бородатое лицо было счастливым, как у ребёнка. Поняв, что Инацил совершенно забыл о нём, Тот тихонько пошёл к воротам. Он хотел вспомнить побольше о Египте, о красивом садике, который когда-то знал, о Яхмосе и госпоже Шесу, о том, кем они могли быть. Иногда он спрашивал себя, не могли ли они быть его родителями, но думал, что это не так — ведь Яхмос был очень-очень старым, а госпожа Шесу — красивой и молодой, самой красивой в мире. Он был почти уверен, что госпожа Шесу к тому же носила диадему, как царица или царевна... Ну вот, опять эта дурацкая мысль о его происхождении! Каждый раз из глубины его сознания всплывало нечто подкреплявшее её — вроде колонны со стражником, о которой он вспомнил несколько минут назад. Но разве стражники могли быть только во дворцах, разве только царицы носили короны? До чего же плохо было не помнить. Эгиби без труда вспоминал события, случавшиеся, когда ему было пять-шесть лет, и Калба, и другие. Тоту удавалось вспоминать лишь клочки из лет, предшествовавших его путешествию через пустыню по дороге в Вавилон; даже лица караванщиков затерялись в спутанных воспоминаниях о страхе и одиночестве. Словно это долгое ужасное странствие прорвало ткань его жизни, которую невозможно залатать, и это отделило его от ранних лет, пропавших, как будто и не бывших. У него была только игрушечная галера, доказывавшая, что не вся его жизнь прошла в Вавилоне.

Выйдя из внутреннего двора на залитую ослепительным светом улицу, Тот обнаружил терпеливо ожидавшего Калбу.

   — Ну, наконец-то! — воскликнул толстячок, отвалившись от стены. — Я уж думал, что ты проболтаешь со стариком Собачьей Мордой весь день.

   — Я думал, что так оно и получится, — ответил Тот и задумчиво добавил: — Знаешь, не стоит называть его Собачьей Мордой. Он не такой уж плохой. По правде говоря, мне кажется, что я его даже люблю.

   — Ладно, но имя всё равно ему подходит. Вот, бери финиковый пряник. «Напомни-ка, мальчик, как тебя зовут — Тот? Дот?» — Калба так похоже передразнил наставника, что Тот не смог удержаться от смеха. Он с благодарностью схватил пряник, который, проведя полдня у мальчика в кушаке, оказался слегка помятым, но не стал от этого хуже.

   — Спасибо, дружище. Пошли отсюда. — С ловкостью, объяснявшейся большой практикой, мальчики увернулись от запряжённой осликом тележки и направились домой вдоль высоких храмовых стен. После тени внутреннего двора солнце беспощадно палило, обрушиваясь на выгоревшие добела стены, на тучи вездесущей пыли, на яркие одежды рабов, нищих, погонщиков ослов и землекопов с каналов. Через две улицы впереди в просветы между домами ослепительно засверкал Евфрат. Впереди вздымались семь гигантских ярусов Этеменанки. Нижний был окрашен белым, следующий — алым, над ним цветовым крещендо устремлялись к небу чёрный, белый, огненный, серебряный и золотой ярусы. Тот поднял глаза к вершине, но, ослеплённый солнцем, смог бросить лишь короткий взгляд на венчавшую её золотую святыню и, как всегда, изумился тому, что люди своими руками и крошечными инструментами смогли создать такую великолепную вещь. Действительно, крыша святыни там, в вышине, упиралась в небеса — по крайней мере была так близка к ним, что боги иногда опускались и прогуливались по балконам. Только представить себе, что если бы кто-нибудь вскарабкался по всем этим лестницам и пандусам и укрылся на самой вершине, то мог бы увидеть Эа, и Энлиля[103], и Ана, и серебристого Сина[104], луну, с его детьми — Шамашем, солнцем, и Иштар[105], прекрасной владычицей звёзды, прогуливающихся рядом и державших между собой совет...