Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

• Название: Дочь солнца. Хатшепсут
• Автор: Элоиз Мак-Гроу
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-016672-9, 5-271-06230-9

Царица Хатшепсут была единственной женщиной - полноправным правителем Древнего Египта. Она добилась того, что жрецы признали её фараоном, воплощением бога Гора, на что мог ранее претендовать только мужчина. О её великих замыслах, пути к власти, борьбе с противниками, непредсказуемых поступках, в которых сочетались чисто мужская воля и "странная женская логика", повествует увлекательный роман Элоиз Макгроу, переносящий нас вглубь истории на три тысячелетия.

---

   — Вероятно, безразличие, — сухо сообщил Ненни, помолчав секунду. — Или штука под названием «лихорадка». Вот такие у меня щиты. Но они не очень надёжны.

   — А какой у меня?

Ненни улыбнулся, чувствуя, как у него сжалось сердце:

   — У тебя ещё нет щита, мой маленький.

   — A-а... А что есть у госпожи Шесу?

   — Ну, госпоже Шесу он не нужен. Боги всегда с ней.

Его ирония ускользнула от Тота. Мальчик серьёзно спросил:

   — А с вами их разве нет?

Как должен был фараон ответить на такой вопрос? Честно, как же иначе, подсказал Ненни внутренний голос. Он повернулся и посмотрел в глаза мальчику.

   — Я не знаю, Тот. И скажу тебе ещё кое-что. Когда бы ты ни спросил меня о богах, я отвечу тебе так же: «Я не знаю».

Некоторое время мальчик рассматривал лицо отца серьёзными глазами, а затем озорно спросил:

   — А вообще они есть?

   — Не знаю, — с улыбкой ответил Ненни.

   — Вы ответили так, как обещали, — задумчиво ответил Тот и с важным видом заявил: — А Яхмос знает.

   — Да, многие знают. Я завидую им. Но я не знаю.

Воцарилась тишина Тот прижался к отцовскому колену, уставившись в сад, а Ненни пытался понять, что происходит в этой маленькой задумчивой голове, и добрым или жестоким оказался он, заронив в неё семена сомнения.

Вероятно, жестоким, подумал он. Правда всегда жестока, как яркий ослепляющий свет. Но всё же это свет, пусть и причиняющий боль. Свет, а не тьма. Что за дело, если свет показывает нам безжизненную пустыню там, где, по нашему представлению, высились деревья, стояли удобные жилища, куда стремились земные существа? Правда остаётся правдой независимо от того, воспринимают её люди или нет. И если правда показывает нам пустоту, жилища оказываются ложью и обманом. Не лучше ли раз и навсегда ясно разглядеть пустыню, чем год за годом бродить во тьме и искать то, чего там никогда не было? Да, это лучше. Больнее, но лучше.

Он смотрел на чистый мальчишеский профиль, ещё не сформировавшийся, хотя в профиле уже угадывалась присущая Тутмосидам твёрдость. Жизнь ещё не тронула его, не успела причинить ему боль, он ещё проходил мимо темноты и обмана. Двадцать лет сгладят детскую пухлость щеки, на которую свисает юношеский локон, изогнут губы выражением бодрости или слабости, грубости, жестокости или смирения, соединят плоть и дух мальчика воедино, отольют его в неизвестную пока ещё форму человека, которую сделает жизнь. Рука Ненни мягко коснулась курчавого юношеского локона. На этот раз с него не капала вода после купания в пруду, потому что его маленький обладатель был занят цветными яйцами. Эта прядь волос, которая позволяет ему именоваться царевичем, тоже повлияет на создание формы — и, возможно, более жестоко, чем всё остальное вместе взятое. Ненни вздохнул и опустил руку. Он всей душой желал защитить Тота. Но даже фараон не мог сделать этого для своего сына. Мальчик должен будет, так или иначе, создать свой собственный щит из мужества или отчаяния.

Глаза Ненни встретились с большими тёмными глазами сына.

   — Ты что-то сказал, сынок? — смущённо спросил он.

   — Нет.

   — Тогда о чём ты думаешь?

   — Я думал, что я не очень хорошо вас знаю, — застенчиво сказал мальчик.

   — Так же, как и я тебя, малыш. Это плохо. Но дело в том, что ни один человек никогда не знает другого.

   — Никогда?

   — Да, мы секрет друг для друга, мы живём поодиночке, каждый в своей собственной коробке. Кажется, не можем покинуть их. Это странно, не так ли?

   — Да, — неуверенно подтвердил Тот и крепче прижался к колену Ненни. — Коробки — как мои коробки для игрушек?

   — Нет, у наших коробок есть глаза, а у твоих нет. — Ненни улыбнулся и рассеянно продолжил метафору: — Они запечатаны навечно, как гробы, они подобны людям и имеют золотую маску там, где должна быть голова. Никто не может точно знать, что скрывается за маской другого, и никто не может разорвать свою собственную оболочку. Вся мощь человека не в состоянии поколебать её, твёрдую, деревянную и бесчувственную... Когда мы соприкасаемся друг с другом, то трогаем лишь дерево или золото. Мы всматриваемся до боли в глазах, но видим лишь внешний контур того, что скрыто внутри. Мы не можем угадать истинную форму и цвет, как ни стараемся. Подчас мы вкладываем в эти попытки все силы. — Взгляд Ненни устало упёрся в дорожку. Он снова забыл о сыне, прижавшемся к его колену. Мягкий доверчивый голос Тота коснулся лишь края его сознания.

   — Вы бываете иногда одиноким, да?

   — Да, сын. Я человек. Быть человеком — значит быть одиноким.

   — Яхмос говорил, что быть царём значит быть самым одиноким.

Ненни медленно повернулся. Ребёнок просто повторил услышанное, не понимая того, что сказал, он лишь пытался разобраться в загадочных рассеянных афоризмах взрослого. Да, но Яхмос знал, что говорил! Откуда? Он же никогда не был царём.

«Однако он знал даря, — подумал Ненни. — Он знал моего отца — возможно, настолько хорошо, насколько один человек способен узнать другого».

Странно тронутый, он смотрел на мальчика. Несколько слов из уст неосведомлённого ребёнка, и самая непроницаемая из всех масок, маска его отца, сдвинулась, позволив Ненни мельком увидеть душу, столь же одинокую, как и его собственная.

— Яхмос — мудрый старик, — пробормотал он. — И он прав, совершенно прав...

Несколькими минутами позже, направляясь по коридорам на совет приближённых, он всё ещё думал о том, что сказал Тот (вернее, Яхмос). Сопровождавшие, шедшие на почтительном расстоянии впереди, сзади, по бокам, образовали вокруг фараона круг почёта. Нет, круг одиночества. Они не подойдут к нему близко, как к своим товарищам, — не осмелятся. Фараон ужаснулся, когда понял, что и он не осмелится подойти к ним вплотную. Что за странное пространство отделяло его от других людей? Царственность? Страх? Возможно, пугающая царственность. В голове вновь мелькнули возникшие из его собственной метафоры гробы с золотыми масками, и он увидел похороны своего отца — освещённую факелами процессию, спускавшуюся по высеченной в скале бесконечной лестнице к последней камере, скрытой глубоко в земле, жрецов в леопардовых накидках, блестящих сановников, цариц, плачущих с подобающим сану достоинством... и старого Яхмоса на заднем плане, плачущего по-настоящему. Прекрасное лицо Хатшепсут никогда не было так похоже на маску, хотя это была маска горя и возмущения. А он сам? Не может быть сомнения, на нём, как положено, тоже была маска... Да, и жрецы, и все прочие сохраняли круг почёта поодаль большого саркофага. А в саркофаге, Мучительно думал Ненни, был гроб, инкрустированный деревянный гроб, внутри которого скрывался гроб чёрного дерева в виде человека с золотой маской, в нём ещё один, золотой, наконец, в том — саваны, натрон и амулеты, замыкающие ужасный круг даже в смерти, пока отец не затерялся, затерялся во всём этом, ещё более одинокий, чем когда-либо при жизни.

О боги, думал Ненни, насколько счастливы те, кто слишком беден, чтобы рыть могилу, кого просто опускают в мелкие ямы в пустыне, чтобы они постепенно слились с безжизненными песками...

   — Внемлите, шествует Добрый Бог! — провозгласил придворный глашатай.

Ненни, вздрогнув, вернулся к действительности и понял, что он находится прямо перед входом в Зал совета. Без напоминания глашатая он вполне мог бы пройти мимо. Смущённый своей ошибкой и довольный, что никто о ней не догадался, он вошёл в зал. Низко склонились снежно-белые головные уборы и чернильно-чёрные парики, послышалось шарканье сандалий и воркующие церемонные приветствия.

   — Да живёт Сильный Бык вечно.

   — Много радостей Великому Гору.

   — Пусть Ка Вашего Величества будет могучим, подобно Ра.

В противоположном конце комнаты Нехси выпрямился и отошёл от кресла Хатшепсут, приветствуя фараона глубоким, мягким голосом.

   — Да живёт Ка господина моего мужа, — сказала Хатшепсут, поднимаясь с места и жестом отсылая прочь писца.

Значит, она и Нехси уже наметили порядок рассмотрения дел. В воздухе чувствовалось некоторое напряжение; министры думали, что он не знает о постепенных, но неуклонных переменах, начавшихся с тех пор, когда Божественная Правительница стала посещать заседания совета. Они были не правы. Он всё прекрасно знал.

Ненни пересёк комнату и неловко уселся в красивое кресло у стены, над которым висел на стене большой золотой щит.

   — Пусть Ка моих приближённых радуются, Гор с вами, — пробормотал он. — Можете обращаться к Моему Величеству.

Вперёд вышел Уах, управитель арсенала, в сопровождении писца, и в зале тут же поднялся деловой гул. Ненни не удивился тому, что дела армии и вооружения обсуждались первыми: лишь первые несколько докладов не вызывали у Божественной Правительницы никакого интереса. Позже, когда они перейдут к дворцовым делам, торговым путешествиям по реке, продукции далёких южных каменоломен и восточных золотых рудников, прогнозам урожая, составленным математиками, которые исследовали подъем воды, к годовому обложению налогами, определённому по прогнозам, — да, когда они перейдут к этим вопросам, она поднимет голову и будет внимательно слушать, здесь вставляя вопрос, там вдумчивую реплику, и закончит таким дельным и точным предложением, что он позволит пустить дело по выбранному ею пути. Затем он поймёт, что поспешил, что его решение скороспелое и он должен ещё раз подумать, и когда начнётся обсуждение следующего вопроса, станет возражать царице независимо от её правоты или неправоты. И это собьёт его с толку так, что он заболеет снова...