Эдвард Форстер - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эдвард Форстер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-05-005008-1

«Слова — вино жизни», — заметил однажды классик английской литературы Эдвард Морган Форстер (1879–1970). Тонкий знаток и дегустатор Жизни с большой буквы, он в своих произведениях дает возможность и читателю отведать ее аромат, пряность и терпкость. «Куда боятся ступить ангелы» — семейный роман, в котором сталкиваются условности и душевная ограниченность с искренними глубокими чувствами. Этот конфликт приводит к драматическому и неожиданному повороту сюжета.

---

— Тебе есть чем подкрепиться, — заметил Клайв.

Морис любил выпить, но голова его всегда оставалась свежей.

— Я иду спать. Ты уже нашел чем себя потешить.

— Ты там поосторожней. Не слишком увлекайся развалинами. Кстати… — Морис достал из кармана пузырек. — Я знал, что ты забудешь. Хлородин.

— Хлородин! Твой вклад!

Морис кивнул.

— Хлородин для Греции. Ада мне сказала, ты боялся, что я умру. И что ты так печешься о моем здоровье? Нечего панику разводить. Такое чистое и возвышенное явление, как смерть, мне познать не суждено.

— А вот я знаю, что когда-нибудь умру, и мне этого совсем не хочется — тебе тоже. Если один из нас уйдет, обоим ничего не останется. И это ты называешь чистым и возвышенным?

— Да.

— Тогда я предпочитаю грязь, — после паузы сказал Морис.

Клайв поежился.

— Не согласен?

— Ты начинаешь рассуждать как все. Скоро у тебя появится своя теория. Люди не могут спокойно жить, им надо обязательно строить планы — хотя все планы идут насмарку. «Грязь любой ценой» — вот будет твое кредо. Некоторые забираются в грязь по самые уши. А потом река Лета — если такая, конечно, есть — всю грязь смывает. А вдруг этой реки нет? Греки не отличались большой фантазией, но кое в чем перегибали палку. А вдруг по ту сторону могилы ничего не забывается? И все убогое остается убогим? Тогда по ту сторону могилы тебя ждет чистый ад.

— Что за чушь!

Обычно Клайв пускался в метафизические рассуждения с удовольствием. На сей раз он опроверг себя сам.

— А если все забывается — даже счастье? Счастье! Его словно не было! А что же было? Кто-то мимолетно прижимался к тебе, кто-то или что-то — вот и все! И мы с тобой никогда не были возлюбленными. Так стоит ли, Морис? Может, лучше было пребывать в прострации? Спали бы мирным сном, не дразнили бы царей и законотворцев, которые строят для себя уединенные замки и там творят что вздумается…

— Что такое ты несешь?

— …все могло быть иначе, родись мы не тогда и не там, жили бы, как дети, никогда не видевшие света. А ты — увы… Что ты скорчил такую серьезную мину?

— Не надо выламываться, — сказал Морис. — О твоих речах я никогда не был высокого мнения.

— Слова нужны для того, чтобы скрывать мысли. Ты об этом?

— Слова — всего лишь дурацкие звуки. И твои мысли меня мало волнуют.

— Хоть что-нибудь во мне тебя волнует?

Услышав этот вопрос, Морис заулыбался. На душе сделалось хорошо, но отвечать он не стал.

— Моя красота? — резвился Клайв. — Эти увядающие чары? Между прочим, у меня начали выпадать волосы. Заметил?

— К тридцати будет не череп, а яйцо.

— К тому же протухшее. Наверное, тебя волнует мой интеллект. Правда, во время болезни он здорово сдал, так до сих пор и не очухается.

Морис смотрел на него с нежностью. Он внимательно изучал друга, как в первые дни их знакомства. Но тогда важно было понять, что он такое, а сейчас — что же с ним произошло? Что-то произошло — в этом сомнений не было. Хворь в нем все еще побулькивала, изводила мозг, заставляя порождать мысли мрачные и извращенные, и тут Морис не обижался: он должен победить там, где доктор расписался в бессилии. Свои возможности он знал. Всю свою силу он перельет в любовь — и излечит друга. Но пока он вел наблюдение.

— Да, тебя волнует мой интеллект — вернее, его слабость. Ты же всегда знал, что я слабее тебя. Но ты удивительно заботливый — никогда не подчеркиваешь это свое превосходство, никогда не тычешь меня носом, как, к примеру, ткнул за обедом собственное семейство.

Он явно провоцировал Мориса.

— Время от времени ты увлекаешь меня за собой… — Он ущипнул друга, как бы заигрывая с ним. Морис вздрогнул. — Что с тобой? Устал?

— Иду спать.

— Значит, устал. Неужели нельзя ответить на вопрос? Я же не спросил: «Устал от меня?», хотя мог бы.

— Ты заказал себе такси на девять часов?

— Нет, и билета у меня нет. И вообще нечего мне делать в этой Греции. Боюсь, как и в Англии, там будет невыносимо.

— Что ж, старина, спокойной ночи.

Глубоко обеспокоенный, Морис ушел в свою комнату. Почему все решили, что Клайв совершенно поправился и готов куда-то ехать? Клайв первый понимал, что отправляться в путешествие ему рано. Человек методичный, тут он до последней минуты не обзавелся билетом. Может, еще никуда не поедет? Но заявлять о своей надежде вслух — значит сразу ее угробить. Морис разделся, оглядел себя мимоходом в зеркало — слава Богу, он в отличной форме. Взору его предстало тренированное, добротное тело — и лицо, которое более не состояло с телом в противоречии. То и другое оттеняли темные волосы — гармонии способствовало половое созревание. Облачившись в пижаму, он прыгнул в постель обеспокоенный, но глубоко счастливый, ибо знал: у него хватит сил, чтобы жить за двоих. В свое время Клайв ему помог. И поможет снова, когда маятник качнется в другую сторону, а сейчас его черед помогать, так они и пойдут по жизни, поддерживая друг друга. Он уже почти полностью погрузился в сон, когда его посетило новое видение любви, сулившей почти высшее блаженство.

В стену, что разделяла их комнаты, постучали.

— Что такое? — спросил он. И тут же позвал: — Входи! — потому что Клайв стоял у открытой двери.

— Я к тебе, ладно?

— Давай, — разрешил Морис и подвинулся, освобождая место.

— Я замерз, и вообще настроение ни к черту. Заснуть не могу. Сам не знаю, в чем дело.

Приход друга Морис истолковал верно. Он понимал Клайва — по отношению к жизни их мнения совпадали. Они лежали рядом, не прикасаясь друг к другу. Наконец Клайв сказал:

— Тут не лучше. Я пойду.

Морису тоже не спалось, но по другой причине, и он не стал возражать — пусть Клайв уходит. А то вдруг услышит, как колотится его сердце, и обо всем догадается.

22

Клайв сидел в театре Дионисия. Сцена была пуста, как уже много столетий, зрительный зал тоже. Солнце опустилось за горизонт, хотя Акрополь все еще излучал тепло. Он видел сбегавшие к морю бесплодные равнины, а дальше — Саламин, Эгину, горы, все окрашено фиолетовым сумеречным светом. Здесь жили его боги — прежде всего Паллада. При желании он мог представить, оживить во времени ее храм, ее статуи в последнем мерцании дня. Она понимала всех мужчин, хотя не знала материнства и была девой. Она вытащила его из трясины, и он искал случая отблагодарить ее уже многие годы.

Но взору его представали лишь угасающий свет и мертвая земля. Губы его не шептали молитву, его не одухотворяла вера в божество, и он знал: прошлое — это прибежище для трусов и смысла в прошлом не больше, чем в настоящем.

В конце концов он написал Морису. Письмо уже было в пути. Там, где одно бесплодие соприкасается с другим, письмо погрузят на пароход, и оно поплывет мимо Суниона и Китиры, пристанет к берегу, и двинется дальше, и пристанет к берегу снова. Морис получит его утром, собираясь на работу. «Сам того не желая, я стал нормальным. Ничего не могу с этим поделать». Слова были написаны.

Усталой походкой он спустился к выходу из театра. Как вообще человек может повлиять на ход своей жизни? Никак. Не только в вопросах секса, но и во всем людьми движет слепая сила, эта сила выносит нас к свету из сырой земли, а потом, когда случайное пребывание в этом мире подходит к концу, забирает назад и в земле же растворяет — так вздыхали актеры в этом самом месте две тысячи лет назад. И даже эта реплика, казалось бы весьма далекая от мирской тщеты, была тщетной.

23

«Дорогой Клайв,

прошу тебя, приезжай, как только получишь это письмо. Я проверил расписание, и если ты выедешь немедленно, то сможешь добраться до Англии ко вторнику. Твое письмо взволновало меня чрезвычайно, оно показывает, как сильно ты болен. Две недели я ждал от тебя вестей и вот дождался двух предложений, из которых, как я понимаю, следует: любить человека одного с тобой пола ты больше не способен. Что ж, посмотрим, так ли это, — только приезжай поскорее!

Вчера я заглядывал к Пиппе. Она прожужжала мне уши судебным разбирательством, говорит, твоя мама допустила ошибку, перекрыв дорогу. Но жителям деревни мама якобы объявила, что они дорогой пользоваться смогут. Я хотел узнать у Пиппы, есть ли что-нибудь от тебя, но оказалось, ты не пишешь и ей. Могу тебя повеселить: я тут занялся классической музыкой — и гольфом. В компании „Хилл и Холл“ все тоже в лучшем виде. Моя матушка, поболтавшись здесь с неделю, все-таки укатила в Бирмингем. Вот, пожалуй, и все новости. Как только прочтешь это, пошли мне телеграмму, и еще одну — из Дувра.

Морис».

Клайв пробежал глазами письмо и покачал головой. С туристами из гостиницы он собирался в Пентеликус и разорвал письмо на кусочки на вершине горы. Он перестал любить Мориса — надо будет прямо сказать ему об этом.