Декстер Мастерс - Несчастный случай

• Название: Несчастный случай
• Автор: Декстер Мастерс
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1957

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" №№ 4-6, 1957

Из предисловия

...В романе Декстера Мастерса... описана вторая авария котла, при которой пострадало семь человек, а один из них погиб от острой лучевой болезни..

Рисунки П. Пинкисевича

---

— Веками люди только строили догадки о том, что такое огонь и горение. Конечно, ничего плохого в этом нет. В науке многое основано на догадках, имейте это в виду, хотя далеко не все они оказываются правильными. Природа любит, чтобы с ней советовались. Иногда в догадке уже наполовину заключен ответ. Задолго до Лавуазье жил человек, который сумел понять это. Я сейчас не припомню его имени, он умер молодым, но уже постигал истину, как постигали ее и другие. Послушайте, что говорил Исаак Ньютон. Он сказал: «Я видел так далеко вперед, потому что стоял на плечах у гигантов». Вы должны запомнить это. Великие люди учатся у своих предшественников. И всегда так бывает. Люди науки учатся друг у друга.

Исполненная благоговейного уважения к слову, как некий мистик-богослов, и с таким же равнодушием ко всяким мелочам, мисс Оливер вела своих учеников мимо кладовых знания и открывала перед ними дали, слишком обширные для их разумения, — по крайней мере, в то время. Луис следил, как она, тяжело ступая, ходит по классу, обращаясь в пространство и теребя свои коралловые (или агатовые) бусы. И однажды она вдруг взглянула на Луиса, примостившегося сбоку на табуретке, возле лабораторного стола, заметила на его лице жадный интерес и обратилась к нему.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, правда, Луис? Повтори, пожалуйста, это своими словами. Объясни нам, в чем тут смысл.

— Ну, значит, — пробормотал он, помявшись, — вы сказали, что эти открытия, они… в них участвует много людей — так вы сказали…

Ей и в голову не пришло, что он просто смутился. Луис даже тогда понимал это. Для нее это было лишь еще одним привычным разочарованием. Но, как всегда, она продолжала свое.

— О, дети, дети, запомните же, чего достигли великие люди, движимые одним только желанием познать природу. И все это — самые реальные факты, наиреальнейшие из всего существующего на свете. Такие опыты — ведь это вопросы, которые задавали природе люди, а их открытия — ответы природы, от которых зависит вся наша жизнь, — вот что это такое! У Теннисона есть чудесные стихи:

Цветок на треснувшей стене,
Простой цветок в руках моих,
Тебя постичь бы только мне,
Тогда б я многое постиг,
Тогда б я…

— Ах, боже мой, всегда я забываю, как дальше. Кто из вас помнит?

Никто не помнил, как дальше; во всяком случае, никто не вызвался продолжать.

Но тут прозвонил звонок, и класс быстро опустел. Луис подошел к мисс Оливер, открыл было рот, потом закрыл его, постоял молча и затем быстро заговорил:

— Я эти стихи читал когда-то и вот сейчас подумал о том, что в этих стихах нет того, о чем вы говорили… Я хочу сказать, у Теннисона сказано, что вот держишь в руке цветы, и если б только постичь… но дело-то не в этом. Сами цветы ничего не скажут, надо знать, что хочешь выяснить, правда ведь?

Мисс Оливер рассмеялась.

— Да, конечно, но за вопросами дело не станет. Есть еще столько, о, столько неизвестного, что нам предстоит разгадать. Да ты и сам знаешь.

— Да, знаю, но я говорю о другом. Не находятся ли ответы на все вопросы здесь, вокруг нас, не ждут ли они, чтоб мы на них натолкнулись, — вот, что я хочу сказать. Может, самое главное — знать, о чем спрашивать?

— Да, пожалуй, можно считать и так. — Однако мисс Оливер пришла в некоторое замешательство. — Впрочем, мне кажется, необходимо знать, что было сделано прежде, — понимаешь, все ответы на прежние вопросы, — если хочешь правильно определить свою цель. Разве не так?

— Да, знаю, — повторил Луис. — Но вы нам рассказывали, что настоящие открытия возникают не из собирания фактов, хотя и это необходимо. Но потом надо истолковать эти факты и правильно поставить следующий вопрос. То есть, надо либо поставить вопрос, либо сделать опыт, но так, чтобы вроде как прыгнуть вперед. Понимаете, что я хочу сказать? Надо сделать что-то такое, чтобы вырвать ответ. А в этих стихах совсем наоборот. Важны вопросы, а не ответы. Именно вопросы. Вам не кажется?

С минуту они стояли молча, и между ними как бы повисли эти сбивчивые, но довольно точные, хотя и слишком выспренние слова, определявшие миссию ученого; и вдруг Луис, что-то пробормотав, бросился вон из класса…

— Если я забуду тебя, о, мисс Оливер… — пробормотал он сейчас — вернее, ему показалось, что он пробормотал это.

Что же было потом?

…к Чурке и другим мальчикам на лужайке, встретившим его насмешками.

В ногах кровати часы: «Дедушка завещал их тебе, сынок. Они все еще хорошо идут».

А на подоконник того окна, что выходит на пруд, где играют дети, кто-то поставил цветы в банке.

Что же было потом?

— Он всегда норовит остаться и секретничает с нею. Ждет, пока все разойдутся, а потом идет к ней, и они вдвоем секретничают.

— Ах, эти прекрасные глаза!

— Вот и я говорю.

Луис согнул и рывком разогнул ноги (сбросить одеяло оказалось легче, чем он ожидал; теперь, если ему удастся подтянуть кверху больничную рубашку, быть может, он увидит то, что должен видеть). Он рывком бросился к Чурке (но сейчас он вынужден двигаться осторожно, а почему — в этом он разберется попозже), который, подскакивая, описывал широкий полукруг по лужайке и кричал:

— Она оказала, у него красивые ресницы! Спроси у него, что она сказала про его ресницы! Вот это самое и сказала!

Что же было потом?

На замершей лужайке замерли все лица, все завтраки лежали нетронутыми: так возле дохлой собаки собираются живые, которые сбежались за несколько миль, чтобы обнюхать ее; на замершей лужайке стояла грузная мисс Оливер, греясь на солнце и ни на кого не глядя.

Что же было потом?

— Еврейские глаза!

Но это же не о цветке, не об истине, не о каком-то предмете.

— Еврейские глаза!

Не о мальчике, не о мужчине, не о человеке.

О чем же? Почему? (Опять вопросы.)

О двери, которая уже не откроется. Тикают часы, цветы колышутся.

Он медленно пошел по замершей лужайке и почти закричал:

— Мне плевать на то, что говорит Толстуха Оливер. Что бы она там ни говорила, мне безразлично, — и краска разлилась по его лицу, краска разлилась по всему его телу.

Тикают часы, и спящий двигает ногами, двигается всем телом, чтобы увидеть.

Но мальчики отступают к краю площадки, и глаза его загораются ярким, как солнце, блеском. Часы тикают, а вопросы похожи на цветы.

Если забуду тебя, о Иерусалим,
Пусть отсохнет правая рука моя,
Пусть прилипнет язык мой к гортани…
Если я забуду тебя, о мисс Оливер.

Мальчик пошел прямо через лужайку, прочь от всех, но глаза его блестели, словно вопрошающие глаза подопытного зверька, мятущегося между инстинктом и дверью, которая может открыться или не открыться.

Почему? (Но не на все вопросы находится ответ, и не всегда стоит спрашивать.)

Он шел и шел, хотя глаза его, горящие и жгучие, стали мягче от обиды, повлажнели от стыда и смотрят в одну точку. Вопрос: поддается ли эта дверь (та, что с цветком)?

Глаза красные, как солнце, густо-красного цвета, как эритема, появившаяся на животе Нолана в начале третьего дня (в соответствии с вычисленной дозой облучения) и уже не исчезавшая до конца; «реакция кожных покровов торса в данном случае представляет интересные особенности».

Тикают часы; глаза обращаются в сторону, и никто не может увидеть то, что видят они или что застыло в зрачках, можно только догадаться, да и то не всегда. Спящий двигается, и рубашка ползет кверху.

Глаза открываются, взгляд вбирает в себя часы в ногах кровати и цветок на подоконнике.

С улицы, за два квартала, доносится затихающий гомон пассажиров, которых привез автобус из Санта-Фе.

На часах еще нет семи; белеет заснувший цветок, простыни сбиты к ногам, рубашка сбилась кверху и открыла ноги, но только до колен.

3.

Уже совсем проснувшись, Луис некоторое время лежал не шевелясь; голые ноги его были согнуты в коленях, складки рубахи топорщились на животе. Все тело было неподвижно, только дыхание, тяжелое от недавних усилий, вздымало его грудь; он почти не помнил об этих усилиях, слишком глубоко он погрузился в залежи сна, во время которого ему снилось пробуждение, — но какой все это вздор и какая тоска во сне! Что за странный бред, когда и без того есть о чем подумать! Как долго не заживают, оказывается, старые раны!

Луис попробовал поднять голову и заглянуть поверх складок больничной рубахи. Но они заслоняют все, надо подтянуть рубаху повыше, и он еще раз попытался сделать это, сползая всем телом от изголовья вниз, потом снова подтягиваясь кверху; складки шевельнулись, но все осталось, как было. Еще минута, и он добьется своего, еще минута, и он сделает это: мысленно он уже взвесил свои возможности. Сегодня он не чувствует себя таким усталым, как вчера вечером, — усталым до того, что все кости ноют и бренчат, как говорила его мать. На нем еще сказывалось действие снотворного, но это легко устранить, это поверхностно — чашка кофе, и все пройдет. А вчера мысль о чашке кофе вызвала бы у него тошноту. Но и тошнота совсем прошла. Он чувствовал себя неплохо, только был слегка растревожен мыслями и немного ослабел от судорожных движений. И вдруг у него возникло настойчивое желание посмотреть, что с его руками, а потом уже что-то делать или о чем-то думать.