Ш Талейран - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Ш Талейран
• Жанр: История

---

Не удивительно ли, что духовенство, к которому принадлежало, с одной стороны, несколько очень благочестивых людей, с другой - очень хорошие администраторы и, наконец, светские люди, которые подобно архиепископу нарбонскому ставили себе в заслугу пренебрежение требуемыми их званием внешними формами ради сохранения обычных для дворянина условий жизни (*Диллон, архиепископ нарбонский, имел поместье близ Суассона, где он проводил шесть месяцев в году на охоте. Это поместье называлось "Высокий фонтан". Примечание Талейрана.); не удивительно ли, говорю я, что духовенство, состоявшее из столь разнородных элементов, все же сохраняло единый дух? Но тем не менее это подтверждается одним обстоятельством, которое я едва ли признал бы достоверным, если бы не был его свидетелем. Через несколько дней после созыва Генеральных штатов я был с важнейшими представителями духовенства в Версале на совещании у кардинала Рошфуко. Архиепископ арльский Дюло серьезно предложил воспользоваться столь благоприятным случаем,- это были его слова,- чтобы заставить народ заплатить долги духовенства. Это предложение, как и предложение Темина, склонившего духовенство просить созыва Генеральных штатов, не встретило никаких возражений. Архиепископу арльскому, осведомленности которого очень доверяли, поручили выбрать момент, подходящий для внесения этого предложения в Генеральные штаты. Потребовались несколько месяцев и все происшедшие за этот период события, чтобы Буажелену, архиепископу эскому, со всем его здравомыслием удалось убедить духовенство не только отказаться от этого нелепого предложения, но и пойти на значительные жертвы для покрытия того знаменитого дефицита, который служил предлогом для всех выступлений этого года. Правда, было уже слишком поздно, предлог был забыт, да в нем не было и нужды, с тех пор как Генеральные штаты превратились в Национальное собрание.

Я замечаю сам, что, говоря о духовенстве, я не придерживаюсь последовательности событий, но к этому я оказываюсь вынужденным. Изложение вопроса по годам делает его нередко неясным и всегда неинтересным. Я предпочитаю ради ясности изображать в совокупности все то, что естественно относится к обсуждаемому предмету. Кроме того, это гораздо удобнее, а когда не претендуешь написать большой труд, то можно освободить себя от лишних стеснений. Кардинал ла Рош-Аймон, назначивший меня промотором(13) собрания 1775 года, дал мне случай выдвинуться, и с этого момента мне предназначили должность генерального агента(14) духовенства.

Когда собрание 1775 года было закрыто, я вступил в Сорбонну(15). Я провел там два года, занятый отнюдь не теологией, так как у молодого бакалавра развлечения отнимали очень много времени. Честолюбивые мечты также требуют некоторого времени, а воспоминания о кардинале Ришелье, прекрасный мавзолей которого находится в церкви Сорбонны, отнюдь не обескураживали меня в этом отношении. Я знал тогда честолюбие только в его лучшем проявлении и желал преуспеть лишь в том, к чему, как мне представлялось, я был способен. Пять лет, проведенные в семинарии в недовольстве, молчании и чтении и казавшиеся мне такими долгими и печальными, оказались теперь не вполне потерянными. Тяжелая молодость имеет свои преимущества; полезно быть погруженным в воды Стикса, и по множеству причин я не жалею об этом периоде испытаний.

По выходе из Сорбонны я мог, наконец, сам свободно и без постороннего вмешательства распорядиться собой. Я поселился в Бельшассе в небольшом и удобном доме. Первая моя забота свелась к устройству библиотеки, ставшей впоследствии очень ценной по выбору книг, по редкости изданий и красоте переплетов. Я стремился установить связи с людьми, замечательными по своей прошлой жизни, по своим трудам, честолюбию или будущности, которую предвещали им их рождение, связи и таланты. Вращаясь по собственному побуждению в обширном кругу, в котором по-разному блистало столько выдающихся людей, я испытывал тщеславное удовлетворение от сознания, что обязан всем лишь самому себе. Я даже испытал весьма приятный момент, когда был назначен королем в реймское аббатство Сен-Дени и мог употребить первые свои доходы на возмещение колледжу Гаркура стоимости пансиона, который еще не был целиком оплачен, и расквитаться с Ланглуа за его заботы обо мне в детстве.

Семинария и Сорбонна разлучили меня с Шуазель-Гуфье. Из всех молодых людей, вместе с которыми я воспитывался, я попытался прежде всего разыскать его. С тех пор как я его не видел, он женился и имел уже детей; его успели заметить в свете благодаря совершенному им трудному и интересному путешествию, положившему начало его известности и повторение которого завершило затем его карьеру.

В повествовании о моей жизни мне придется столько раз говорить о Шуазеле, что я должен доставить себе удовольствие и познакомить с ним читателя. Шуазель наделен от природы воображением и способностями; он образован, хорошо говорит и рассказывает, его речь проста и вместе с тем образна. Если бы он в молодости меньше любовался красивыми фразами Бюффона, то мог бы стать выдающимся писателем. Некоторые находят, что он слишком жестикулирует, и я с этим согласен, но, когда он говорит, это помогает ему; как все сильно жестикулирующие люди, он слушает самого себя и слегка повторяется. В старости он будет тягостен ухаживающим за ним, так как люди средней одаренности сохраняют к этому периоду жизни одни лишь внешние формы. Только одухотворенность может сделать старость привлекательной, потому что она позволяет опытности находить всюду новизну и совершать открытия. У Шуазеля благородный, добрый, доверчивый и искренний характер. Он любвеобилен, покладист и незлопамятен. Он прекрасный отец и муж, хотя и не навещает ни жены, ни детей. У него есть друзья, он любит их, желает им счастья, готов оказать им услугу, но легко обходится без встреч с ними. Общественные дела заполнили только малую часть его жизни, но он создал себе занятия, которые его удовлетворяют. Прекрасный вкус и знание искусств ставят его в ряд с наиболее полезными и выдающимися любителями.

Шуазеля я любил больше всех. Хотя в свете часто соединяли имена Шуазеля, графа Нарбона и аббата Перигора(16), но наши отношения с графом Нарбоном были не такие дружеские, как с ним. У графа Нарбона ум такого рода, который стремится произвести лишь внешнее впечатление, он может быть блестящ или совершенно ничтожен, исчерпывая себя в одной записке или остроте. Его вежливость лишена оттенков, его веселость часто оскорбительна для хорошего вкуса, а его характер не внушает того доверия, которого требуют близкие отношения. С ним можно было скорее развлекаться, чем хорошо себя чувствовать. Особое изящество, которое он, как никто другой, умел вкладывать в товарищеские отношения, создало ему большой успех, особенно среди людей остроумных и несколько вульгарных. Но он меньше нравился людям, которые ценили то, что во времена нашей молодости называлось хорошим тоном. Когда назывались лица, присутствовавшие на ужине у супруги маршала Люксембургского, среди которых был и он, то до него перечислялось двадцать других имен; зато у Юлии его назвали бы первым.

Общество, каждое утро собиравшееся у меня за более или менее обильным завтраком, представляло своеобразное смешение лиц; там постоянно встречались и притом с удовольствием - герцог Лозен, Паншо, Бартес, аббат Делиль, Мирабо, Шамфор, Лораге, Дюпон де Немур, Рульер, Шуазель-Гуфье и Людовик Нарбон. Мы беседовали с величайшей свободой слегка обо всем. Таковы были дух времени и мода. Беседы эти доставляли всем нам удовольствие и были для нас поучительны, но в сущности мы вкладывали в них честолюбивые надежды на будущее. Эти утра мы проводили прекрасно, и сейчас еще я был бы готов их повторить.

Темой разговора служили поочередно новости дня, вопросы политики и торговли, административные и финансовые вопросы. Большой интерес вызывал тогда торговый договор, только что заключенный между Францией и Англией(17).

Образованные люди, как Паншо, Дюпон де Немур и тому подобные, особенно интересовались подробностями этого серьезного вопроса. Мы же, несведущие и дилетанты в этом деле, как Лозен, Бартес, Шуазель и я, занимались лишь общими сторонами проблемы. Мне хочется отметить здесь, то, что сохранилось у меня в памяти от этих споров; они принадлежат к кругу идей, столь отличному от того, с чем я встречался позже, что мне кажется полезным сохранить их след. Поэтому я объединяю в одном обзоре все, что относится в этом вопросе к нескольким годам.

Версальский и лондонский кабинеты были проникнуты идеей обоюдной выгоды, которую должно было дать установление добросовестных торговых отношений. Никогда история не представляла для этого более благоприятного случая. С момента заключения мира 1763 года(18) национальная вражда казалась угасшей, а тотчас после признания Англией независимости Америки тесное общение Франции и Великобритании уничтожило, хотя бы частично, немало враждебных чувств. Появилась взаимная симпатия, и ее следовало лишь укрепить, чтобы извлечь из нее пользу для обеих сторон. Оба правительства назначили уполномоченных для обсуждения этого важного вопроса.