Николай Добролюбов - Стихотворения H. Я. Прокоповича

• Название: Стихотворения H. Я. Прокоповича
• Автор: Николай Добролюбов
• Жанр: Критика

Н. Я. Прокопович (1810–1857) – близкий друг Гоголя, преподаватель русского языка и словесности, выступал и как поэт. О его поэзии весьма резко отозвался Белинский. Стихотворная повесть Прокоповича «Своя семья» им оценена как «уродливая и грязная карикатура на поэзию». В рецензии Добролюбова, по форме более снисходительной, также сохраняется отрицательная оценка поэтических произведений Прокоповича.

---

Николай Александрович Добролюбов Стихотворения H. Я. Прокоповича

Издание И. В. Гербеля. СПб., 1858

Что такое Прокопович и по какому случаю г. Гербель издает его стихотворения, это ясно из статьи г. Гербеля: «Н. Я. Прокопович и его отношения к Гоголю», напечатанной в виде предисловия к книжке стихотворений Прокоповича. Статья эта была предварительно помещена в февральской книжке «Современника» нынешнего года, и потому мы не считаем нужным делать теперь из нее какие-нибудь извлечения. Заметим только, что напрасно г. Гербель, приводя на стр. 45 слова г. Анненкова из его воспоминаний о Гоголе,[1] не сохранил указаний на них, какие были сделаны в статье его прежде, при напечатании в «Современнике». Мы, конечно, не станем обвинять г. Гербеля в намерении присвоить себе красноречие г. Анненкова, но ведь бывают всякие люди. Недавно, например, некто г. Семевский в брошюре о Великих Луках[2] нарочно уклонился от своего прямого предмета, чтобы доказать, что некоторые страницы «Писем с похода» г. Гербеля буквально взяты из плюшаровского «Энциклопедического лексикона», без всякого на то указания. Г-н Семевский язвительно называет это «замечательным фактом литературного заимствования». По нашему мнению, впрочем, тут ничего замечательного нет: дело очень обыкновенное…

Что касается до Прокоповича, то ему нельзя, конечно, отказать в некотором таланте. Может быть, что талант его и развился бы при более благоприятных обстоятельствах; может быть, он произвел бы что-нибудь действительно замечательное. Но мало ли что может быть, и мало ли можно найти на свете людей, которые могли бы сделать что-нибудь хорошее, если бы обстоятельства более благоприятствовали их развитию и деятельности. Не говоря о том, что могло бы быть, а обращаясь к тому, что есть, можем заметить, что дарование Прокоповича осталось чисто внешним. Он способен придумать складный рассказец, передать его плавными стихами, вставить кое-где недурные описания; но более мы ничего не находим в нем. Гоголь с участием говорил о его даровании и настоятельно побуждал его к литературной деятельности. Он говорил о Прокоповиче: «Изо всех тех, которые воспитывались со мною, у него раньше, чем у всех других, показалась наглядность, наблюдательность и живопись жизни. Его проза была свободна, говорлива, все изливалось у него непринужденно-обильно, все доставалось ему легко и пророчило в нем плодовитейшего романиста…»[3]

«Не могло не быть таланта, и таланта замечательного, в человеке, о котором так отзывался Гоголь», – восклицает г. Гербель. Но мы в этом случае не можем с ним согласиться. Мало ли о ком хорошо отзывался Гоголь, особенно во время своего смиренного перерождения. (Письмо о Прокоповиче писано в 1846 году.) Довольно вспомнить, что он писал по поводу «Землетрясения» Языкова,[4] чтобы не слишком полагаться на хвалы, которые он расточал в это время своим друзьям. А отзыв о Прокоповиче и нельзя еще считать особенно хвалебным. Что Прокопович непринужденно-обилен, что речь идет у него легко, – это и мы считаем вполне справедливым; но этого еще мало для того, чтобы иметь замечательный талант.

Точно так же не вполне основательным кажется нам то, что говорит г. Гербель насчет направления Прокоповича. «Глубоко уважая Прокоповича как человека, – говорит он, – я всегда сочувствовал благородному направлению его произведений, из которых многие нравились мне и не за одно направление, обнаруживая в поэте несомненное присутствие если не сильного таланта, то по крайней мере искры божией, которая дается не многим». Произведения Прокоповича теперь все у нас пред глазами, и мы никак не можем добиться, как ухитрился г. Гербель найти какое бы то ни было направление в его стихотворениях. Мы напрасно искали его по указанию г. Гербеля; результат наших поисков был тот, что гладенькие рассказцы Прокоповича, имея иногда недурную мысль, все-таки не обнаруживают его направления, а мелкие стихотворения часто даже и мысли определенной не имеют. Резко обозначенное направление проявляется только в одном стихотворении Прокоповича: «Тени Пушкина», написанном им в 1855 году. Но по этому стихотворению нельзя судить о всей литературной деятельности Прокоповича, которой лучшее время заключается между 1830 и 1840 годами. В произведениях же, которые писаны в ту эпоху, не заметно никакого направления, если не угодно г. Гербелю называть направлением склонность Прокоповича к фантастическому. Склонность эта действительно сильна в Прокоповиче: из 14 стихотворений, напечатанных ныне г. Гербелем, 4 баллады и 4 сказки основаны, разумеется, на духах и привидениях, остальные 6 также выражают наклонность к мечтательности, если исключить из них стихотворение «Тени Пушкина», которое имеет не столь отвлеченный характер, хотя и посвящено тени Пушкина. А что за характер, например, в следующем стихотворении:

ПОЛНОЧЬ
Час глубокого молчанья, —
Мертвый час, полночный час!
Что стеснилось так дыханье,
Голос замер, взор угас?
Нить прервалась размышленья,
Кровь застыла, ум во тьме,
И толпою привиденья
Что-то в уши шепчут мне.
Боже! то былая повесть, —
То, проснувшись в первый раз,
Налегла на душу совесть
В мертвый час, в полночный час.

Неужели и в этих стихах г. Гербель видит какое-то благородное направление? Мы, признаемся, ничего тут не видим, кроме привидений, без которых Прокопович никак не мог обойтись.

Мы заметили выше, что в рассказах Прокоповича есть иногда недурная мысль. В этом отношении нам понравились, между прочим, две первые баллады его: «Полнолуние» и «Своя семья». В первом приходит к колдунье девушка, которая рассказывает, что ее с малых лет все притесняли и мучили, как круглую сироту, заставляли работать выше сил и не давали даже хлеба, но что вдруг взял ее к себе какой-то старичок и начал ласкать и рядить, как знатную барыню. «Третий год уж я живу с ним, – говорит девушка, – но мне с ним тошно, потому что я полюбила другого». Затем она просит колдунью, чтобы та отворотила любовь старичка:

Пусть прогонит, пусть разлюбит,
Возвратит мой старый быт,
Не целует, не голубит…
Он меня тем оживит.
Сердце просит воли, воли,
Сердце просится любить,
Вольным воздухом пожить!
Не забывши хлеба-соли,
Старику я всей душой
Рада службу несть рабой.

Колдунья, разумеется, дает ей наговорную воду, от которой через четыре месяца старик умирает. Девушка в отчаянии, и пред его гробом

На пол падает она,
Бездыханна и бледна;
Мертвая или живая, —
Пусть, как хочет, разберет
К ней сбежавшийся народ.

В «Своей семье» рассказывается, как сестра извела жену своего брата, обидясь тем, что не получила подарка на свадьбе. Тут помогает ей даже не колдунья, а простая знахарка. Она говорит:

Вмиг тебя я научу:
Ты купи, моя родная,
Воску ярого свечу
И ее перед святыми
Нижним вверх поставь концом;
Да затепливши потом,
Ты с поклонами земными
Три молитвы соверши
За покой ее души.

На этом народном суеверии основана вся баллада. Страдания больной, с которой делается тоска и неистовые конвульсии от наговора золовки, рассказаны очень живо,

Вообще у Прокоповича есть несколько описаний очень ловких и живых. В образец подобных описаний мы приведем здесь из сказки о «Садке богатом» очень забавное изображение пляски сказочного царя морского, к которому Садко попал под водою. Вошедши к нему в избу, Садко видит —

Видит – царь морской на печке,
Завалившись в уголок,
Вздернул ноги в потолок;
И, покорны как овечки,
Два леща да щуки две
Ищут в царской голове.
А меж тем другая рыба,
Очищая шелуху,
Ради царского «спасибо»
Лезет в царскую уху.

Увидавши Садко, царь морской заставляет его играть на гуслях:

Гость Садко царю играет;
Царь морской не утерпел:
В зубы бороду хватает
И вприсядку полетел.
Час, другой прошел, – он пляшет,
Головой, руками машет;
Ухватившись под бочок,
Царь кружится, как волчок;
То притопнет гуслям в лад,
То попятится назад,
На одной вертится ножке
И, отряхивая пот,
От веселья инда ржет.
К ночи царь угомонился,
Гостя пьяным напоил,
Сам на печку завалился,
Да и гостя уложил.
Сном заснув давно желанным,
Видит – с ликом осиянным
Некий муж к нему предстал,
Гласом кротким провещал:
«Рви ты струны золотые,
Гусли звонкие бросай
И царя не потешай:
Пляской бездны водяные
Царь морской расколыхал,
Быстры реки взволновал.
Кораблям в морях проходу
От потехи царской нет,
Много божьего народу
Он на тот отправил свет».
Гость Садко тотчас проснулся,
Сновиденью ужаснулся,
Гусли звонкие схватил
Да и об угол разбил.

Это описание может показать читателям, что Прокопович действительно отличался обилием и легкостью своей речи. Исключая нескольких тривиальных выражений, нельзя также не похвалить вообще и стиха его, хотя нужно сознаться, что «замечательного» таланта не видно ни в одном из изданных ныне стихотворений Прокоповича. Но как бы то ни было, издание г. Гербелем стихотворений Прокоповича полезно уже и потому, что отвлекает г. Гербеля от собственных его отголосков, которые он издавал, бывало, «упившись эфиром в надзвездном сияньи».[5]