Арман Лану - Пчелиный пастырь

• Название: Пчелиный пастырь
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман известного французского писателя посвящен годам второй мировой войны, движению Сопротивления. В поэтическом многоплановом рассказе о партизанской борьбе в Восточных Пиренеях, о людях, сражающихся за свободу своей страны, автор обращается к фольклору, к легенде.

---

Лонги полюбились улицы, барочные деревья Монжуика и китайский ресторанчик, где он осушил бесчисленное количество стаканов мансанильи под афишами, оповещавшими о легендарных корридах, со своими новыми товарищами Зефиреном Лемеленом и Лео Латрюшем, которые, как и сам Лонги, были якобы родом из Квебека, где жили на Пант-Дус и на улице Су-ле-Кар. Три недели беспробудных кутежей (единственный случай в жизни Лонги) протекли в ресторанчиках с механическими пианино и с цыганками, у которых груди были как горькие апельсины. Все это закончилось грандиозной попойкой накануне его отплытия. Он так никогда и не узнает, каким образом очутился на судне в той каюте, из которой видно было море цвета гранита, танцующее за стеклами иллюминаторов! Он не знал даже, на корабле какого класса он отплывал! Это было 20 сентября 1943 года.

Эти полтора месяца были весьма нелегкими для партизанского отряда имени Анри Барбюса. В октябре было тяжелое сражение в Костабонне. Если судить по августу месяцу, дело в Эскердес де Ротха было не слишком жарким. Пятеро или четверо испанцев и, как установил это позднее Эме, Политком нарвались на немецкий патруль. Альпийские стрелки были заменены, а у тех, кто их заменил, не было ни привычки к горам, ни опыта борьбы с партизанами. Пятеро были убиты, двое раненых остались лежать, где лежали. Это факт.

До 22 ноября никаких событий не произошло. Немцы так и не нащупали командный пункт в заброшенном руднике, судя по тому, что шестеро баварцев попали в засаду в лесу, были убиты и с них сняли обмундирование. Один из них выжил и в августе 1944 года еще находился в госпитале. Потом он принял французское подданство. Он женился, теперь работает электриком в Тюире, и его по-приятельски называют бошем.

Нечто новое Эме обнаружил в документах, которые получил из префектуры, — в них говорилось об «учителе из Вельмании». Разумеется, через несколько дней партизаны, переодетые немцами, совершили налет на финансовое управление в Сере. Эме получил особое удовольствие, читая отчет, составленный Кузнечиком.

Эме был человеком привычек. Он работал по утрам, завтракал с офицерами или с чиновниками — друзьями Дюкателя. В офицерской столовой с Лонги обращались дружески и шутки ради называли его «историком». Время от времени они с Дюкателем пили аперитив в обществе молодых женщин. Но Эме избегал тех из них, у кого мужья были военнопленные. Он не забыл историю с Алисой. Как-то он встретился и со знаменитой Симоной, подружкой Анжелиты и Армель.

Слишком смуглая, с накрашенными губами, она сперва вызывала у Лонги отвращение и своей внешностью, и убийством, и своими отношениями с немцами до убийства. Однако он отобедал с нею и с Дюкателем и его подружкой.

За десертом Симона показалась ему другой — все такой же грубой в разговоре, но более сложной в своих чувствах. Поэтому-то она его и заинтересовала. Со времен ее детства, когда она жила в бедности, в ней засел голод, и она без зазрения совести старалась урвать от жизни все, что можно. О своем не слишком скромном поведении она выразилась так: «Вымоешься — и опять как новенькая». Дюкатель хохотал до слез, а Лонги услышал шепот Бандита: «Ну, эта, надо думать, в постели не больно застенчива!»

Больше всего Симона рассказывала об Анжелите. Раза два назвала ее старушкой (она была на десять лег моложе Анжелиты). Она восхищалась ею так искренне, что Эме был тронут. Ведь в те времена психологические тонкости никого не интересовали. Дело в Кане Анжелита провела с холодным бешенством. Подробности были чудовищны. Немцы перепились. Все трое были летчиками с базы в Лябанере. Анжелита сказала, что погода стоит чудесная и обидно заниматься любовью под крышей, хотя бы и вшестером. По морской зыби скользил лунный свет. И девицы отправили своих летчиков в небо Вотана: они перерезали им горло их же кинжалами, и любовные стоны превратились в стоны умирающих. «А ну, пошевеливайтесь! — сказала им Анжелита. — Да смотрите не запачкайте мундиров!»

На золотом кончике турецкой сигареты Симона оставляла следы жирной губной помады.

— Это не так уж трудно, — сказала она, словно речь шла о кулинарном рецепте. — Люди думают, что трудно, но это неправда.

На ее летчике — там, в дюнах, — были полосатые трусы в узкую голубую и белую полоску.

После этого разговор, конечно, стал вялым. Она глупо хихикала:

— А ведь я вас знаю, мсье Эме! Ведь такое имечко не позабудешь!

Да, Анжелита не раз говорила ей об учителе по имени Эме, который хотел стать художником.

— Если бы она могла полюбить мужчину, она полюбила бы вас. Мы, женщины, сразу это чувствуем.

С момента их первой ссоры Эме понял: Анжелита не любила даже самое себя. Она уважала господина Майоля. Изваивая ее из камня, старый скульптор как бы возвращал ее самой себе. А молодой художник… Она говорила, что это единственный «тип», с которым она, «пожалуй», могла бы жить, если бы он так не надоедал ей!

— О, господин Эме, вы заставляете меня слишком много есть!

Она положила руку на руку офицера. Вместе с Дюкателем он проводил Симону до дверей ее дома. Одного Симона не знала — не знала, что сегодня вечером майор с тремя ямочками, пожалуй, и остался бы у нее, если бы она не была так грубо размалевана.

Таковы мужчины. И таковы женщины — и те, которые убивают, и те, которые не убивают. На войне или в мирное время.

По мере того как он углублялся в хронику событий, ему все чаще и чаще попадались упоминания об «учителе из Вельмании». Иногда его называли «партизаном с Канигу». Реже — «партизаном из отряда имени Анри Барбюса», да и то только в документах ФТП. Почти всюду о нем говорилось неодобрительно. Тайная Армия постоянно отзывалась об «учителе из Вельмании» с оттенком пренебрежения, явно не одобряя его методы. Эме чувствовал, что за этими упреками стояло нечто иное, нечто недосказанное — то, что он сам ощущал и в полку, и в лагере, и во время побега, и в Алжире, и во время недавней кампании. Отношения между учителями и кадровыми военными всегда были непростыми, даром что преподаватели были в числе лучших младших офицеров во время обеих войн. И разве он сам, Эме Лонги, не испытывал в лагере странного желания держаться подальше от «старых капитанов»? Разве не почувствовал он мгновенно возникшую антипатию к Лагарусту? И разве не предпочитал он даже в Перпиньяне обычную столовую и столовую в редакции газеты офицерской столовой, в которой снова воцарился кастовый дух? Он собирался написать об этом небольшой «психологический» трактат в духе времени.

Хроника 1944 года была более мрачной. По многим пунктам жиродисты и голлисты совершенно разошлись с коммунистами. Особенно напряженными становились отношения, как это видел Лонги, из-за сбрасывания оружия с парашютов — именно в этом упрекал Саньяса учитель из Вельмании в ночь, когда советовал действовать по методу трабукайров.

Лондон не признавал «красного маки». Де Голль покровительствовал деголлевцам. Это было в порядке вещей. Но отвергнутые Франтиреры и Партизаны считали себя вправе брать оружие там, куда его сбрасывали. И это было далеко не все. Эме Лонги узнал немало и забавного. Несмотря на трагизм повествования, которое он читал, он все же улыбался, потому что как живого видел перед собой Пюига с неизменной сигаретой, косо торчащей изо рта, и его нос с двумя прищипочками. Близ Орейа союзники сбрасывают с парашютов контейнеры с оружием и боеприпасами. Пюиг появляется прежде друзей братьев Венсанов. Группы начинают задирать друг друга. Только благодаря мудрости обоих братьев и светлой голове Пюига оружие удалось разделить.

Было нечто фарисейское в этом стремлении оттеснить террористов. Войну не ведут в белых перчатках. Стратегия Пюига не давала желанных результатов лишь потому, что его друзья были отщепенцами даже среди участников Сопротивления. И вот теперь это стало очевидным: ведь все было иначе в Греции, в Югославии, а Советском Союзе — в странах, где население жило одной жизнью с партизанами. У французов же — они доказали это еще в 1870 году — нет вкуса к партизанской войне. Нашего Гойю зовут Калло. А Калло не партизан. (То же самое наблюдается и у немцев. Их «Вервольф» оказался не более как блефом.) И теперь еще яснее, чем в горах в 1943 году, Эме Лонги понял, как дальнозорок был Пюиг.

Новым для Лонги была также эволюция действий Сопротивления по мере продолжения войны. Приказы, ограничивавшие действия маки, уже не помогали — так было у коммунистов, мнения которых разделились после неудавшейся операции в Лас Ильясе; так было в Тайной Армии, во Французских Внутренних Силах. Неотступное преследование врага не ограничивается кантоном и распространяется по всему департаменту, по краю. Страх оккупанта, тот самый страх, который так тонко анализировал Линдауэр, все растет. Стремление к безопасности начинает брать верх над стратегическими соображениями. Пятнадцатого января 1944 года немцы решают произвести эвакуацию прибрежной зоны. Дети и женщины покидают Баньюльс и устремляются в горы, к Альберу. Вскоре и все мирное население Перпиньяна тоже вынуждено уйти. В начале мая оккупанты с помощью Службы трудовой повинности восстанавливают два моста через Тету, разрушенные октябрьским наводнением 1940 года. Они готовятся к отступлению. Сообщения с мест подтверждают это. Штаб, находящийся в Тюире, в поместье Виоле — создателей Бирра, — не имеет ни малейшего желания попасть в клещи, осью которых является Канигу.