Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

• Название: Невеста „1-го Апреля“
• Автор: Гюи Шантеплёр
• Издательство: Русское Книжное Товарищество "Деятель"
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1913

Роман о любви. История, которая началась с невинной шутки, а закончилась трепетной любовью.

---

— Но ты находишь эту историю с м-ль Жемье правдоподобной? Послушай, ты находишь естественным, допустимым, чтобы Сюзанна, вызванная м-ль Жемье, полетела бы тотчас же, не дожидаясь Колетты, не написав ни слова?

— Я не нахожу это естественным… но это не причина сомневаться в ее правдивости, и не необъяснимо; затем, допуская, что мисс Северн уехала не в ответ на письмо м-ль Жемье, ничто не говорит, что она уехала, чтобы избежать свиданья с тобой.

— Зачем же она тогда уехала, зачем? что ты предполагаешь? говори…

— Я не предполагаю… я сознаюсь, что не более тебя понимаю, почему мисс Северн сочла за лучшее уехать; только я не раз замечал, что вещи, которые воображаешь себе очень запутанными, даже непонятными, в конце концов оказываются, будучи распутаны, самыми простыми на свете. Я заметил также, что бывают очень странные недоразумения и в особенности между людьми, любящими друг друга.

— Сюзанна меня не любить.

— Как ты это знаешь? ты ее спрашивал об этом?

— Я знаю, что она меня не любит.

— А она, знает она, что ты ее любишь?

Мишель покачал головой, грустно улыбаясь:

— Я ей этого никогда не говорил, представь себе.

— Это ничего не доказывает.

— Ах! ты меня не знаешь, — воскликнул с горечью молодой человек; — что я сделал, чтобы добиться ее любви? Я быль неприятный, злой, жестокий, я нарушал, отравлял все ее удовольствия, я был холоден, суров…

— Да, но все это еще тоже мало доказывает, — продолжал философски Альберт. — Но как бы то ни было, поверь мне, нехорошо так торопиться, обвинять, не выслушав, молодую девушку, твою невесту, считать ее бесчестной…

— Я ее не считаю бесчестной, — поправил Мишель очень мрачно, — нет, я не считаю себя вправе ее упрекать за то, что она меня оставила. Когда мы обручились, она была необыкновенно откровенна. Она не была женщиной, способной выйти замуж за первого встречного, независимо от его душевных качеств, но она питала ужас к бедности, она хотела выйти замуж за человека состоятельного… и она мне это сказала без обиняков. Я более не богат.

— Ты не беден, у тебя остается твой дом на улице Бельфейль, около 30 тысяч франков акций Колонизационного общества и затем башня Сен-Сильвер и довольно круглая сумма в картинах и художественных предметах; ведь это, черт возьми! не принимая даже в расчет, что может принести ликвидация Парижского банка; все это составить по меньшей мере 12–15 тысяч франков доходу. Ты заработаешь, в средний год, половину того же твоей работой… так так… А если тебе были бы нужны деньги, даже большая сумма, ты хорошо знаешь, что…

Добряк Даран остановился, взволнованный, не решаясь продолжать; затем он порывисто, протянул руку Мишелю и более тихо:

— Ты хорошо знаешь, что ты ее найдешь, не так ли?

Мишель сжал эту верную руку.

— Да, мой друг, — сказал он, — я это знаю, я в этом никогда не сомневался.

Он помолчал и продолжал более спокойно:

— В первую минуту, узнав о крахе Столичного банка, я почувствовал смертельный удар, но теперь, смотри… ах! клянусь тебе, что я чувствую себя способным проявить мужество, даже быть счастливым, если бы… если бы она меня любила!

— Ты помнишь, — продолжал Даран, — однажды я сказал тебе смеясь, какого я тебе желаю счастья: на 50 тысяч меньше годового дохода и любви достойной тебя женщины… в придачу. Я не думал, увы! пророчествовать, но почему бы мне оказаться пророком только наполовину! Потом мы разговаривали, здесь же, очень долго о мисс Северн…

— О, я помню! Невеста, навязанная мне нелепым стечением обстоятельств, была мне безразлична, и я недалек был от мысли, что она мне тягостна… не знаю, как все изменилось. Мне кажется, сначала я ее полюбил, потому что она добра, так деликатно, так человечно добра, что мне стало стыдно за мой эгоизм, глухой к нищете… Затем, я ее полюбил за то, что она изящна, потому что ее свежая красота, ее юная, открытая грация меня покорили, очаровали… Я ее полюбил, потому что… я не знаю, я ее так полюбил, что любил ее кокетливую наружность, ее ребячества, раздражавшие меня, ее нелепый акцент, не поддающийся исправлению, ее неправильное произношение некоторых слов, в котором она упорствует, как бы делая это нарочно…

В эти тоскливые минуты Мишель не мог удержать своей тайны и даже находил облегчение и радость в том, чтобы говорить о Сюзанне. Раньше чем Даран смог ответить, он продолжал:

— Мне следовало ей сказать, что я ее любил … я этого не сделал… Сначала я с трудом самому себе сознавался в этой любви; только, когда мне показалось, что я ее потерял, я понял… затем, ту знаешь, я застенчив, и мне казалось, что я так мало похож на мужчину, который должен был ей нравиться! Я боялся; пока я ей ничего не говорил, я мог думать, заставить себя думать, что она меня любит или полюбит, я мог надеяться… Но если бы она напомнила мне мои прежние слова, если бы она посмеялась!.. Нет, у меня не было смелости сказать ей то, что я чувствовал. Одно жестокое слово замучило бы меня. Я молчал и я ревновал, я был злой и находил удовольствие в том, чтобы ей противоречить, ее раздражать, мучаясь при этом сам. Затем, когда я ее доводил до крайности, когда я видел, что она была более чем рассержена, что ее глаза наполнялись слезами, что, наконец, она страдала, оскорбленная, задетая в своей гордости, — в гордости женщины, тогда я страдал более, чем она, у меня являлось безумное желание схватить ее в мои объятия, всю ее заключить в них, осушить ее слезы и просить у нее прощения… но я не смел, я не хотел и, причиняя зло, я был несчастлив, несчастлив до желания умереть, и я…

Волнение прервало его слова; он замолчал и закрыл лицо руками.

— И ты думаешь, — воскликнул Даран, — что ты мог так любить, так страдать, и чтобы при этом бедное дитя, на которое ты с наслаждением клевещешь, ничего бы не видело, ничего не поняло, ты думаешь, что никогда ничего не было ни в твоих глазах ни в твоем голосе, да, даже в минуты гнева, что кричало о твоей любви, о твоем страдании! Полно! а что касается, предположения, будто мисс Северн действовала из расчета, что…

— Она меня не любила.

— Она тебя не любила, когда вы были помолвлены, черт возьми! ведь ты точно также ее не любил. К тому же это не самое убедительное из моих доказательств. Я очень мало знаю мисс Северн, я разговаривал с нею два или три раза… Ну, я хочу тебе сказать, что достаточно мне было видеть ее четверть часа, встретить ее прекрасные, чистые глаза, чтобы понять, что эта маленькая женщина верна, как золото… и чтобы быть убежденным сегодня, что, если бы она захотела порвать с тобой, она сочла бы нужным сказать тебе это прямо в лицо, откровенно, как она тебе сказала в лицо, что она выходит за тебя без любви… И если бы я был на твоем месте, знаешь ли, что бы я сделал? я вернулся бы завтра в Париж, не теряя ни минуты, пошел бы к м-ль Жемье и все сказал — бы моей невесте, — сначала про мою любовь, слушай, как ты только что говорил это мне… затем…

Мишель его перебил:

— Нет, — сказал он, — это для меня вопрос гордости. Если бы я слушался своего сердца, я не медлил бы, знаешь! ах, Боже! нет! Какие бы меня ни ожидали страдания, я предпочитаю их этой неизвестности; но ты слышал, что я сказал Колетте. Я хочу, чтобы Сюзанна чувствовала себя свободной; если она ничего не знала о Столичном банке, если эта непонятная история, переданная мне Колеттой, действительно правда, Сюзанна напишет без промедления, как она это обещала. Если, приехав в Париж, она все узнала, она тоже напишет… Может быть она напишет мне; тогда… тогда будь уверен, что я буду скоро подле нее. И к тому же, если она даже ничего не узнает, если даже катастрофа Столичного банка не произведет на нее никакого впечатления, кто знает? может быть, я найду у себя письмо в Париже, ведь она думает, что я еще там.

Мишель воодушевлялся, говоря с внезапно просветлевшим лицом:

— Она, конечно, написала мне… чтобы я пришел ее повидать, или Роберту. Как я об этом не подумал? Ты прав, я всегда себе все представляю в худшем виде. Было бы так просто, так естественно надеяться, и, однако, я не могу, мой дорогой друг, я не могу…

— Напиши ей, по крайней мере.

— Это она должна написать.

— А если она не напишет? — отрезал Даран почти грубо.

Мишель вздрогнул.

— Почему ты это говоришь?.. Почему не написать?

— Разве я знаю? По причине, которой не знаю ни я, ни ты и которая вызвала этот странный отъезд. Что ты сделаешь, если она не напишет?

— Я выжду два дня, самое большое три дня, затем я ей напишу; я ей скажу, что я разорен и что я возвращаю ей ее слово… вот что я сделаю. Но раньше я не предприму никакого шага, я это твердо решил и никто не поколеблет моего решения.

Мишель говорил теперь таким решительным тоном, что Даран не настаивал.

Пожав слегка плечами, он поднялся и протянул руку своему другу.

— Доброй ночи, старина, — сказал он, — тебе нужно теперь немного отдыха и спокойствия; до завтра, к поезду в 7 часов.