Алехо Карпентьер - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Алехо Карпентьер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

В однотомник избранных произведений великого писателя Латинской Америки, классика кубинской литературы Алехо Карпентьера вошли два романа и две повести: «Царство земное», «Век просвещения», «Концерт барокко», «Арфа и тень».

Эти произведения представляют собой наиболее значительные достижения А. Карпентьера в искусстве прозы — и в то же время отражают различные этапы творческого пути писателя, дают представление о цельности идейных убеждений и историко-философских воззрений, показывают эволюцию его художественного метода от первого значительного романа «Царство земное» (1949) до последней повести «Арфа и тень» (1979).

---

Наступила пауза, и теперь стали отчетливо слышны громкие возгласы моряков, которые дружно тянули канат.

— И ты введешь здесь культ Верховного существа? — спросил Эстебан, которому всякая попытка возродить религию казалась немыслимым отступничеством.

— Нет, — ответил, немного поколебавшись, комиссар Конвента. — Ведь еще не закончили разрушать церковь на холме Губернатора. Поэтому такой шаг был бы несвоевременным. Торопиться не следует. Если я сейчас заговорю о Верховном существе, местные жители вновь будут представлять его распятым на кресте, в терновом венце и с отверстой раной в боку, а это ни к чему хорошему не приведет. Ведь мы не на Марсовом поле, мы совсем в других широтах.

Эстебан испытал некоторое злорадство, услышав из уст Виктора Юга слова, которые мог бы произнести, скажем, Мартинес де Бальестерос. Между тем многие испанцы подверглись там преследованиям и были даже гильотинированы только потому, что утверждали: нельзя в странах, где сильны давние традиции, применять методы, предлагаемые Парижем. «Не следует приходить в Испанию с проповедью безбожия», — предупреждали они. По их мнению, какая-нибудь мадемуазель Обри, наряженная богиней Разума, не могла бы выставлять в кафедральном соборе Сарагосы на всеобщее обозрение свою красивую грудь, как это было в соборе Парижской богоматери (кстати сказать, вскоре после того собор в столице Франции был пущен с торгов, но никто не решился приобрести в личное пользование это готическое здание, монументальное, но малогостеприимное)…

— Какие неслыханные противоречия! — пробормотал Эстебан. — Нет, не о такой революции я мечтал.

— А зачем было мечтать о том, чего не существует? — спросил Виктор. — И потом, все это пустые слова. Англичане еще в Бас-Тере, только это одно должно нас сейчас заботить. — И он резко прибавил: — О революции не рассуждают, ее делают.

— Подумать только, — заметил Эстебан. — Ведь алтарь на холме Губернатора уцелел бы, если б почта из Парижа прибыла к нам немного раньше. Задуй над Атлантикой попутный ветер, и господь бог остался бы в своем доме. От какой малости зависит порою ход событий!

— Ступай и займись делом, — сказал Юг, опуская тяжелую руку на плечо юноши и подталкивая его к выходу.

Дверь кабинета захлопнулась с таким стуком, что певунья-служанка, до блеска полировавшая перила лестницы, спросила с ехидным смешком:

— Monsieur Victor fâchė?[221]

И Эстебан прошел через столовую, провожаемый хихиканьем и перешептыванием служанок.

Печатный станок Лёйе работал безостановочно; типографы печатали воззвания, обращенные к французским земледельцам с соседних островов: комиссар обещал поселенцам должности и земли, если они признают власть революционного правительства. Листовки делали свое дело, и ряды сторонников Республики росли, но проходила неделя за неделей, а французские войска все еще не решались переправиться через Ривьер-Сале. До конца сентября положение оставалось неизменным; но тут комиссар Конвента узнал, что желтая лихорадка опустошает ряды английских войск и что генерал Грей, опасаясь циклонов, которые в эту пору года обрушиваются на Наветренные острова, увел большую часть своей эскадры в Фор-Руайяль на острове Мартиника, так как в этой гавани легче укрыться от урагана. Долго думали, как лучше воспользоваться этим обстоятельством. Наконец было решено разделить французские войска на три колонны под командованием де Лессега, Пеларди и Будэ; колонны эти попытаются одновременно с трех сторон проникнуть в область Бас-Тер. Были конфискованы все челноки, лодки, даже каюки и пироги индейцев, и однажды ночью наступление началось. Два дня спустя французы уже были хозяевами городов Ламантен и Пти-Бур. А на заре 6 октября началась осада укрепленного лагеря в Бервиле… В Пуэнт-а-Питре все жили в тревожном ожидании. Некоторые полагали, что осада затянется надолго, так как у англичан было достаточно времени, чтобы хорошо укрепить свои позиции. Другие утверждали, что генерал Грэм обескуражен, видя, как быстро упрочилось республиканское правительство в Гранд-Тере: жители города, казалось, насмехались над ядрами, которые в бессильной ярости посылали в их сторону батареи, расположенные на холме Савон… В эти дни Эстебан часто виделся с Ансом, стражем гильотины и палачом, который устроил у себя в доме своего рода кунсткамеру: мулат собирал морские веера, обломки минералов, чучела луна-рыб, корни, напоминавшие своею формой животных, и ярко-красные морские раковины. Нередко они вдвоем отдыхали в красивой бухте Гозье, любуясь расположенным там островком, который сверкал под лучами солнца, словно сердце из халцедона. Зарыв в песок несколько бутылок вина, чтобы они немного охладились, Анс доставал из футляра свою старенькую скрипку и, повернувшись спиной к морю, исполнял прелестную пастораль Филидора, обогащая ее собственными вариациями. Он был незаменимый спутник для прогулок, всегда готовый прийти в восторг при виде куска серы необычной формы, редкостной бабочки или попадавшегося на пути незнакомого цветка. В полдень 6 октября Анс получил приказ погрузить гильотину на повозку и немедленно отправиться в сторону Бервиля. Крепость была занята французами. Виктор Юг, не приступая к атаке, предложил генералу Грэму сложить оружие не позднее чем через четыре часа. И когда по истечении этого срока комиссар Конвента вступил в укрепленный лагерь, где в беспорядке валялись различные предметы, брошенные при поспешном отступлении, он обнаружил там тысячу двести английских солдат, не знавших ни слова по-английски: уходя, генерал Грэм взял с собой только два десятка колонистов, сражавшихся за дело монархии, — тех, кто был ему хорошо знаком; остальных же бросил на произвол судьбы. Подавленные чудовищным вероломством человека, который ими командовал, французы, перешедшие под британские знамена, держались маленькими группами и даже не успели переодеться в штатское.

— Это нечто немыслимое, — заявил Анс перед отъездом, делая неопределенный жест в сторону повозки, на которой стояла грозная машина, укрытая брезентом.

Дул влажный ветер, а над островом Мари-Галант уже шел сильный дождь — над землей нависли грозовые тучи, и из светло-зеленого, каким он обычно представал взору, остров внезапно стал свинцово-серым…

— Это нечто немыслимое, — повторил Анс, возвратившись на следующий день в Пуэнт-а-Питр.

Палач вымок и дрожал от холода, хотя и старался согреться ромом во всех придорожных трактирах. Вот почему он слегка захмелел и принялся объяснять Эстебану, что гильотина не приспособлена для массовых казней. Ее работа рассчитана на определенный ритм с четкими перерывами во времени, и он, Анс, не понимает, как это комиссар, превосходный знаток грозной машины, пожелал, чтобы восемьсот шестьдесят пять человек, приговоренных к смерти, один за другим легли под нож гильотины. Было сделано все, что только в силах человеческих, дабы ускорить процедуру. Однако к полуночи только тридцать осужденных понесли кару за свою измену.

«Довольно!» — крикнул комиссар Конвента.

И остальные пленники были расстреляны группами по десять — двадцать человек; а повозка с гильотиной возвратилась в Пуэнт-а-Питр, избегая дорожных рытвин. Что касается горстки английских солдат, окруженных в Бервиле, то Юг выказал милосердие и разрешил им присоединиться к разбитому британскому войску, предварительно разоружив их. Обратившись к молодому капитану-англичанину, который замешкался и не сразу ушел, Виктор сказал:

— Я должен находиться тут. Но ты… Кто заставляет тебя смотреть, как течет французская кровь, которую я вынужден проливать?

Эра «белых начальников» на Гваделупе окончилась. Сообщение о том было обнародовано под оглушительный барабанный бой.

— Это нечто немыслимое, — вновь повторил Анс, расстроенный тем, как бесславно началась его деятельность. — Их было восемьсот шестьдесят пять человек. Каторжный труд!

Эстебан слушал его рассказ с рассеянным видом, как слушают рассказ об извержении вулкана, которое произошло где-то очень далеко. Бервиль был для юноши просто названием незнакомого города. Он никогда не видел ни одного из тех, кто был там казнен, и потому известие о гибели восьмисот шестидесяти пяти человек не произвело на него должного впечатления.

XXI

В Бас-Тере все еще оставалось несколько очагов сопротивления. Однако воля к борьбе у сторонников монархии, преданных генералом Грэмом, все больше слабела, и как только им удавалось раздобыть какое-нибудь рыбачье суденышко, они тотчас бежали на соседний остров. После падения Фор-Сен-Шарля военная кампания была практически окончена. Острова Дезирад и Мари-Галант, — их губернатор, перешедший на службу Англии, предпочел, не вступая в сражение, покончить самоубийством, — также оказались в руках французов. Виктор Юг был теперь полным хозяином Гваделупы и мог объявить жителям, что отныне они будут трудиться в мире. Желая подкрепить свои слова символическим жестом, он посадил несколько деревьев — в будущем их зелень должна была осенять площадь Победы. Тогда-то и произошло событие, которого все уже давно ожидали с тревожным любопытством: в городе, на глазах у жителей, начала действовать гильотина. В день первой публичной казни, когда решено было обезглавить двух священников-монархистов, прятавших на ферме ружья и боевые припасы, весь город устремился на площадь, где уже воздвигли прочный помост с боковой лестницей, как в Париже; он покоился на четырех столбах из крепкого кедра. К этому времени республиканские моды уже проникли в эту французскую колонию, и потому многие мулаты щеголяли в коротких синих куртках и белых панталонах в красную полоску, а мулатки выставляли напоказ новехонькие головные платки, выдержанные в тех же тонах. Никогда еще город не видел такой шумной, веселой толпы; в безоблачном небе этим солнечным утром колыхались на ветру трехцветные знамена, и цвета их повторялись в одежде людей. Юные служанки высовывались из окон канцелярии комиссара, что-то кричали и смеялись, когда нетерпеливая рука какого-нибудь офицера скользила вверх по их ногам. Мальчишки усеяли кровли домов, чтобы лучше видеть происходящее. На жаровнях дымилось мясо, в больших глиняных кувшинах пенился ананасный сок, а душистый ром, которым заблаговременно подкрепились зрители, усиливал возбуждение толпы. И все же когда на эшафоте появился Анс в парадной одежде, гладко выбритый и необыкновенно торжественный, воцарилась гробовая тишина. В отличие от Кап-Франсэ, где с некоторых пор существовал превосходный театр, в котором драматические труппы, направлявшиеся в Новый Орлеан, показывали новые пьесы, Пуэнт-а-Питр не был избалован зрелищами. Тут не только не ставили пьес, но жители никогда даже не видали сцены, открытой для публики. И потому в тот день люди впервые поняли, что такое трагедия. Рок присутствовал здесь, вместе с безжалостным и неотвратимым лезвием он нависал над теми, кто злонамеренно поднял оружие против своего города, против своего отечества. А роль античного хора исполняли зрители, слова их, как строфы и антистрофы, разносились гулким эхом над деревянным помостом. Внезапно появился глашатай, стражники расступились, и на запруженную народом площадь въехала повозка, в которой сидели двое осужденных: их запястья были перехвачены веревкой, а пальцами оба перебирали одни и те же четки…