Иван Истомин - Живун

• Название: Живун
• Автор: Иван Истомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7529-0674-1 (Т. 1), 5-7529-0675-Х

Переиздание одноименного романа, повести «Последняя кочевка» и рассказов старейшего ненецкого писателя. Произведения, написанные на автобиографической основе, воссоздают историю Тюменского Севера 20-х–30-х годов нашего столетия.

---

Однако усаживались за стол немного хмуроватые: ночь, по обычаю, постовали, не спали, но главное — хмельного не было на столе. Сандра глядела на всех с лукавой улыбкой.

— Садись! — позвали ее. Она кивнула и молча вышла из избы. Вернулась, неся большую сулею самогона.

— Откуда? — уставились на нее.

Оказалось, Сандра предусмотрительно купила самогон через крестную, еще раньше. Старательно прятала его и от Мишки и от Сеньки. Гриш один знал. Перед ним она отчиталась в расходах.

Еще не выпив, все словно захмелели.

— Вот молодчина! — рассыпался в похвалах Гажа-Эль. — А я мучаюсь, проклинаю Гриша, пошто заманил в этакую даль. Ну, разговеюсь!

Выпили — развеселились. Песни запели. Мишка в пляс пустился. За ним — Сенька.

Барыня угорела —
Много сахару поела.
Барыня, тук и тук!
Сударыня, бук и бук! —

выделывал он кренделя под общий смех.

— Давай, давай! — подзадоривал захмелевший Гриш. Наигрывая плясовые мелодии, он притопывал в такт, видно было, у самого душа рвется выкинуть этакое невероятное.

«Славно у нас, дружно! Еще лучше заживем!..» — Он радостно зажмурился от этих мыслей.

И тем горше было ему от той ссоры, которая случилась нежданно-негаданно.

Сенька — нарочно сделал или случайно вышло так, — отплясывая, подмигнул Сандре:

— Пошли, суседка, на пару…

Гаддя-Парасся болезненно ревновала Мишку к Сандре, остро переживала Мишкино охлаждение к себе, ненавидела соперницу.

— Мой-то, непутевый! Нет, поглядите, люди! Ой, что-то нечисто тут!.. — злобно сказала она, поворотясь к Мишке. Вдвоем оставались… Поди, того… Ха-ха-ха…

Сандра онемела: наглая! Позеленела от приступа ярости. Все, что она так сдерживала, выплеснулось.

— Чужого не подбираю!.. — сверкнула она глазами. Пляши сама, тебе как раз… с брюхом.

Парасся насмешливо скривила губы.

— Да уж не хабторка!

Этого Сандра вовсе не могла стерпеть.

— Не тебе укорять! Думаешь, не знаю, от кого носишь? От моего дурака!

Мишка взъярился, накинулся на жену:

— Не бреши! Чего выдумала!

Парасся покраснела, заголосила:

— Ой, беда-беда! Что болтает! Тьфу, тьфу!

Разыгрался скандал…

— Да что вы! — стала увещевать Елення. — Пели-плясали — и нате! Хватит вам… — И обратилась к мужу: — Давай, Гриш, что-нибудь веселенькое…

Но Сандра не желала примирения.

— Бесстыжая! Все знаю, все вижу. Мало здесь липли, так еще в Мужах… Срам один… Мне все рассказали…

Вконец расстроенная, Парасся готова была зареветь.

Сильным ударом кулака Мишка сшиб Сандру с ног.

— Не смей! — не своим голосом вскричал Сенька и схватил Мишку за руку.

Тот, как тростиночку, отшвырнул его, но Сенька не отвязался, вспрыгнул и снова повис на Мишке.

— Ну, что говорила?! Глядите, непутевый-то! — с ехидным злорадством всплеснула руками Парасся.

Гажа-Эль оттолкнула Сеньку, отвел Мишку в сторону.

Хмурый, недовольный, что ему не дали выместить злость на Сандре и Сеньке, Мишка подошел к столу и залпом опустошил свою чашку, а потом и еще чью-то, стоявшую рядом.

— Зачем выпил мой самогон? — вскипел Сенька.

— Не твой. Наш. Сандра выставила, — огрызнулся Мишка.

— На нашу пушнину покупала! На общую! — не унимался Сенька.

— Твоя-то доля велика ли?

Гриш недовольно поморщился.

— Ну, пошли считаться. Я-то не корю никого. Эль — тоже.

— Завсегда так: кто меньше тешет, тот больше брешет, — сказал Гажа-Эль. — Пошли, Гриш! Неча тут делать…

Гриш хотел идти, его задержал Мишка.

— Ты как хочешь, святая душа, а я тебе заявляю при всех: не желаю быть в парме — и шабаш! Не желаю!.. Или — в пай!.. И все такое… — пьяно выкрикивал он.

Гриш понимал — не спьяну грозится, на уме держит…

— Проспись, Миш. Вытрезвишься, поговорим-потолкуем, — сказал он.

— Зачем — проспись? Сейчас желаю!.. И все такое…

Не ответив ему, Гриш ушел.

Он не успел еще раздеться, как услышал крики на дворе. Выскочил — Мишка с Сенькой схватились в драке. У Сеньки лицо в крови, но он, словно обезумев, лез на рослого, хваткого Мишку и — откуда только сила бралась — мутузил его.

Одному Гришу не разнять было бы их, да подоспел Гажа-Эль. Схватил в охапку Сеньку и унес в избу.

— Вот те и Рождество, якуня-макуня, — ворчал он.

Гриш долго не ложился спать. Сидел на лавке, сокрушенно вздыхал. «Разлад… Грызня… Так дело не пойдет… А трезвые дружно жили…»

После Рождества Вотся-Горт словно в печаль погрузился. Все ходили понурые, мрачные, словом не обмолвятся. Совсем тягостно было в избе Мишки и Сеньки. Оба глядели друг на друга волками. У Сеньки долго не проходили синяки под глазами, и нос, прежде мало заметный, неделю, если не больше, синел здоровенной картошкой. Мужики вставали рано и расходились — в тайге не повстречаешься. А женщины день-деньской напролет в избе, возле печи толклись.

Сандра осунулась. Парасся менее болезненно переживала разлад. Ей было недосуг. И прежде она не так-то легко управлялась со своей семьищей, а в нынешнем состоянии тем более. И хотя Парасся во всем виновата, первой пойти на примирение с Сандрой не желала.

В другой избе не ссорились, но и тут чувствовалась та же подавленность. Елення и Марья уже не перемигивались, не перешептывались — в открытую, как о достоверном факте, говорили о грехе Парасси. Осуждали ее одну. Сандре сочувствовали.

Мужья в бабьи пересуды не встревали и уже не одергивали жен. Гриш ругал себя за недогадливость. Женщины прозорливее оказались, точно учуяли. Мишка сподличал, значит… Перед товарищем — одно, а еще и перед пармой… Гриш будто ясно увидел: калданка, которую волны кидали, как хотели, которую он, выбиваясь из сил, старался вести выбранным курсом, дала течь…

Нет и не будет жизни в этой избе, знал Гриш. Расселить надо Сеньку с Мишкой. А куда? Один выход — кому-то меняться с Мишкой. Сеньку нельзя трогать с его оравой, да и Парасся тяжелая… Меняться, конечно, ему.

Переговорил с Еленней — та ни в какую. Не захотела идти с Парассей под одну крышу. Так уламывал, этак. Пригрозилась: Карька запряжет, не глядя на стужу, с детьми в Мужи подастся.

Намекнул Марье — та заодно с Еленней.

Поскреб затылок, покряхтел. Был бы лес наготовлен, срубили бы избу. Хоть и не время. Ну, что поделаешь, раз приспичило. Можно и в мороз ставить…

Все-таки не оставляла его надежда: как немного потеплеет — перетащить свои вещички на Мишкину половину, поменяться с ним. Поупрямится Елення и уступит, не без сердца, поймет: не надолго ведь, по весне поставят еще пару изб. Лес надо наготовить…

Наготовить…

Тут Гриш как-то терялся. Решил мужиков спросить. Согласятся — дело в шляпе.

Из хитрости, чтобы не выдать опасений, Гриш сказал однажды, будто впечатлениями делится, высмотрел-де неподалеку перестойный кедровник для сруба.

Мужики догадались, куда он клонит. Отказаться не отказались, но и желания не выразили. Было видно — нет у них охоты силу тратить…

Значит, жить долго в Вотся-Горте не надеются…

Гриш ожесточился против Мишки, придумал устроить над ним суд, выгнать его из пармы, как шелудивого пса. Не знал только, с чего начать. Отмахиваясь от прежних своих сомнений, Гриш винил во всем одного Мишку.

Придет время, и вотся-гортская парма возродится. Люди будут трудиться сообща в больших, богатых артелях, в богатых колхозах. Но вынянчат они новую жизнь всем родом, всем племенем…

А пока Гриш искал выхода. Искал объяснений.

— Отчего не ладим? — спросил он Эля, направляясь как-то утром в тайгу.

Эль, не долго думая, ответил — мол, от зависти и жадности. Припомнил, как Сенька набивал утробу яйцами сверх всякой меры, как Парасся хватала сырки себе на нярхул, и подвел итог: «И Мишка позарился на чужую бабу от жадности…»

— Жадность, — заключил он свои рассуждения. — То ли еще будет под весну, когда сусеки-то опустеют, якуня-макуня! — припугнул Эль. — Страшнее волка — человек!

— Уж будто в жадности все дело… Какой человек! — не согласился Гриш. — Ты, чай, не пожадничаешь.

— Почему? На сур пожадничаю, — засмеялся Гажа-Эль.

— И все же я в тебя верю. Последним куском ты поделишься. Да и про себя скажу: нет во мне этой… скверноты… Кабы вот так-то, один к одному подобрались, с одним понятием-разумом…

— Через сито не просеялись? — Эль с сомнением покачал головой.

— Это от того, что со сквернотой приехал Мишка, не скинул ее в Мужах, как вытертую малицу.

— А как скинешь, если она внутрях?..

Как скинуть — Гриш не знал…

Они дошли до места, где расходились их тропы. Налево — Гришу, направо — Элю. Остановились, набили трубки, закурили.