Иван Истомин - Живун

• Название: Живун
• Автор: Иван Истомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7529-0674-1 (Т. 1), 5-7529-0675-Х

Переиздание одноименного романа, повести «Последняя кочевка» и рассказов старейшего ненецкого писателя. Произведения, написанные на автобиографической основе, воссоздают историю Тюменского Севера 20-х–30-х годов нашего столетия.

---

В разных концах зала зацокали языками.

— Кто же палил? — повторил настойчиво Гриш.

— Кто, как не кровопийца! — бросил Вечка.

— Может, Яран-Яшка? По Эгруньке сохнет!.. — предположили в конце зала.

Яшка вскочил с места, затряс головой:

— Моя не стрелял! Пошто моя стрелять путет? Моя маленько попугал…

— Ишь, маленько попугал — четырежды пальнул!.. — возмутился Гриш.

— Моя стрелял нет. Я тумал, он люпит моя невеста. Сказал про северный закон. Моя только сказал. Но моя стрелял нет…

— А невеста-то кто? Эгрунь, что ль? — Мишка Караванщик притворился, будто не понимает.

Яран-Яшка радостно затряс головой и тут же скис, потупился, по-детски пожалился, что вот брат Митька согласен на свадьбу, а Эгрунь не желает за него выходить.

Мужики дивились:

— Дела-а!.. Озыр-Митька — брат Яшке… Хитер! Вовсе прибирает Яшку к рукам…

— Цы-ыц! Будет бренчать боталами! Не ваше дело соваться, куда не следовает! — ощерился Озыр-Митька.

Но мужики не унимались:

— Кто же стрелял в председателя? А, Митрий?

Озыр-Митька стал краснее волчьей ягоды, подскочил.

— Господи! Что же это такое?! За кого нас считают? Звери, что ли, мы?

Вскочил с места и Квайтчуня-Эська, затряс черной окладистой бородой, завертелся, ища сочувствия.

— Побойтесь Бога, мужики! — крестился он. — Мы еще не свихнулись, чтоб руку на власть поднимать! Пускай живет себе на здравие Роман, как его по батюшке… Иваныч, кажись…

Кто-то из зала, будто поверя бывшим сельским воротилам, сказал со скрытым ехидством:

— Ну, Митька да Эська — овечки. Это Эгрунька-заноза стреляла. Другой зазнобе чтоб не достался…

«Ой, беда-беда!» — обомлела Эгрунь, не поняв подковырки. Она сидела ни жива ни мертва: вспомнила вдруг то воскресенье. Яшка после обеда чистил ружье, набивал патроны. Под вечер куда-то пропал. Эськины сыновья приходили звать Яшку в Нардом, и она обегала все комнаты, весь двор — не нашла. Спросила Митьку, тот в ответ сердито рявкнул. Яшка вернулся под утро, весь промокший, притащил пару уток. Она ужаснулась своей догадке: хотели убить Романа!.. Только сейчас впервые поняла. Собралась вскочить, обличить и еще больше ужаснулась — что делает… Еще и брата, как отца… Но Роман? Голова шла кругом. А тут еще ее подозревают…

Медленно поднялась, бледная, испуганная.

— Ой, что вы!.. — губы ее задергались. — Да чтоб я стрельнула в Романа?! — Ни она, ни кто другой не заметил, что Эгрунь запросто назвала председателя по имени. — Да я в жись пищаль-то в руки не брала! С какого конца палить — не знаю! Боже ты мой! — Слезы текли по ее щекам. — Да чтоб я в него!.. Ненавидела я Романа поначалу. Ой как ненавидела! А потом, не знаю за что, полюбила… Ей-Богу!.. Люблю, и все! — Другое признание рвалось ей на язык, но, поперхнувшись, икнув, она рухнула на скамью, закрыла лицо руками, разрыдалась в голос.

Куш-Юр растерянно махал на нее руками — мол, замолчи, дура, чего мелешь при народе. А Озыр-Митька сорвался с места, трясет кулаками, вопит:

— Срамница! Подлюга! Тьфу! Красного комиссара! Отцова убивцу!.. — И вдруг утих, обмяк, заторопился к выходу: — Ну вас всех с этой сходкой!.. Не ходил и ходить не буду!..

— Расстройство одно! — подхватил Квайтчуня-Эська. — Уйдем от греха.

Поднялись и другие, сидевшие с ними рядом возле печи.

Вослед им закричали:

— Ну и проваливайте!

— Знать, на воре шапка горит…

Куш-Юр с удовлетворением отметил — Яран-Яшка не ушел!

«Из-за Эгруни, наверно, остался? А может, понимать начал? Отколется? Вот бы… Славно все вышло… Верно, нет худа без добра…»

Повеселев, кивнул на дверь и сказал вслух:

— К лучшему! Объяснились малость. — И перевел взгляд на Эгрунь. Та все плакала. Куш-Юр поклонился ей и сказал:

— За любовь и признание — спасибо, Эгрунь, от всей души. Но от слов своих не отказываюсь — не сгоряча кидал… Не обессудь. Вот так… Вытирай слезы. Найдешь свое счастье… Верно, миряне-зыряне?

— Верно!

— Сорока орлу не пара.

— Как не найти! Заманчива! Мне б такую, да старуху куда деть?

Огонек в светильниках заплясал, табачное облако заколыхалось от дружного раскатистого смеха, который вызвала эта простецкая и смачная шутка. Даже Эгрунь прыснула сквозь слезы.

Никем не замеченный, ввалился в зал Гажа-Эль. Большой, взлохмаченный, заспанный, заслонил входную дверь.

— Вот где весело-то, якуня-макуня! — прохрипел он то ли со сна, то ли с перепоя. — Суру, что ли, напились?

Редко когда он появлялся так кстати.

— А, Элексей! Проходи! На амвон прямо! — крикнули ему.

— Герой! Про Галкину тайность дознался!

— Комсомолу подсобник.

— Сказывай, как дело было, куда сур-то дели?

Гажа-Эль укоризненно покачал головой:

— М-м, зубоскалы. Никому я не подсоблял. Сорванцы из-под носа утартали целый бочонок. Обидно аж…

— Иди на амвон, говорят тебе. Там бочонок! — подтолкнул Мишка Караванщик.

Гажа-Эль поверил, обрадовался и под веселый гул направился к подмостку, бесцеремонно перешагивая через сидящих на полу. Обшарив сцену, понял, что над ним подшутили, и горестно вздохнул:

— Эх, якуня-макуня! Вздумали изгаляться! Сур-то где? — уставился он на председателя.

— Вылили в реку. Бочонок выполоскали и на склад сдали.

— Ой, якуня-макуня! — Гажа-Эль схватился за голову. — Такое добро в реку! Хоть ковшик оставили б! За подсобление!

— Надо было! Не по-Божески поступили! — выкрикнули из зала.

— Тогда и парням, выходит, следовало оставить. Они ж докопались, — возразил Куш-Юр. — Не-ет, не пить, так всем!

— Тоже верно! Все ноне равны.

— Бабам, поди, к растопке вставать. Показывай мирских кровопийцев! Показывай! — раздался требовательный голос. Все дружно поддержали.

Вечка взглянул на председателя, спрашивая разрешения.

— Валяй, что вы там затеяли…

5

Подмостки вмиг превратились в заправскую сцену. Занавес из старого каюкового паруса задернулся. Вечка объявил, что сейчас начинается представление «Мужик, баба и пономарь», после чего состоится показ мирских кровопийцев, а потом игры и танцы для молодежи.

Гул постепенно смолк. Раздвинулся занавес. Все уставились на сцену.

Она походила сейчас на комнатушку в обычной крестьянской избе. Нехитрая обстановка, в углу светился образок.

По названию спектакля многие догадались, что увидят известную зырянскую сказку про мужика, его жену и пономаря-блудню. И не ошиблись.

Комсомольцы сами инсценировали сказку, сами играли. Правда, роль жены пришлось исполнять парню — ни одну девушку, тем более женщину, не удалось уговорить выступить на сцене. Может, бедовая Эгрунь рискнула бы, но ее не попросили — с дочкой контры комсомольцы связываться не хотели.

Халей-Ванька, которому выпало комсомольское поручение изобразить женщину, загримировался старательно. Надел длинный широкий сарафан с передником, меховые туфли с узорами, нацепил баба-юр с кокошником и даже довольно похоже подделал выпуклости спереди. Зрители потешались, шутливые замечания сыпали без удержу.

Мужик выглядел естественнее: в броднях, в суконной парке, надетой поверх малицы, как перед дальней рыбалкой. Только усы из древесного лишайника уж очень потешно топорщились под носом артиста. Зрители обсмеяли и мужика, хотя меньше, чем бабу.

Смех, подшучивания не смутили исполнителей. Действие началось без запинки.

Спектакли и Мужах были еще вновину. От лицедейства ждали всамделишности. А на сцене жена чересчур трогательно, со слезами, с поцелуями, как не сделает ни одна зырянская женщина, провожала мужа на промысел. Да и муж, прощаясь, нарочито ласкал жену. Все выглядело забавно. Когда же, проводив мужа, баба круто повеселела и даже пошла приплясывать, раздался всеобщий хохот. Смеялись мужчины и друг в друга пальцами тыкали: «Вот что бабы без нас-то выделывают!»

Хохот, мужичьи реплики заглушали не только полушепот суфлера, но и голоса актеров. Но никто не жаловался. И без того все понятно.

Появление пономаря, плутоватого, гривастого, с козлиной бородкой, зал встретил бурей восторгов.

Трижды сотворив крестное знамение, пономарь нараспев возблагодарил Бога за счастье побыть наедине с ангелом своей души — хозяйкой. По голосу все узнали Вечку.

Несколько минут сыпались похвалы. Удивлялись, мол, ну и Вечка, сумел же так ловко вырядиться. И похоже до чего! И слова тянет совсем как пономарь, даром что комсомол.

Зрители увлеклись представлением. Кокетство хозяйки, пылкие ухаживания пономаря принимались на веру, смешили и возмущали. Вот ведь какие плутни творят, мужика обманывают!

Неожиданное возвращение мужа за забытыми брезентовыми рукавицами зал встретил вздохом радости.