Григорий Свирский - На лобном месте

• Название: На лобном месте
• Автор: Григорий Свирский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Авторитет Ленина еще не был подкошен -- среди широкой публики -юбилейным славословием или книгой Василия Гроссмана "Все течет".

Распространился слух, что Ленина перевели с немецкого неверно. Многие десятилетия в сотнях книг, брошюр, статей приводились слова Ленина, сказанные им Кларе Цеткин: "Искусство принадлежит народу. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими"

И вдруг обнаружилась весьма существенная неточность, допущенная советскими редакторами. В первом издании воспоминаний Клары Цеткин слова Ленина звучат совсем иначе: "Искусство принадлежит народу. Оно должно быть понято этими массами и любимо ими"* .

Значит, все было поставлено с ног на голову: не народ должен быть поднят до высот подлинного искусства, а искусство должно быть снижено до уровня ширпотреба...

Новость взбудоражила всех: о ней говорили на собраниях, запрашивались газеты.

Нет, ЦК не могли спасти полумеры -- брань сурковых-ереминых. По известному опыту было решено: "чтоб зло пресечь, собрать все книги, да и сжечь"...

К тому и приступили.

29 августа 1957 года был создан Союз писателей Российской Федерации. Создавая его, Хрущев кричал: "Беспартийный Соболев нам ближе партийной Алигер". (!)

В решении ЦК поразительно полно отразилась и бюрократическое мышление руководителей партии: чтобы задушить Московскую организацию, решили сделать ее нижестоящей, создать над ней вышестоящую...

В вышестоящий орган кинули пригоршню доносчиков прошлых лет, не очень отбирая их, всех этих грибачевых-софроновых-алексеевых, и вышестоящий орган заработал...

Новая политика погромного секретариата СП Российской Федерации началась вот с чего: в СП срочно приняли 600 периферийных литчиновников -- директоров областных издательств, редакторов партийной печати. В Москве членом СП, а затем и руководителем его стал политический редактор "Правды" Юрий Жуков, громивший все и вся.

Чиновников принимали скопом, "на вес", чтобы чаша весов прочно склонялась на сторону конформизма и сталинской практики. Чтобы Паустовский, Тендряков, Каверин и еще 150 писателей-прогрессистов никогда более не смогли завоевать не только большинства, но даже слабого одобрения...

Отталкивать чужих и выгораживать своих стало главным делом автоматчиков...

Секретариат СП РСФСР, конечно, не утвердил исключения разоблаченного провокатора Эльсберга из Союза писателей...

Цветет в Тбилиси алыча

Не для Лаврентий Палыча...

-- помним, горланила в свое время улица. Теперь алыча цвела уж и не для Лаврентий Палыча, и не для Вячеслав Михалыча. Однако не изменилось ничего. Ровным счетом ничего!

Она цвела для других "номенклатурных" Змей-Горынычей, Сергеичей, Иванычей.

Но не для русской культуры. Не для России.

Несмотря на героизм, муки, жертвы литературы сопротивления, по-прежнему не для России!..

Эльсберга услали на полтора года в Ташкент, вслед за Симоновым, пока улягутся страсти; вперед вытолкали молодого поэта Федора Белкина. Грибачев и другие писали восторженные предисловия к его книгам. Его удостаивали чести печататься в новогодних номерах газет. В новогоднем номере "Литературной газеты" за 1959 год опубликовали, к примеру, такие его стихи:

...Душевные речи в труде повторимы.

Мы дальше стремимся путем Ильича.

Мы партии верим, дела ее зримы, -

Мы с партией вместе -- плечо у плеча...

Я привел эту деревянную строфу потому, что она имела любопытное продолжение.

Федор Белкин, который, как цепной пес, бросался на Маргариту Алигер, на Эренбурга, да что там какой-то Эренбург, даже Пушкина назвал "придумкой столичной интеллигенции". Белкин до того разгулялся, что решил повторить все эти погромные идеи перед телекамерой.

И тут произошло осечка. Один старый следователь из Минска случайно, в московской гостинице, увидел выступление Федора Белкина. И ахнул...

Оказывается, он 15 лет искал Федора Белкина, начальника окружной гитлеровской жандармерии, лично, из револьвера расстрелявшего сотни партизан и евреев.

Открылось ддя всех вдруг поразительное единство указаний гитлеровских жандармов и хрущевских идейных установок.

12. ВОСКРЕШЕННЫЙ БАБЕЛЬ

В дни правительственного шельмования книг, вдохновленных антисталинским годом, в "Литературной газете" появилась необъяснимая, на первый взгляд, статья. "Литературке" было приказано вторично похоронить Бабеля.

Как известно, Бабель погиб в сталинских лагерях. Только-только официально реабилитирован, переиздан и вдруг -- снова окрещен черным по белому... предателем. Лютова из "Конармии", прототипа автора, сравнили с Мечиком, погубившим партизанский отряд. Хула эта позднее перекочевала из газет в "серьезные исследования". (В. Перцов. Писатель и новая действительность, изд. 2, дополн., Москва, 1961 стр. 102.)

Почему? В чем дело? Правая рука не ведала, что делает левая? Ведала... Оказалось, сталинская машина совершила грубейший просчет. Каратели шельмовали новую литературу: Дудинцева, Гранина, Александра Яшина и других. Возродили политику "выжженной земли".

И тут... заработала советская классика, в свое время вместе с авторами затоптанная, но вновь в годы развенчания Сталина воскресшая. Переизданная.

В 1957 году, после бесчисленных проволочек вышел в свет Исаак Бабель. Почти одновременно с ним -- Андрей Платонов. Позднее других -- Михаил Булгаков. "Крамолу" вытолкали в дверь, а она -- в окно. Хватились литературные каратели, да поздно... Джинн, выпущенный из бутылки, помог духовно окрепнуть новьм поколениям.

Воскрешенный Бабель вышел с предисловием Эренбурга... "В эпоху, когда рождались романы-реки, -- писал Эренбург, -- в эпоху инфляции слов он (Бабель) более всего боялся многословия. Он был реалистом в самом точном смысле слова. Новелла "Гедали" родилась из дневниковой записи: "Маленький еврей-философ. Невообразимая лавка -- Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия: все говорят, что они воюют за правду, и все -- грабят..."

Предисловие Эренбурга в 66-м году, при втором посмертном издании Бабеля, вырывали из готового тиража как контрреволюцию. Сжигали по акту в присутствии официальных лиц.

Появилось новое предисловие Лидии Поляк, профессора МГУ. С чего начала она свое предисловие -- маленькая, болезненная, запуганная Лидия Поляк? С фразы: "Писать о Бабеле трудно!" Еще бы! "Главный вопрос Бабеля, главная тема, -- мужественно признала все же в конце статьи Поляк, -- имеет ли человек право на насилие во имя революции, имеет ли право на бесчеловечность во имя правды и человечности?"

Она приводит даже дневниковую запись 20-го года: "Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет".

Рассказ "Гедали" -- главный духовный нерв творчества Бабеля. Позднее те же вопросы поставит и Пастернак в "Докторе Живаго" -- оправданна ли революция, если она оставляет за собой миллионы трупов, слезы и отчаяние десятков миллионов? Если нескончаемая резня уносит цвет нации, а к власти прорывается, по обыкновению, подлейший, по локти в крови...

Не будем развивать этой темы, достаточно очевидной; остановимся на том, что с предельной отчетливостью, возможно, не осознавал даже Бабель, мудрейший Бабель. Ибо существуют исторические горизонты, которые ограничивают взгляд современников.

"Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца", -- пишет Бабель в рассказе "Путь в Броды", где буденновцы саблями рубят сопл, чужие соты, чтобы пограбить.

Жесток и злобен эскадронный Трунов, который стреляет в своего солдата. В "Письме", одном из рассказов, которым открывается сборник, крестьянский паренек-буденновец Курдюков, оставивший дома любимого коня, просит с деревенской учтивостью свою мать, чтобы коню мыла "беспременно передние ноги с мылом".

А затем с тем же лаконизмом сообщает, как они "кончали папашу", т. е. его, Курдюкова, родного отца, служившего у белых. А вообще, -- философствует боец Красной армии Курдюков, -- мы увидели, что "тыл никак не сочувствует фронту и в ем повсюду измена и полно жидов, как при старом режиме..."

В рассказе "Берестечко" заподозрили в измене старика, и вот казак "Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись".

Буденновец Матвей Павличенко охотно рассказывает о том, как он потоптал барина Никитинского: "Стрельбой, -- я так выскажу, -- от человека только отделаться можно: стрельба -- это ему помилование... Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть..." ("Жизнеописание Павличенки Матвея Родионыча")...

Но, может быть, это стихийная жестокость очерствелых солдат, озверелость голытьбы? Увы, эти будничные злодеяния насаждаются революционным руководством, прославленными деятелями эпохи Буденный в рассказе "Комбриг два" говорит заслуженному комбригу Колесникову, чтоб выбил поляков из городишка. "А побежишь -- расстреляю, -- сказал командарм, улыбнулся и отвел глаза в сторону начальника особого отдела.