Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

• Название: Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
• Автор: Любовь Воробьёва
• Издательство: ФИВ
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91862-016-8

Вниманию читателей предлагается книга о полной драматизма судьбе Прибалтики и её коренных народов (преимущественно эстонцев) в условиях военного-политического, цивилизационного, информационно-психологического соперничества германцев (немцы, датчане, шведы) и славян (поляки, русские), мира западного (римско-католического, протестантского) и мира восточного (православного), носителей вестернизированной идеологии (социализм, этнонационализм, парламентаризм) и приверженцев идеологии традиционалистской (самодержавная власть, консерватизм, Единая и Неделимая Россия). Анализ охватывает более восьми столетий (XII — начало XX в.) и прослеживает процессы, приведшие к отрыву Прибалтики от России в 1920 г.

---

Поскольку в Российской империи быть православным означало ещё и быть русским, отпад от лютеранства означал бегство от многовекового засилья тевтонов-победителей, обретение новой цивилизационной идентичности и приобщение к народу, не побеждённому немцами и являющемуся государствообразующим. Представления о русских и их вере лифляндское простонародье черпало из контактов с такими же простыми русскими людьми — кирпичниками, пильщиками, извозчиками, хотя и проживавшими в городах, но являвшимися по своему промыслу в лифляндскую деревню. Не скрывая имевшихся предрассудков в отношении русских, латыши и эстонцы обращались к ним с расспросами. Те, в свою очередь, не затруднялись ответами[52]. И в лице русского простолюдина, душевно преданного православию и любящего беседу «по душе» с воспоминанием угодников Божиих, вся Россия, как свидетельствовал латыш Индрик Страумит, пропагандировала за себя. В этих условиях формировалась молва: «Русский народ хороший!.. У них и вера… та самая, какая и у Царя. Значит, их вера царская и в эту веру можно перекреститься когда угодно, а из их веры в нашу нельзя… Русский народ добрый, и вера их святая, самая старая и трудная: у них посты»{155}. В этой связи весьма показательны свидетельства действительного статского советника Ивана Петровича Липранди. В своей записке министру внутренних дел Л.А. Перовскому он, в частности, пишет: «Внутреннее состояние души лифляндского поселянина хорошо выражается в некоторых частных случаях, например, присоединённые, возвращаясь домой и встречая русских, крестятся, показывают на груди крест и с восторгом говорят: “Смотри, теперь и мы русские”. В Риге проходящий латыш, которого позвали: “Эй, латыш!” — с гордостью, показывая крест, сказал: “Я не латыш, а русский!”»{156}

Если в статусе православного, а значит, и русского человека униженные и оскорблённые видели надежду на земные перемены к лучшему, разве можно их порицать за это и отказывать в присоединении к государственной религии и к государствообразующему народу? А ведь высшая власть, с оглядкой на прибалтийских немцев, порицала и требовала показания, что с переменой веры они не связывают никаких выгод от правительства.

И такие показания смиренно давались, тем более что в условиях особого остзейского порядка ни на какие земные выгоды рассчитывать не приходилось. Вместе с тем сам факт поддержки правительством движения крестьян к православию, пусть и обставленный множеством оговорок, всё же был вызовом монопольному господству немцев в Прибалтике. Кроме того, по сопротивлению немцев крестьяне чувствовали, что с их переходом в православие немцам будет хуже, и уже в одном этом видели выгоду для себя. Всё это укрепляло эстонцев и латышей в их чаяниях и стремлениях и объективно облегчало миссионерскую деятельность православного духовенства. С другой стороны, опасения правительства дать повод для несправедливых упрёков в усиленном склонении к православию латышей и эстонцев и пищу для сомнений в святости действий Православной Церкви явились причиной многих перестраховок, нарочитой корректности и осторожности центральной власти. И это позволяло немцам перехватывать инициативу и ставить пределы стихийному движению крестьян к православию, нисколько не смущаясь, в отличие от правительства, выбором средств для отстаивания своих позиций в крае. Такие расхождения в подходах к одному и тому же явлению со стороны верховной русской власти и обосновавшихся в Прибалтике немцев не только осложняли миссию православных священников, но и требовали от них, как выразился епископ Филарет, «мудрости змеиной». Эстонцам же и латышам, пожелавшим в таких обстоятельствах присоединиться к православию, нередко был уготован крест страдальцев.

Епископ Филарет по прибытии на место своего епископского служения в Прибалтийском крае сразу же попал в атмосферу дознаний, шпионажа, клеветы и угроз со стороны местных немецких властей. Однако своими донесениями в Петербург, в которых смирение сочеталось с убедительностью аргументаций и точностью описания событий, он постепенно добился доверия и Николая I, и обер-прокурора синода графа Протасова. В первые три года пребывания преосвященного Филарета в Риге случаев присоединения к православию не было. Движение началось со стороны гернгутеров[53].

В то время громкой славой в среде гернгутеров, несмотря на свою молодость, пользовался Давид Баллод. Никто не мог так утешить крестьян в их скорбях, болезнях и несчастьях, как он. В то же время это был человек твёрдый, решительный и смелый. Небольшого роста, с тёмной бородой, он говорил уверенно, зычным голосом, и крестьяне ему доверяли. В результате происков недоброжелателей и врагов он лишился своей усадьбы, служившей местом собраний гернгутеров. Перебравшись в Ригу, Баллод открыл в 1844 г. вблизи православной Покровской церкви молитвенный дом. Сюда по субботам и воскресеньям потянулись гернгутеры для молитв и поучений. Лютеранское духовенство не осталось безучастным к этим собраниям, и вскоре Баллод приобрёл оппонента в лице пастора Трея, редактора и издателя газеты «Друг латышей». Между ними завязалась полемика, не приведшая ни к какому соглашению. А за неделю до Рождества молитвенный дом Баллода был закрыт по распоряжению полиции. 24 января 1845 г. Баллод и с ним 120 гернгутеров обратились к преосвященному Филарету с просьбой присоединить их к православию. Они попросили также, чтобы для них была построена особая церковь с богослужением на латышском языке, с органом, скамьями для сидения и с разрешением общего пения молитв. Преосвященный, убедившись, что подавшие просьбу не рассчитывают ни на малейшие земные выгоды, не отказал в присоединении и отвечал, что богослужение на латышском языке не запрещается, но по правилам древней Православной Церкви орган иметь не позволяется вовсе, скамьи же могут быть допущены по сторонам для слабых и больных, как и пение молитв. После обсуждения такого ответа в течение месяца гернгутеры во главе с Баллодом заявили о готовности принять православие, не требуя ни органа, ни скамей. Присоединение состоялось, и в Покровской церкви было открыто богослужение на латышском языке.

Весть о присоединении Баллода быстро распространилась по всей Лифляндии, проникла даже в самые отдалённые и глухие медвежьи углы. В народе только и было разговоров, что о «перекрещении» Баллода и тех фактах, которые принесли из Риги ходоки, узнавшие всё из первых уст, т.е. от самого Баллода. Ходоки свидетельствовали, что «он и крест на груди носит, и крестное знамение творит не так, как мы, всею рукой, а тремя перстами, и не по-нашему, а прежде кладёт на правое плечо, потом на левое, и икона в комнате и лампадка горит». И снова в Ригу потянулись латыши и эстонцы с заявлениями о присоединении.

К этому времени новые назначения ослабили позиции прибалтийско-немецкого дворянства при дворе. Министром внутренних дел стал Лев Алексеевич Перовский, принявший близко к сердцу дело православия в Прибалтийском крае. Шефом корпуса жандармов и начальником III отделения на место скончавшегося Бенкендорфа, единомышленника и покровителя Палена, был назначен князь, генерал-адъютант Алексей Фёдорович Орлов. По докладам Орлова и Перовского в мае 1845 г. барон Пален, не оставлявший преследования православия в крае, был смещён с должности генерал-губернатора, а на его место назначен генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин, «более человеколюбивый», согласно оценке местного священника Андрея Петровича Полякова. В мае 1845 г. генерал Головин прибыл в Ригу. Он стал свидетелем огромного движения и устроителем первых сельских православных приходов.

С назначением русского генерал-губернатора движение за присоединение к православию только усилилось. Хотя изначально тяга к православию была связана с аграрным вопросом (наряду с новой верой народу были нужны и средства к жизни), теперь же крестьяне, помня об условиях государя, просили только веры, спеша воспользоваться тем, что было дозволено. Конечно, часть народа надеялась и на некоторые земные выгоды (например, получение работы и выделение хлеба, освобождение от долгов и от обязанностей по отношению к лютеранским учреждениям и обществам и т.д.). И это было так по-человечески! Другая часть также думала об улучшении своего быта, но в силу законности и справедливости, которые, как многие надеялись, скорее восторжествуют в окормлении «царской веры», чем лютеранства. Поэтому, несмотря на голодные зиму и весну 1845 г. и по-прежнему плохие виды на урожай, народ смиренно сносил все тяготы жизни, чтобы ничто не помешало ему обрести государственную веру. Не было ни «бунтовщиков», ни «агитаторов», ни «беспорядков», о которых немцы неустанно предупреждали правительство. Движение носило исключительно мирный и чисто религиозный характер.

В инструкции генерал-губернатору Головину Николай I определил отношение центральной власти к делу православия в Прибалтийском крае. В частности, генерал-губернатор должен был наблюдать за тем, чтобы присоединение иноверцев к православию было свободным, а со стороны православного духовенства не допускались средства понуждения. Изъявившим желание присоединиться к православию государь повелевал объяснять, чтобы они поступали по своему убеждению и совести и не ожидали никаких особых земных благ. С другой стороны, в инструкции содержалось требование объяснять в первую очередь помещикам, что никакое местное начальство не вправе запрещать кому-либо принятие господствующего в империи исповедания. Кроме того, подчёркивалось, что принявших православие надлежало ограждать от всяких преследований и притеснений и строго наблюдать, чтобы никто из принявших православие не лишался тех прав и преимуществ, которыми по состоянию своему пользовался, находясь в иноверчестве, поскольку перемена вероисповедания не переменяет отношений гражданских{157}.