Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий

• Название: Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-7001-0034-7

Как может складываться жизнь в обществе, где нет ни мужчин, ни женщин, где все существа только одного пола? Такой вопрос поставила замечательная американская писательница Урсула Лe Гуин в романе «Левая рука тьмы», который был удостоен двух высших премий США за произведения в жанре научной фантастики: «Хьюго» и «Небьюла».

Не менее удивительны по замыслу и три другие романа. В них писательница ставит проблему контактов разных миров.

Если Вы не знакомы с творчеством Урсулы Ле Гуин, Вы не знаете современной фантастики.

---

Там, где ледник подходит к берегу залива Гутен, мы спустимся с него и, пройдя пятьдесят — сто миль по Пенсайским высотам и болотам, которые будут покрыты десятью или двадцатью футами снега, выйдем на Кархидскую границу.

Весь маршрут проходит по необитаемым местам. Здесь мы не встретим ни одного инспектора. Несомненно, это самое важное.

У меня совсем не было документов, а документы Эстравена — при самом поверхностном осмотре становилось ясно, что они поддельные. К тому же я только внешне напоминал гетенианца и не хотел подвергаться осмотру. С этой точки зрения, план Эстравена был очень практичен. В остальных отношениях он казался чистейшим безумием.

Это мнение я хранил про себя. Если уж все равно нам придется умирать в попытке бегства, я предпочитал умереть таким образом. Эстравен, однако, все еще раздумывал над другими возможностями. На следующий день, который мы провели, тщательно упаковывая на санях наши запасы, он сказал:

— Если вы вызовете звездный корабль, то как быстро он прилетит?

— От восьми дней до полумесяца, в зависимости от того, где находится корабль относительно планеты. Он может оказаться на противоположной точке орбиты.

— Не быстрее?

— Не быстрее. Двигатель «Нафал» нельзя использовать в пределах солнечной системы. Корабль пойдет на обычном ракетном двигателе, а это займет не менее восьми дней. А что?

Он крепко затянул веревку и завязал ее, прежде чем ответить.

— Я думал о том, чтобы попросить помощи у вашего мира, раз уж наш не может ее оказать. В Туруфе есть радиопередатчик.

— Мощный?

— Не очень. Ближайший мощный передатчик в Кухумее, около четырехсот миль к югу отсюда.

— Кухумей большой город?

— Четверть миллиона жителей.

— Мы должны будем каким-то образом воспользоваться передатчиком, а потом более чем на восемь дней скрыться. Вероятность удачи очень мала.

Он кивнул.

Я вынес из палатки последний мешок с кадиком, уложил его на сани и сказал:

— Если бы я вызвал корабль в тот вечер, когда вы говорили со мной, накануне моего ареста… Но мой ансибл был у Оболе, да и сейчас у него, вероятно.

— Он может его использовать?

— Нет. Даже случайно не может. Установка координат исключительно сложна. Если бы я воспользовался им!

— Если бы я тогда знал, что игра окончена, — сказал Эстравен.

Он улыбнулся, он не привык сожалеть.

— Вы старались, но я вам не поверил.

Когда сани были нагружены, он настоял на том, чтобы остаток дня мы провели в палатке, ничего не делая, сберегая энергию. Он, лежа, писал в маленькой записной книжке своим мелким быстрым вертикальным кархидским почерком. Эта запись составляет содержание предыдущей главы. У него не было возможности на протяжении предыдущих месяцев вести свой дневник, и это его раздражало. В этом смысле он был очень педантичен. Я думаю, что дневники для него были и обязанностью, и связью с его семьей в очаге в Эстра. В те времена я не знал, что он пишет.

Пока он писал, я намазывал воском лыжи или просто бездельничал.

Я начал было насвистывать танцевальный мотив, но оборвал себя на середине.

У нас была одна палатка, и если мы хотим делить ее, не сводя друг друга с ума, необходима какая-то сдержанность в манерах и поведении.

Услышав свист, Эстравен поднял голову и сонно взглянул на меня.

— Я хотел знать о вашем корабле еще в прошлом году. Почему вас послали сюда одного?

— Первый посланник в мир всегда приходит один. Один чужак — просто случайный гость, два — уже вторжение.

— Дешево же ценится жизнь первого посланника.

— Нет, Экумен ничью жизнь не ценит дешево, но лучше подвергнуть опасности одну жизнь, чем две или двадцать. К тому же очень дорого посылать людей в кораблях с большими прыжками. Да я и сам просил об этой работе.

— «В опасности честь», — процитировал он какую-то строку.

Потом он добавил:

— Мы будем достойны чести, когда достигнем Кархида.

Слушая его, я верил, что мы доберемся до Кархида, преодолеем восемьсот миль гор, ущелий, провалов, вулканов, ледников — сплошную пустыню, без убежища, без жизни, среди зимних бурь ледяного века.

Он продолжал писать с какой-то упрямой основательностью, которую я видел в безумном короле, когда тот занимался кладкой камня.

Основываясь на своих расчетах, он собирался добраться до Кархида на четвертый день четвертого месяца зимы, Архад Аннер.

Выступить мы должны были завтра, в тринадцатый день первого месяца зимы — Торменбод Терем. Наших запасов должно было хватить на три месяца — семьдесят восемь дней. Итак, делая по двенадцать миль в день, мы достигли бы Кархида в Архад Аннер. Все было решено. Оставалось только выспаться.

Мы выступили на рассвете. Шел небольшой снег. Снежный покров на холмах был мягкий, неслежавшийся. Земные лыжники называют его «дикий» снег.

Сани были тяжело нагружены. Эстравен считал, что их общий вес превышает триста фунтов. Тащить их по мягкому снегу было трудно, хотя они были прекрасно приспособлены к езде: полозья великолепные, покрытые особым полимером, который сводил сопротивление почти к нулю, но и они застревали в снегу. Вскоре мы поняли, что по такому снегу, да еще каждый раз спускаясь в овраги и поднимаясь из них, легко идти, когда один тянет сани, а другой толкает их сзади. Весь день шел снег. Мы дважды останавливались, чтобы поесть. В холмистой местности было совершенно тихо.

Мы продолжали идти до самых сумерек.

На ночь мы остановились в долине, точно такой же, как и оставленная нами утром. Я так устал, что пошатывался, но не мог поверить, что день кончился. По измерителю расстояния, укрепленному на санях, мы проделали пятнадцать миль.

Если по мягкому снегу и неровной дороге с тяжелым грузом мы смогли за день пройти столько, то, конечно, будем еще быстрее двигаться по льду, где поверхность ровнее и тверже, а груза к этому времени станет меньше. Теперь я поверил в план Эстравена. Через семьдесят дней мы будем в Кархиде.

— Вам приходилось раньше так путешествовать? — спросил я его.

— Санями? Часто.

— И далеко?

— Однажды осенью несколько лет назад мне пришлось проделать несколько сотен миль по Кармскому льду.

Нижний край земли Карм, гористый южный полуостров Кархидского полуконтинента, как и на севере, покрыт ледниками.

Человечество Великого Континента Гетена живет на полоске земли между белыми стенами. Уменьшение солнечного излучения, по их расчетам, на восемь процентов привело бы к тому, что эти стены сомкнулись. Тогда не было бы ни людей, ни земли, только лед.

— Зачем?

— Любопытство, любовь к приключениям.

Он поколебался и слегка улыбнулся.

— «Расширенные сложности и напряженности — цель жизни», — сказал он, цитируя одно из моих экуменийских высказываний.

— Ага, вы сознательно усиливали эволюционную сущность, заложенную в каждом существе.

Мы оба были очень довольны собой, сидя в теплой палатке, попивая горячий чай и ожидая, пока закипит похлебка из кадика.

— Примерно, так, — согласился он. — Нас было шестеро. Мой брат и я из Эстра и четверо друзей из Стока. У нашего путешествия не было особой цели. Мы хотели взглянуть на Теремандер — гору, выступающую изо льда. Мало кто видел ее с земли.

Похлебка была готова — совсем не то, что месиво из отрубей на Пулафенской ферме. У нее был вкус жареных орехов, и она великолепно обжигала рот. Наслаждаясь, я сказал:

— Лучшая еда, какую я пробовал на Гетене, всегда в вашем обществе, Эстравен.

— Но не на банкете в Мишпори.

— Верно, не там. Вы ненавидите Оргорейн?

— Орготы не умеют готовить. Ненавидеть Оргорейн? Нет. Зачем же? Можно ли ненавидеть или любить страну? Тайб рассуждает об этом, но я не понимаю. Я знаю людей, города, фермы, холмы, реки, скалы, знаю, как светит солнце. Но как можно любить или ненавидеть все это в целом? Пока я люблю жизнь, я люблю и холмы Эстра, но эта любовь не имеет ничего общего с ненавистью. Надеюсь, я невежествен.

Невежествен в жанндарском смысле, невежество по отношению к абстракции, тяготение к реальности. В этом учении было что-то женственное, отказ от абстракции, от идолов, подчиненность реальному. Это мне не нравилось.

Однако он добавил:

— Человек, который не чувствует отвращения к плохому правительству, глупец. И если бы на земле существовало хорошее правительство, какое удовольствие было бы служить ему!

В этом мы понимали друг друга.

— Я знаю такое удовольствие, — сказал я ему.

— Да, так я и думал.

Я вымыл наши чашки горячей водой и вылил ее за палаткой. Снаружи было совершенно темно. Продолжал идти снег, снежинки пролетали в пятне света и падали у входа в палатку. Закрывшись в ее тепле, мы забрались в спальные мешки. Он сказал что-то вроде: «Дайте чашки мне, господин Ай». Я ответил: