Грегор Самаров - На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти

• Название: На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти
• Автор: Грегор Самаров
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1537-1

Это удивительная история любви и увлекательных приключений, которые разворачиваются на фоне достоверно описанных событий из жизни индийского народа под английским владычеством в XVIII веке. Сцены ревности и нежных объяснений в любви, бешеной страсти и трогательных прощаний, счастливых встреч и трагических развязок в роскошных дворцах магараджей, непроходимых джунглях, шатрах кочевников погружают читателя в мир экзотических чувств и восточной неги.

Красавица Дамаянти — дочь жрицы — росла при храме, где воспитывался сирота-полукровка с белой кожей. Детская привязанность с годами превратилась в большую любовь. Но богатому и могущественному магарадже, плененному очарованием девушки, удается отбить ее у возлюбленного. Стремясь отомстить сопернику, юноша становится предводителем изгоев-разбойников. Отныне он называет себя Раху — демоном созвездия Дракона. Когда месть должна вот-вот осуществиться, Дамаянти, сердце которой втайне отдано не Раху и не мужу, а молодому английскому офицеру, коварно вынуждают совершить сати — ритуальное самосожжение на костре. Англичанин пытается спасти любимую…

---

Гастингс и капитан Синдгэм возвращались в город, когда при въезде в предместье встретили Клэверинга в полной генеральской форме и в сопровождении многочисленных слуг.

Последний смутился на минуту, узнав губернатора, как будто весело и спокойно возвращающегося с прогулки, поклонился ему официально, не останавливая лошади. Гастингс холодно и гордо коснулся края шляпы, и они разъехались.

— Он опоздал, — сказал Гастингс, — эти мудрые господа забыли, что за декретами должно стоять войско.

Пока губернатор возвращался во дворец, Клэверинг достиг ворот крепости. По приказанию Гастингса у подъемного моста стояли двое часовых, они взяли на караул при виде Клэверинга. Он отдал честь и подъехал. Тут часовые вышли и, став рядом, загородили дорогу.

— Это что значит? — важно спросил Клэверинг. — Разве вы не видите, что я еду в крепость?

— Позвольте пропуск, ваше превосходительство!

— Пропуск?

— Приказано никого не впускать в крепость без письменного разрешения.

— А кто дает это разрешение? Комендант?

— Пропуск должен быть именной и подписан губернатором.

Клэверинг позеленел.

— Такой приказ не может касаться меня, вы видите мой мундир?

— Приказ один для всех! — последовал ответ. — Исключение составляют только офицеры гарнизона.

— Что за дикость! Дайте дорогу или вы горько поплатитесь за это.

Он направил лошадь к мосту, но часовые выставили штыки.

— Это уже слишком! — ревел от злобы Клэверинг.

Солдаты не трогались.

Клэверинг в бешенстве осадил лошадь, понимая, что силой ничего не добьешься.

— Вы дураки и дорого заплатите за свою глупость! Эй, кто там, — крикнул он солдатам, выглядывавшим из ворот, — позовите коменданта… Скажите, что генерал Клэверинг, член верховного совета Калькутты, желает с ним говорить.

Солдаты убежали.

Клэверинг поворачивал лошадь то туда, то сюда, с проклятиями грозя солдатам, которые неподвижно стояли перед мостом. Через несколько минут в воротах появился полковник Гамптон и отдал честь генералу.

— Господин полковник, посадите этих болванов под арест, — крикнул ему Клэверинг, — они имеют нахальство запрещать мне въезд в крепость, ссылаясь на какой-то приказ, очевидно не касающийся меня, английского генерала и члена высшего совета.

— Солдаты правы, ваше превосходительство, и приказ, на который они ссылаются, распространяется на всех.

— Тогда я приказываю объяснить часовым, что для члена высшего совета открыты все двери и все крепости Индии.

— Очень сожалею, ваше превосходительство, — возразил Гамптон, — но я не имею права делать исключения. Я счел бы ваше посещение за честь, если бы вы были любезны предъявить пропуск за подписью губернатора.

— А если я устраню вас от должности, — кричал Клэверинг с пеной у рта, — или прикажу арестовать и въеду в крепость через этих дураков.

— Вы не найдете ни одного офицера, который исполнил бы приказ постороннего, а попытка проникнуть силой, к сожалению, принудила бы часовых застрелить вас.

— Постороннего? — кричал Клэверинг. — Разве член высшего совета посторонний в крепости, над которой развевается английское знамя?

— Для меня каждый, не предъявивший пропуск, — посторонний.

— Вы рискуете головой.

— Моя голова находится под охраной закона и орудий крепости. Извините, ваше превосходительство, но я не могу продолжать разговор в таком тоне…

Гамптон поклонился и скрылся за воротами. Бешенство Клэверинга не имело пределов. Он так рванул лошадь, что она взвилась на дыбы и чуть не опрокинулась, а сам сжимал кулаки, извергая ругательства и проклятия по адресу губернатора и коменданта. Наконец, убедившись, что ничего не добьется, помчался в город рассказать коллегам о случившемся.

Францис советовал прибегнуть к энергичным мерам: он хотел составить приказ об аресте Гастингса и запретить всем служащим компании повиноваться ему.

Момзон, наоборот, настоятельно отговаривал от решительных действий, убеждал, что они будут не только безуспешны, но могут обратиться против них, раз военная сила в руках Гастингса. Надо подождать приезда верховного судьи и приказаний из Лондона. Публикация приговора совета над губернатором за взяточничество окажет свое действие на служащих компании и даже на офицеров, и все постепенно убедятся, что верховный совет имеет законную власть и стоит выше губернатора. Чтобы нанести последний решительный удар, надо подождать, когда Гастингс потеряет в глазах служащих, солдат и всего народа героический ореол, еще окружающий его. С некоторым трудом Момзону удалось сдержать беснующегося Клэверинга и озлобленного Франциса.

В последующие дни все было внешне спокойно, и никто бы не догадался, какая борьба идет в правительственном дворце, если бы новые члены совета и Нункомар старательно не распространяли известия о спешно проведенном следствии и приговоре совета.

Верховный совет, состоящий из англичан, признал генерал-губернатора виновным во взяточничестве по обвинению Нункомара. Всесильного губернатора свергли, нашлась власть сильнее, неумолимо осудившая его. Нункомар, произнесший приговор, казался хозяином положения и восходящим светилом будущего. Такова толпа, которая льстит только силе, а свергнутого или пошатнувшегося кумира немедленно бросает.

Дворец Нункомара целыми днями окружали толпы народа. Индусы радовались беспредельно, так как в руках их первого брамина находилась теперь судьба Индии. Все рвались к нему, и он принимал всех, выслушивал просьбы и жалобы с видом властелина. Не было в жалобах преступления, которого бы не совершил Гастингс, и Нункомар отсылал их членам совета ежедневно кипами. Первый шаг удался, теперь надо было наносить врагу один удар за другим и уничтожить его окончательно.

Где бы ни показывался Нункомар, демонстрируя всю пышную роскошь индусских князей, его везде приветствовали громкими радостными криками. Толпы народа окружали его паланкин, а деньги, которые бросали его слуги, еще более увеличивали радость толпы.

Генерал Клэверинг, Момзон и Францис неоднократно появлялись на утренних приемах магараджи; их встречали у ворот многочисленные слуги, им оказывали все почести индусского церемониала, подчеркивая значение их визитов. Народ видел, что члены совета являлись к Нункомару, и все ярче становился его ореол.

Генеральша Клэверинг с мужем тоже заезжала во дворец Нункомара и по приказанию магараджи Дамаянти вынуждена была принимать чванливую англичанку. Трудно себе представить более резкий контраст, чем тот, который представляли прелестная, сказочно красивая индуска и разодетая, напудренная, накрашенная англичанка. Дамаянти была бледна, на нежном лице ее лежала тень горя, и мечтательные глаза были словно затуманены слезами. В другое время она, может, посмеялась бы над расфранченной англичанкой, а теперь ее сердце сжималось при мысли о красивой, благородной баронессе Имгоф, с которой она больше не смела видеться. Она с трудом принудила себя улыбаться генеральше, а та, со своей стороны, с трудом подавляла завистливую злобу, видя восторженные похвалы в адрес Дамаянти всех и даже ее мужа.

Индуска испытывала истинное счастье, когда могла удалиться в свои покои. Она отпускала прислужниц и, оставшись с Хитралекхой, говорила с нею о том, чей образ наполнял ее сердце; он все еще не вернулся, а если бы и приехал, то как могла бы она увидеться с ним? Она знала, как и все в Калькутте, о борьбе, ведущейся в правительственном дворце. Из сообщений Нункомара она должна была думать, что губернатор свергнут окончательно, а ей была известна глубокая преданность и уважение сэра Вильяма к Уоррену Гастингсу. Разве возможно, чтоб он после этого переступил порог дворца Нункомара? Что же будет с ней, как она может жить, потеряв того, к кому привязалась со всей страстью?

Она говорила с Хитралекхой то со слезами, то с диким протестом против жестокости судьбы. Та обещала передать весточку возлюбленному своей госпожи, как только он вернется, ежедневно ходила под покрывалом и в простой одежде узнавать, не приехал ли сэр Вильям? Но возвращалась без утешительных известий, а Дамаянти все больше плакала.

Совершенно иное действие произвела весть о событиях в губернаторском дворце на служащих компании и мусульман, которые презирали браминов и всех индусов еще сильнее, чем ненавидели христиан. Они обвиняли Нункомара в свержении Риза-хана. Правда, вел дело Гастингс, но он его смягчил и дал Риза-хану и Шитаб-Рою достойный выход, тогда как Нункомар хотел обоих погубить и обесчестить. Они боялись новых преследований при возрастающем могуществе Нункомара, и их симпатии были на стороне губернатора.

Служащие компании твердо стояли на стороне губернатора, давая отпор всякой попытке членов совета вмешаться в дела управления, и на все требования, как и офицеры, отвечали, что должны повиноваться только его приказам.