Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

• Название: Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
• Автор: Александр Сидоров
• Издательство: МарТ
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-87688-246-1

«История профессиональной преступности Советской России» — первое серьёзное и подробное исследование отечественной профессиональной преступности начиная с 1917 года. В книге проанализированы все этапы становления и развития профессионального уголовного мира СССР, его особенности, неформальные «законы» и традиции, критикуются неверные теории и ложные концепции целого ряда исследователей. Издание сопровождается богатым документальным и иллюстративным материалом.

Рекомендуется в качестве учебного пособия для высших учебных заведений по специальностям «История России», «История государства и права», «Психология», «Социальная психология», «Пенитенциарная психология», «Уголовно-исполнительное право», «Культурология», «Социолингвистика» и другим.

---

К тому же на этот раз начальство опять выступило против «воров», используя общее недовольство заключённых. Старые работники системы исполнения наказаний и сейчас не скрывают того факта, что они всячески поддерживали «мужиков» в борьбе против «воров» и прямо «подсказывали» им образ действий.

Здесь важно отметить ещё одно обстоятельство. В послевоенные годы в администрацию мест лишения свободу пришло немало фронтовиков. Вот такой парадокс: одни «вояки» сидели, другие — их «перевоспитывали». Лагерные проблемы фронтовики стремились решать по-боевому, быстро и эффективно. А большинство проблем создавали именно профессиональные уголовники, которые пытались «прижать» «мужика». Бывший начальник лагеря в беседе с автором этой книги признавался:

— Я вижу: «блатари» решили, как они выражались, «держать масть» в моём лагере. Обнаглели до того, что нескольких мужиков запороли прямо в бараке! Ну, зэки ко мне пришли жаловаться. Говорят: разберитесь, гражданин начальник! А та мы за себя не отвечаем! Я им говорю: чего-то я не понял, что значит — «за себя не отвечаете»? А что вы такого сделаете? Воров, что ли, пойдёте резать? Ну, один из арестантов, здоровый мужик, Ваня Сарай, откуда-то, кажется, из-под Иванова, мне так и отрубил: мол, чего там резать — бараки ихние подпалим. И вся недолга! А будут выскакивать — порубим! Ну, я им объясняю: в общем так, ребята, про эти фейерверки я чтобы больше не слышал. Барак — государственное имущество, я потом этих поджигателей найду и ноги повыдёргиваю. В моём лагере никто ничего жечь не будет! Потом уже оставил одного Ваню этого и разъяснил: государственное имущество жечь не позволю, а если вы кому башку ненароком проломите — башка не государственное имущество. За каждой башкой не уследишь… Сарай меня и спрашивает: так что, гражданин начальник, значит, мы можем их резать? Я ему отвечаю: да хоть ешьте! Только, говорю, если это не снизит производственные показатели. Не, — он мне говорит, — только повысит! В общем, устроили они на следующий день кровавую баню. Я своих-то предупредил, чтобы не мешались. Сам смотреть не стал: я этой мясни на фронте нагляделся…

Вот как описывает один из эпизодов резни «воров» и «мужиков» тот же Лев Разгон:

…Я видел конец Вани Француза («вор в законе» середины 50-х гг. — А.С.). Весной 55-го на Чепецком лагпункте началось восстание «мужиков» против «законников». О том, что такое восстание готовится, знали почти все. Во всяком случае, почти все заключённые. И «мужики» и «законники» — невзирая на все тщательные обыски на вахте — проносили в зону оружие: железные прутья, самодельные ножи, топоры… Начальство, конечно, тоже знало о готовящемся. На вышках были выставлены пулемёты, надзиратели озабоченно бегали по всей зоне. Очевидно, они следили за Иваном. Он — при всём своём опыте — проглядел это. Когда стороны с диким ожесточением кинулись друг на друга, когда с вышки — пока в воздух — затрещали пулемётные очереди, два надзирателя подстерегли Ивана, когда он был возле запретки, схватили его и мгновенно перекинули через проволоку… Иван упал на проклятую землю запретки, хотел приподняться, но над ним засвистели пули, и он понял, что всё кончено…

Всё это происходило у самой конторы, мы стояли у окна и видели драматический конец вождя «законников»… Ивана увели за зону, в карцер, а восстание продолжалось, хотя было уже совершенно очевидно, что «законники» потерпят поражение. Через два часа они сдались и лагпункт стал чистым, все в нём были рассортированы. Мёртвых и раненых унесли в стационар, «законников» вывели за зону — им предстоял этап на другой лагпункт, где были только такие, как они. Ивану теперь предстояла совершенно другая, ещё непонятная для него жизнь. Теперь его отправят на лагпукт, где собраны «суки», и самому Ивану предстояло дальше вести позорную и непривычную жизнь «ссучившегося»… («Непридуманное»)

Для непосвящённых объясним: попасть в «запретку» — контрольно-следовую полосу между внутренней зоной лагеря и основным ограждением — считалось несмываемым позором для «законника». «Ломились в запретку» обычно те, кто пытался спасти свою жизнь и отдавал себя под защиту часового на вышке. Это считалось возможным только для «ссучившегося»…

«Мужицкие» выступления широким фронтом прошли по всему ГУЛАГу.

Иначе и быть не могло. В лагерях того времени создалось странное, парадоксальное положение. По старой, выработанной издавна привычке зэковскую массу гнали на все «великие стройки». При этом, используя арестантов на тяжёлых, трудоёмких, вредных работах, им теперь платили неплохую зарплату (даже принимая во внимание заниженные нормы, вычеты за содержание, а также «хозяйскую половину» — то есть удержание 50 % заработка в пользу государства), которую заключённые использовали совершенно свободно, как им вздумается! Это при том, что на воле простым работягам жилось куда более тяжко, особенно учитывая непростые условия послевоенного полуголодного быта.

Вот как описывает обстановку тех лет один их старых «каторжан», Виктор Аникиенко (рассказанное им относится к концу 50-х годов):

Романтика каторги. В те годы в лагерях, может быть, и было что-то от романтики. Доживали последние дни коммерческие столовые, магазины ломились от обилия шмоток и продуктов, которых и на свободе было не купить. По выходным шумные базары, барахолки с обязательными для таковых атрибутами: карманниками, чернушниками, аферистами и пр. Вечерами гитары в бараке разрывались от тоски и грусти; шла игра по-крупному, «ширево», «шмаль». В промзоны и на объекты шастали девочки и срывали куш чистоганом. («Романтикам ГУЛАГа»).

Особенно потрясало такое положение тех зэков, которые попадали «за колючку» из колхозов. Ведь в те годы крестьяне были фактически крепостными! Они не имели паспортов и не могли свободно передвигаться по стране — только с разрешения председателя колхоза или совхоза. Тем более невозможно им было переселиться из села в город. Но и этого мало. За невыработку определённого количества трудодней колхозники привлекались к уголовной ответственности! Причём эта ответственность постоянно ужесточалась.

Так, по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1942 года «Об ответственности колхозников за невыработку обязательного минимума трудодней» подобное «преступление» каралось исправительно-трудовыми работами на срок до шести месяцев с удержанием из оплаты трудодней 25 процентов в пользу колхозов; при повторной невыработке накручивался дополнительный срок.

Свидетельствует Лев Разгон:

Я с интересом спросил профессора: знает ли он об указе Президиума Верховного Совета от какого-то (не помню какого) июня 1947года? Профессор ответил, что о таком указе слыхом не слыхал…

А я слыхал. Более того: во время моей командировки по районам Ставрополья в качестве методиста краевого кабинета культпросветработы присутствовал на собраниях, когда крестьянам зачитывали этот указ. В газетах он не был опубликован, но колхозников о нём добросовестно известили… По этому указу труд в колхозе объявлялся обязательным для всех проживающих в сельской местности и не работающих на производстве или не служащих в советских учреждениях. Каждый мужчина, женщина, юноша, девушка, подросток обязаны были работать в колхозе. И вырабатывать определённую норму трудодней. Кажется, для Ставропольского края минимум трудодней был установлен в 176. Так вот: каждый, кто уклонялся от труда в колхозе и не вырабатывал за год установленного минимума трудодней, постановлением сельского совета (да, да, да! Не суда, не даже какой-нибудь такой-сякой «тройки», а просто сельсовета!) вместе со всей нетрудоспособной частью семьи высылался на пять лет в «отдалённые места Советского Союза», где уже обязан был работать на положении ссыльного. Я много встречал таких ссыльных на пересылках, в тайге на Верхней Каме. («Непридуманное»).

А теперь представьте себе, что крестьянские парни из голодных сёл и деревень, фактически крепостные, лишённые паспортов, не имеющие права свободного передвижения по стране, навсегда обречённые жить и до седьмого пота вкалывать в родном колхозе «Червоно дышло» — эти самые ребята попадали в «зоны» ГУЛАГа! С ужасом шли они по этапу в лагеря… и обнаруживали здесь райскую жизнь по сравнению со своей, нищенской! Это был шок, потрясение. Измученные, изголодавшиеся люди ступали на землю Эльдорадо.

Но и это ещё не всё. После отбытия срока наказания «крепостным» выдавалась на руки справка об освобождении. А с этой справкой бывший колхозник превращался в бывшего зэка, а проще говоря, человек становился относительно СВОБОДНЫМ, он мог отправляться на все четыре стороны, в любую точку Советского Союза, где получал паспорт и оседал на жительство. Жизнь в «зоне» оказывалась лучше, сытнее, вольготнее, чем на свободе! К тому же для крестьянина срок наказания обращался в избавление от крепостной колхозной зависимости! Многие селяне, скинувшие таким образом ненавистное колхозное ярмо, выйдя на волю, подсказывали тот же самый путь к свободе своим землякам. Мне довелось беседовать с несколькими «бывшими», для которых воспоминания о послевоенном ГУЛАГе окрашены в самые светлые тона: ведь благодаря ему они из «крепостных» получили «вольную»! Обычно просто открыто крали что-нибудь из колхозного имущества, получали несколько лет, неплохо подрабатывали — и потом на воле становились полноправными горожанами!