Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

• Название: Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
• Автор: Александр Сидоров
• Издательство: МарТ
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-87688-246-1

«История профессиональной преступности Советской России» — первое серьёзное и подробное исследование отечественной профессиональной преступности начиная с 1917 года. В книге проанализированы все этапы становления и развития профессионального уголовного мира СССР, его особенности, неформальные «законы» и традиции, критикуются неверные теории и ложные концепции целого ряда исследователей. Издание сопровождается богатым документальным и иллюстративным материалом.

Рекомендуется в качестве учебного пособия для высших учебных заведений по специальностям «История России», «История государства и права», «Психология», «Социальная психология», «Пенитенциарная психология», «Уголовно-исполнительное право», «Культурология», «Социолингвистика» и другим.

---

Дело, по большому счёту, было не в оружии (как нам уже пришлось не раз убедиться, «воровской» мир при случае позволял достаточно серьёзные отступления от своих «законов» и «понятий»). Речь шла о борьбе за власть в послевоенном ГУЛАГе. Бывшие фронтовики из числа «воров» способны были легко оттеснить ту лагерную «блатную элиту», которая переждала здесь всю войну. Боевое героическое прошлое, отчаянные военные приключения, «духовитость» и «кураж» «штрафников» способны были резко выделить их в арестантских глазах из числа других «воров». Надо также учесть, что голодное послевоенное время — это не достаточно стабильные 30-е годы (имеется в виду, конечно, их вторая половина). Сейчас каждый кусок был на счету. И принимать лишние рты в «блатную» компанию (пусть даже рты «воровские») значило отдавать своё и потуже затягивать пояс. А не проще ли увеличить за счёт прибывших не количество «честняков», а ряды «пахарей»? Вот тут-то и вспомнили «праведные каторжане» о «святых традициях истинных воров»…

Другими словами, поначалу лагерные «законники» не желали воевать с отступниками, тем более их уничтожать. Они просто хотели указать им место в «стойле». Если ты однажды смог переступить через «воровской закон», ты сможешь сделать это и в другой раз. Поэтому таким арестантам нет доверия среди «воров». Придётся «штрафникам» переходить в разряд обычных «мужиков», то есть лагерных работяг. Стало быть, их судьба «за колючкой» — не «боговать», а вкалывать, «пахать» на «хозяина» (начальника лагеря), то есть на государство, которое они, вопреки блатным «понятиям», защищали с оружием в руках. А бывшие дружки-приятели, оставаясь «в законе», будут их же унижать, жить за их счёт, как они когда-то жили за счёт рядовых арестантов.

Разумеется, согласиться с такой ролью «штрафники» не могли. Слишком уж сильна была в них привычка властвовать, чтобы так просто отказаться от неё и впрячься в ярмо. Об этом, кстати, тоже есть эпизод в книге Дёмина. Главный герой уже после развенчания бывшего вора по кличке Гусь беседует с ним один на один:

— Ты ведь уже не блатной, — сказал я, — ты никто! Живи себе тихо, в сторонке. Тебе же лучше будет!

— Тихо? В сторонке? — произнёс он угрюмо. — Ну, нет… Нема дурных, как у нас в Ростове гутарят… Вы, значит, аристократы, а я должен пахать, в землю рогами упираться? Жидкие щи с работягами хлебать? Нет, нема дурных! Я сам хочу — как вы… У вас какая жизнь? Удобная… («Блатной»)

«Суки» — они и в ГУЛАГе «суки»

Именно этот конфликт и стал причиной знаменитой «сучьей войны». Или — «сучьих войн», как определяют некоторые авторы послевоенную резню в воровском стане. Такое неблагозвучное название эта резня получила потому, что отступники от «воровского закона» на уголовном жаргоне назывались «ссученными», «суками».

Несколько слов о понятиях «сука», «ссучиться». Даже Варлам Шаламов, автор наиболее полного (хотя не исчерпывающего и не во всём точного) очерка о «сучьей войне», так и не смог понять, что выбор слова «сука» для нарушивших «закон» воров не случаен. Он писал:

Название «суки», хотя и неточно отражающее существо дела и терминологически неверное, привилось сразу.

К сожалению, здесь с Варламом Тихоновичем согласиться нельзя. Именно слово «сука» как раз и отражает существо дела, именно оно и является «терминологически верным».

В босяцком жаргоне оно сохранилось ещё со времён царской каторги. Вот что пишет на этот счёт П. Якубович в своих записках бывшего каторжника:

Есть два только бранных слова в арестантском словаре, нередко бывающие причиной драк и даже убийств в тюрьмах: одно из них (сука) обозначает шпиона, другое, неудобно произносимое — мужчину, который берёт на себя роль женщины. («В мире отверженных»).

Вообще, самым грязным и унизительным в арестантской среде того времени считалось обращение в женском роде. «Честный арестант» обязан был смыть такое оскорбление кровью. «Суками», помимо шпионов, называли также сотрудников мест лишения свободы — надзирателей, начальство, конвойных… Поэтому назвать «сукой» арестанта значило поставить его в один ряд с ненавистным начальством.

Надо сказать, и администрация по отношению к себе считала подобное определение самым унизительным. П. Фабричный в воспоминаниях о царской каторге пишет:

Однажды старший Александровской тюрьмы Токарев говорил: «Назвал бы меня «сукин сын», «мерзавец», но не «сукой», ведь знаешь, что я мог бы застрелить тебя тут же» («Язык каторги»).

Заметим: «сукин сын» — вполне терпимо, но за «суку» и прибить можно запросто! Какое тонкое лингвистическое различие…

Так что термин, обретший своё второе рождение в конце 40-х годов, сохранял старые арестантские традиции.

Однако следует отметить и другое. В своих воспоминаниях о «сучьей войне» старые «каторжане» чаще и охотнее употребляли вместо слова «суки» слово «бляди». Причём с особым «жиганским» акцентом.

— Биля´дзи или суки — это одно и то же, — толковал Федя Седой. — Просто воры суку чаще «биля´дзь» называли.

— Почему?

— Ну, понимаешь, «суками» суки и сами себя звали, это вроде как обычное название «масти». Даже некоторые из них так гордо говорили — «Я — честный сука!» Уже получается и не позорно, а прямо как Герой Советского Союза… Ну, а для блатных они — гадское племя, бляди. Блядями жили, блядями и подыхали…

Так на протяжении своих рассказов гулаговские «каторжане» и называли воров, предавших идею, — не «суки», а «бляди». Ещё одно тонкое стилистическое отличие (помните «суку» и «сукиного сына»?).

«Кого ни спросишь, у всех Указ…»

Теперь — о хронологии «сучьей войны». Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» относит её начало к 1949 году:

«Сучья война» разгорелась примерно с 1949 года (не считая отдельных постоянных случаев резни между «ворами» и «суками»). В 1951, 1952 годах она бушевала.

Любопытный штрих: война, по Солженицыну, разгорелась в 1949 году, но «сучья масть» уже существовала до этого, и постоянная резня по лагерям уже шла. В чём же её отличие от «войны»? Писатель на этот вопрос ответа не даёт.

Варлам Шаламов относит начало войны к 1948 году и очень верно увязывает её со знаменитыми Указами 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан». Указы эти получили в среде преступников название «четыре шестых» (приняты 4 июня, т. е. четвёртого числа шестого месяца).

Ещё более категоричен Михаил Дёмин. Так же, как и Шаламов, связывая обострение резни в воровском мире с указом «четыре шестых», он утверждает, что уже к концу осени 1947 года «сучья война» полыхала по всей Колыме:

— Насчёт сучни… Её здесь, оказывается, навалом. В каждом управлении половина лагпунктов — сучьи.

— Быть не может…

— Всё точно, брат, — сказал со вздохом Леший, — всё точно. На Сасумане — сучня, на Коркодоне тоже. И в Маркове, и в Анюйске. И по всей главной трассе… Кругом ихние кодлы!.. Учтите, здесь на Карпунке тоже имеются суки. Недавно — мне рассказывали — такая мясня была, ой-ой! Пятнадцать трупов за одну ночь настряпали. («Блатной»)

Пожалуй, датировка Дёмина наиболее близка к реальной. Действительно, начало серьёзных столкновений между «блатными» и «ссученными» точнее всего обозначить концом 1947 года — примерно через полгода после указа «четыре шестых» (о нём — ниже). Разумеется, и до этого в лагерях и тюрьмах не обходилось без мелких и крупных стычек, кровавых «разборок» среди бывших «штрафников» и «честных воров»: ведь за два года после окончания войны ГУЛАГ значительно пополнился «военщиной» — бывшими фронтовиками, в том числе уголовниками из воровского мира, принимавшими участие в Великой Отечественной войне. Уже тогда «ссученные» предпринимали попытки выжить, захватить теневую власть и «держать масть» в лагерях, заручившись для этого поддержкой администрации. Однако в процентном отношении «сук» было пока слишком мало и по сравнению со всем арестантским миром, и по сравнению с «ворами» и их приближенными.

Указ 1947 года пополнил «сучьи» ряды и другими отступниками из числа «правоверных воров». Эти искали возможностей выжить в условиях, когда власти после войны стали «закручивать гайки» и ужесточать уголовную ответственность за преступления против государства и граждан. Ведь и сам Пивоваров, «Главный сука Советского Союза», не воевал на фронте, был в первые послевоенные годы «честным вором». Только позже он под давлением обстоятельств пошёл на союз с властями и стал уничтожать прежних своих «братьев».