Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

• Название: Здравствуйте, Эмиль Золя!
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

О жизни и творчестве Эмиля Золя написаны сотни книг и статей. У читателя, берущего в руки книгу Армана Лану «Здравствуйте, Эмиль Золя!», естественно, может возникнуть вопрос: «А что нового расскажет она мне об этом всемирно известном писателе?»

Арман Лану несколько лет работал над этим произведением. Его книга об Эмиле Золя — это яркое и своеобразное художественное повествование о большом и трудном пути автора знаменитого письма «Я обвиняю!..» и вместе с тем серьезное и оригинальное исследование творчества создателя «Ругон-Маккаров», «Трех городов» и «Четырех Евангелий». Со страниц книги во весь рост встает мужественная и самобытная фигура Золя, великого писателя и гражданина. Автор показывает его жизнь и творчество на широком фоне социальных и политических событий, происходивших во Франции во второй половине XIX века.

Иногда Лану отдает дань фантазии, вымыслу. После того как герой изучен во всех опосредственных связях, его легко представить беседующим с друзьями, работающим за письменным столом, совершающим моцион. Но Лану не увлекается «приемами романа» и после живой сценки, созданной воображением художника, следует документ и факты, факты… Все эти элементы (вымысел, документ, факт) идут друг за другом, органически переплетаясь. Они-то и создают неповторимое своеобразие книги Лану.

---

«Директор Компании Западной железной дороги произнес великолепную фразу: „Скажите г-ну Золя, что крушение поезда произойдет лишь тогда, когда он будет избран в Академию“. Мне рассказал об этом Форэн!»

Академия! Завсегдатаи отейльского особняка покатываются со смеху.

Но вырвавшийся на свободу целомудренник вновь приступает к работе. Его книжка (он еще раз обдумывает ее название, перебирая шестьдесят вариантов) явится не только исследованием, основанным на документальных материалах, она будет заключать в себе целую серию убийств, непосредственным поводом к изображению которых послужило вызвавшее отклики во всем мире страшное дело «Джека-Потрошителя», разбиравшееся в Лондоне в августе 1888 года.

Как водится в таких случаях, он сообщает Шарпантье:

«Я кончу наверняка 1 декабря. Я охвачен страстным желанием завершить как можно скорее свою серию „Ругон-Маккары“… Мне сейчас очень хорошо и легко работается, чувствую я себя превосходно и кажусь самому себе таким, каким был в двадцать лет, когда мне хотелось грызть горы. Ах, мой друг, если бы мне было только тридцать лет, то вы увидели бы, на что я способен! Я удивил бы мир!»

Рождается Дениза. Как же тут не возникнуть желанию грызть горы?

«Человек-зверь» начинает печататься в газете «Жиль Блас». Разумеется, роман не был еще закончен.

После Гюго и Бальзака он страстно увлекается русскими писателями, в первую очередь Достоевским («Преступление и наказание») и Толстым. Он признается Лемэтру: «Да, конечно, я начинаю уставать от своей серии, это между нами. Но необходимо, чтобы я закончил ее, не изменяя слишком свои приемы». Но сколь необычайна книга «Преступление и наказание». Преступник Достоевского — метафизик, преступник Золя — реалист, здоровяк с хорошими мускулами. Глубине внутреннего мира славянина соответствует психоанализ.

Марк Бернар, являющийся в некоторых чертах своего творчества наследником Золя, хорошо осветил вопрос о влиянии Достоевского на Золя и об отличии между обоими писателями.

«Показать отличие, существующее между Достоевским и Золя, можно лучше всего, сравнив романы „Преступление и наказание“ и „Человек-зверь“. Раскольников убивает из метафизических побуждений, его драма — это драма греха и искупления этого греха любой ценой, пусть даже ценой наказания. В „Человеке-звере“ царят одни лишь животные инстинкты»[139].

Золя задавал вопросы кочегарам, служащим, инженерам. Его роман — замечательный репортаж. Но и на этот раз он уступил демону, которому противостоял его натурализм: поэтической галлюцинации. Он видел паровозы, эти бесстрастные стальные цилиндры. Он превращает их в чудовищ, подобно тому как превратил в чудовищ шахту Ворё из «Жерминаля» и перегонный куб из «Западни». Этот паровоз, у которого женское имя Лизон, он превращает в живое существо и убивает это существо. Из документальных записей репортера рождается фурия Данте.

8 марта 1890 года Жюль Лемэтр, несмотря на свою антипатию к Золя, выражает свое восхищение романом на страницах «Фигаро». «Доисторическая эпопея в форме современной истории». На следующий день Анатоль Франс заявляет, что «Лизон» — бессмертна и что Золя — «самый большой лирик нашего времени». Резкие колебания в оценке Золя у этого человека, обладающего «вкусом», позволяют судить о мощном воздействии автора «Ругон-Маккаров» на современников, которое по меньшей мере равно воздействию писателей типа Лоуренса, Миллера и в живописи — художников типа Пикассо. Франс то извергает хулу, то восхищается. Он постоянно испытывает желание и аплодировать, и свистеть. Золя утомляет своих современников! Об этом скажет Ренан в интервью, опубликованном в газете «Пресс»:

«Мне жаль, что человек, обладающий столь большим талантом… посвятил себя тому, что подразумевают под словом „реализм“. Золя больше не интересует меня. Он не скажет мне ничего нового».

А Золя продолжал вносить новое. В романе «Человек-зверь» он углубил понятие «физиологического человека», которое родилось с появлением «Терезы Ракен». После смерти Золя этот герой буквально заполонит мировой роман. Золя полагал, что он следует научным путем, изучая проблему наследственности на примере родившегося преступником Жака Лантье, сына нежной и слабовольной Жервезы из «Западни», брата Клода Лантье из «Творчества» и Этьена из «Жерминаля». Он опережает науку, подвергая своего персонажа самому правильному психоанализу, разумеется психоанализу Фрейда, но также и Юнга. Он интуитивно уравновешивает агрессивность и сексуальность, эти две движущие силы, управляющие человеком-животным, отводя каждой из них место, которое не стали бы оспаривать в наше время самые лучшие психиатры. И на сей раз он руководствовался не только своим разумом, но и своим поразительнейшим инстинктом.

Этого не могли понять ни Гонкур, ни Ренан. Они были слишком умны для этого.

Весьма знаменательно, что автор вновь возвращается к теме «Терезы Ракен» в романе «Человек-зверь», этой хронике о людях и сумасшедших поездах, где рассказывается история бессознательной, нежной и почти невинной преступницы. Сцена, когда Рубо зверски избивает Северину под звуки фортепиано, доносящиеся из соседней квартиры, и гудки паровозов на вокзале Сен-Лазар, производит ошеломляющее впечатление. Золя в последний раз и во весь голос произносит обращение, которое затем будет сам же яростно опровергать:

«Люди стали быстрее ездить, стали более учеными… Но дикие животные остаются дикими животными, и напрасно будут изобретать все более совершенные машины, в сущности люди будут по-прежнему дикими животными».

Гонкур хохочет, читая вслух следующий отрывок из романа «Человек-зверь»:

«Паровоз „Лизон“ обладал редкими качествами хорошей жены. Он был кроток и послушен (нет, вы только вдумайтесь в это!), его легко было пустить в ход, а затем он шел чрезвычайно ровно и спокойно благодаря прекрасной своей способности к парообразованию»[140].

«Золя сходит с рельсов», — ехидно замечает Форэн.

Неуклюжая деталь, комично преувеличенная, мешает насмешникам почувствовать величие признаний Северины Жаку, той Северины, у которой драма в коже, подобно тому как у Жака Лантье — преступление в крови.

«Долгий рассказ оживил в Северине тяжелые воспоминания и привел ее в сильное возбуждение; она вложила в этот вопль любви всю владевшую ею жажду радости и наслаждения. Однако Жак, так взволнованный и пылавший (это слово имеет для Золя особое значение) страстью, все еще отстранял ее:

— Нет, нет, обожди… Стало быть, когда ты всей тяжестью обрушилась ему на ноги, ты ощутила, как он умирает?

Неведомый роковой инстинкт вновь пробудился в Жаке, волна ярости поднималась из глубины его существа, затопляла мозг, перед глазами пошли красные круги. Ему вновь остро захотелось проникнуть в тайну убийства.

— Ты, значит, говорила про нож… А что ты чувствовала, когда Рубо всадил в него нож?

— Какой-то глухой удар.

— А глухой удар…»[141].

Это великолепно. Не Золя, а Гонкур Форэн и другие насмешники «сходят с рельсов».

Но «Человек-зверь» означает также прощание романиста с мрачным миром его героев. Еще немало мерзостей будет изображено в «Деньгах», «Разгроме» и «Трех городах», но это ничего не добавит нового. Протянув руку идеализму юношеской поры, идеолог Золя будет укреплять свои позиции. Между обоими Золя — худым Ролла[142] из лачуги с улицы Суффло и шестидесятилетним человеком с Брюссельской улицы, морализирующим в духе Толстого, останется место для уравновешенного и сильного Золя, который создаст трилогию «Три города» и выступит в Деле Дрейфуса, причем его выступление будет не политическим актом, а актом человеколюбия.

История литературы XIX века, если оставить в стороне интеллектуальное течение в лице Стендаля, Лотреамона, Нерваля, Бодлера, Рембо, Малларме и т. д., — это история добросердечных гигантов, которые берут главнейшие истины и создают на их основе романы, отличающиеся поразительной простотой. Гюго, Санд, Бальзак (частично), Золя, Диккенс или Толстой, который похож на них, — это Титаны, гордость которых граничит с неистовством и произведения которых представляют собой грандиозные хроники, пронизанные вспышками молний. Вотрен, герои Жорж Санд, Жан Вальжан и Козетта, Клод Лантье и Нана — непомерно разросшиеся марионетки, в которых не раскрыт сложный внутренний мир человека. К 1890 году этой сферой завладели поэты или аналитики; Стендаля в ту пору еще мало читают, а Пруст тогда еще лишь наблюдает за окружающей жизнью, перед тем как обратиться к собственным воспоминаниям, чувствам и переживаниям. Истинные поэты прозябают, из них делают мучеников, тогда как сейчас из них делают подозрительных святых: святой Бодлер, святой Рембо… Но зато фальшивые поэты растут как грибы; они бесстыдно портят настоящие, неподдельные бусы парнасцев и самые затаенные, хотя и фальшивые бусы символистов. Этот век, которому не хватало чувства меры и была присуща инфантильная простота, поступает так же и со своими художниками: Гогеном, Сезанном, Ван-Гогом (двое из них — поклонники Золя). После Курбе и Мане их также возвели в высший ранг шутов для развлечения кретинов.