Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

• Название: Здравствуйте, Эмиль Золя!
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

О жизни и творчестве Эмиля Золя написаны сотни книг и статей. У читателя, берущего в руки книгу Армана Лану «Здравствуйте, Эмиль Золя!», естественно, может возникнуть вопрос: «А что нового расскажет она мне об этом всемирно известном писателе?»

Арман Лану несколько лет работал над этим произведением. Его книга об Эмиле Золя — это яркое и своеобразное художественное повествование о большом и трудном пути автора знаменитого письма «Я обвиняю!..» и вместе с тем серьезное и оригинальное исследование творчества создателя «Ругон-Маккаров», «Трех городов» и «Четырех Евангелий». Со страниц книги во весь рост встает мужественная и самобытная фигура Золя, великого писателя и гражданина. Автор показывает его жизнь и творчество на широком фоне социальных и политических событий, происходивших во Франции во второй половине XIX века.

Иногда Лану отдает дань фантазии, вымыслу. После того как герой изучен во всех опосредственных связях, его легко представить беседующим с друзьями, работающим за письменным столом, совершающим моцион. Но Лану не увлекается «приемами романа» и после живой сценки, созданной воображением художника, следует документ и факты, факты… Все эти элементы (вымысел, документ, факт) идут друг за другом, органически переплетаясь. Они-то и создают неповторимое своеобразие книги Лану.

---

21 сентября Эмиль все еще оставался в Париже. Он был в отчаянии и в письме к Сезанну писал:

«Я совершенно здоровый человек, но веду, к сожалению, довольно скучную жизнь, и мои нервы так взвинчены, расшатаны, что я постоянно нахожусь в возбужденном состоянии — морально и физически… Я хочу поехать в Экс, клянусь тебе собственной трубкой…»

2 октября он уверял Сезанна, что не теряет надежды приехать до 15-го. А 24-го он отказывается от своей мечты:

«Жаль до слез расставаться с мыслью о поездке, но не будем больше говорить о ней… Я проделал дважды 220 лье, чтобы пожать ваши руки. Что ж, очередь за вами. Сейчас я переживаю такую полосу в жизни, когда у человека все валится из рук и он не в состоянии пошевельнуть пальцем».

Теперь рано темнеет. Золя подавлен и ничего не пишет. Наступает рождество — хмурый, леденящий январь. По утрам он встает с трудом. Надо опять переезжать на очередную квартиру!

«Еще ребенком я жил в Эксе в доме Тьера. Потом я попал в Париж и моей первой комнатой оказалась та, где некогда жил Распайль… Сейчас — уж не знаю, по какой странной прихоти судьбы, — я переехал со своего великолепного седьмого этажа, о котором уже говорил тебе прошлой весной, и нашел новую мансарду, в которой Бернарден де Сен-Пьер написал большинство своих произведений…»

Конечно, Золя умалчивает, что у него абсолютная пустота — и в желудке, и в очаге. Он ловит воробьев и жарит их, хотя некогда не мог пальцем тронуть дрозда! Со слезами на глазах он свертывает шеи воробьям. Лежа в постели, при свете тусклой свечи он пишет:

«Я все время сижу неподвижно, ибо малейшее движение утомляет меня… Трубка и мечты, пылающий очаг у ног, устремленный на огонь взгляд — вот теперь для меня самое большое удовольствие… А вот и другой печальный итог моей нынешней жизни: я стал чудовищным гурманом… Питье, еда — все это возбуждает у меня зависть, лакомый кусочек мне доставляет такое же удовольствие, как обладание женщиной. Мне кажется, я обнажаю душу…»

Бедняга!

Между тем он снова принимается за поиски работы:

«Я бегаю быстро, это верно, но места ускользают еще быстрее… Я вхожу, вижу господина в черном!.. Потом начинается целая серия вопросов и пышных фраз. Хороший ли у меня почерк? Умею ли я вести бухгалтерские книги? Где я раньше служил? На что я способен и т. д. Потом он, видите ли, обременен многочисленными просьбами… все должности у них заняты, надо поискать в другом месте. И я побыстрее ухожу, а на сердце скребут кошки…»

В конце апреля 1861 года Золя садится за письмо — он хочет поведать Байлю о раздорах с семейством Сезанна: банкир обвинил Эмиля в том, что он якобы совращает Поля с праведного пути — с пути будущего адвоката. Итак, он садится за письмо, но его прерывают…

Кто-то стучит в дверь. Наверное, опять полиция! Нет, он же не в мансарде автора «Поля и Виргинии», откуда его выкинули за неуплату.

Теперь он живет в мрачных меблированных комнатах, где обитают разные деклассированные типы, проститутки, студенты. Среди них — некая Берта, безропотная, чувственная, глупая потаскуха, которую он встретил, вероятно, в кафе «Клозери де Лила», расположенном возле Люксембургского сада. Именно она вскоре послужит прообразом одной из героинь уже набросанного романа «Исповедь Клода». Золя открывает дверь:

— Поль! Боже мой, да это же Поль!

В проеме двери показывается Поль: густые нахмуренные брови, темные глаза, крупный нос, жесткие усы. Он отдувается, поднявшись по лестнице.

— Ну и дыра! — роняет Поль.

Но кто-кто, а Золя отлично знает, что именно так Поль выражает нежность. И он бросается в объятия к другу.

— Уф… Наконец-то усадил в поезд и папашу, и сестрицу! Ну и холодище! Никак не пробьешься… будто селедки в бочке!

Действительно, грязная харчевня на улице Фоссе-Сен-Жак набита битком. Студенты, кучера, рабочие жуют и пьют; зал наполняет гомон голосов.

— Есть здесь оливковое масло? — спрашивает Сезанн.

— Конечно, нет.

— Проклятье! Почему это твои парижане воротят нос от оливкового масла?

— Они считают, что оно с привкусом.

— Ну и ну! Они бы хотели, наверно, чтобы оно было безвкусным!

— Я получил из Экса маленький бочоночек с маслом. В следующий раз прихвачу.

Эмиль не распространяется, сколько раз ему приходилось есть гренки, макая в это душистое масло.

— Ну а как твоя Жюстина, Поль?

— Такого кота, как я, она вряд ли может устроить. Однако же она приманивает меня к себе. Когда я глядел на нее, она опускала глаза. И краснела. В конце концов ей захотелось пройтись со мной!

— Браво!

— Ха-ха! Ты помнишь Сеймара? Ну того, который вечно издевался над Маргери? Помнишь? Вот и еще один, которому не везет! Он почти нотариус! Вот так. Я встретил его на улице Итали. Этот Сеймар теперь влюблен. «Наверно, в какую-нибудь девку, изъеденную язвами с ног до головы», — говорю я, чтобы доставить ему удовольствие. Ничего подобного! Оказалось, в барышню. Тогда я говорю ему: «Ты, стало быть, постишься!» «Вовсе нет, — отвечает он. — Не веришь? Ну так приходи посмотреть на малютку, которая любит меня!» Ха, ха! Оказалось, это Жюстина! В глубине души я не думаю, что мы созданы для любви! Ну и потом… всегда найдутся девицы, верно?

— Нет уж, спасибо.

— Ты боишься, что они кусаются?

— Знаешь, я не могу с ними…

Он думает о Берте, которая шныряет рядом. Его охватывает стыд. И он спрашивает:

— Как поживают твои?

— Мои родичи — самые поганые люди в мире! Год назад, когда я должен был поехать к тебе, — помнишь, тогда ты еще рассчитал мой бюджет? — отец было согласился. Но вмешался Жильбер, преподаватель рисунка! Представляешь, он побоялся потерять ученика и все долбил и долбил, что я еще не созрел для Парижа. Ну, понятно, папаша воспользовался этим предлогом.

— И ты уступил!

Поль говорит как-то неуверенно, сомневаясь:

— Ты же сам советовал мне продолжать изучать право, чтобы ублаготворить отца, и заниматься живописью для своего удовольствия. Теперь же я буду заниматься живописью, а, может быть, полегоньку и правом…

— Послушай, Поль. Одно из двух: либо ты хочешь, либо ты не хочешь добиться своей цели. Иначе я не могу тебя понять.

Упершись локтями в стол, Сезанн молча раскачивается и бросает свирепые взгляды на завсегдатаев харчевни.

— Идем-ка, Поль. Я поведу тебя в Лувр. Мне хочется показать тебе полотна Ари Шеффера. Ари Шеффер по-истине великолепен! Это Корнель живописи!

Сезанн не любил бистро на улице Фоссе-Сен-Жак. Он не любил, когда Золя начинал разглагольствовать, словно рассудительный старикашка. Он не любил выслушивать ни советов, ни упреков. Он не любил Париж. Единственное, что привлекало его в нем, была живопись; его восхищают все картины Лувра, Люксембурга, Версаля. Бесподобно, поразительно, ошеломляюще! Он увлекается самыми правоверными представителями академической живописи:

Ивон писал бои, его холсты бесценны,
Шедевры Пилса украшают стены,
Мне не забыть его волнующие сцены.
А Грез, Жером, Амон, а дивный Кабанель,
Мюллер, Курбе, Гюден…

Ну и окрошка!

В то время как Поль посещает студию Сюиса, Эмиль сидит дома и пишет. В одиннадцать часов они завтракают, правда, порознь, потому что разошлись во мнениях, где завтракать.

«Иногда в полдень я прихожу к нему, и тогда он пишет мой портрет. Потом он отправляется к Вильвьею и там рисует до самого вечера; затем ужинает и рано ложиться спать. Разве на это я рассчитывал?»

В эту пору они переживают одинаковые трудности. Сезанну страшно, но он находит в себе силы побороть это чувство. Им очень тяжело, но они ничем не могут помочь друг другу. Золя, хотя и моложе, выказывал больше логики и диалектики. Обидчивый и неуравновешенный, Сезанн обычно уступал Золя, но до тех пор, пока не взрывался и не начинал грубить, стараясь как-то защитить себя.

«Доказать что-нибудь Сезанну — это то же самое, что убедить башни Собора Парижской богоматери протанцевать кадриль! Он не допускает, чтобы обсуждали его мнения: он ненавидит споры, во-первых, потому, что разговоры якобы его утомляют, во-вторых, даже в случае правоты противника, он не в силах отказаться от своего мнения».

У Золя тоже не сладкий характер. Не мог он похвастаться и своим здоровьем. «С пищеварением плохо, боли в груди, кровохарканье; я боюсь показаться врачам…» Удрученный болезнью Эмиля, Сезанн упрекает друга в том, что он ест в харчевнях. Золя холодно и грубо обрывает его:

— Ты вечно питаешься иллюзиями! Боюсь, ты никогда ничего не поймешь, Поль.

Сезанн, приходивший в бешенство от одного намека на богатство его отца, боровшийся с ним с тем же пылом, с каким Золя тосковал об умершем отце, начинал чертыхаться и убегал к Вильвьею или же к Маркусис. Приходил он в ярость и тогда, когда ему не удавался рисунок. Эмиль же ничего не понимал в этой драме. Он сокрушался: «А ведь между нами ничего не произошло».