Грэм Свифт - Последние распоряжения

• Название: Последние распоряжения
• Автор: Грэм Свифт
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-86712-097-X

Четверо мужчин, близких друзей покойного Джека Доддса, лондонского мясника, встретились, чтобы выполнить его необычную последнюю волю – рассеять над морем его прах. Несмотря на столь незамысловатый сюжет, роман «Последние распоряжения» – самое увлекательное произведение Грэма Свифта, трогательное, забавное и удивительно человечное.

Лауреат премии Букера за 1996 год.

---

«Любая девушка знает, кого ей бояться, а кого нет», – говорит она.

«Уж мне-то, понятно, никого не напугать. – Он поднимает руку с прикрепленными к ней трубками, словно сдается. – Но Рэйси – это не мне чета. Рекомендую. Он везучий. И холостой, не то что я. – Он снова поднимает руку. – И имена ваши друг дружке подходят. Рэй и Джой».

Она выпрямляется.

«Ты не смотри, что он маленький...»

«Сделали что надо? – говорит она. – Я заберу».

Это стеклянная утка с его мочой. Темной, кровавой.

«Видишь, Рэй. Только мочу и забирает, а больше ничего».

«Счастливо», – говорит она, уходя. И улыбается мне напоследок, вместе с кивком.

«По-моему, дело выгорит, Рэйси, – говорит он. – Ты ей приглянулся. Слушай меня, и будешь с женушкой».

Четем

– Хоть предупредил бы, что в гору лезть, – пыхтя говорит Ленни.

И правда, Вику стоило предупредить нас хотя бы о том, что он не знает, где этот мемориал. Когда мы останавливались и спрашивали, нам отвечали: да вон, на холме, видите, вы его не пропустите, мемориал в честь погибших моряков, белый обелиск. Он торчит там, как маяк, с зеленым шаром вместо фонаря на верхушке – хороший ориентир. Только никто не говорил, как туда проехать, а указателей не было. Такой вот странный мемориал, куда никто не помнит дороги.

Так что мы колесили по всему городу и по докам в придачу – холм был посередине, – и Винс уже стал приближаться к точке кипения, тем более что он и раньше был на взводе, из-за Ленни. Однако с Виком он всегда старается быть повежливей, проявлять максимум терпения – вроде как компенсирует этим свою раздражительность с Ленни. Ленни говорит Вику: «Тебя что, во флоте навигации не учили?» А Вик сидит впереди – он снова туда сел, потому что это ведь была его идея, целиком его, – с таким видом, точно жалеет, что вообще открывал рот. Но я думаю, даже это льет воду на его мельницу: это могла быть обманная тактика, чтобы Винс и Ленни на нем разрядились. Хотя Винс уже здорово накалился – плюнь, и зашипит. Я думаю, Вик жертвует собой, это для него роль подходящая, ну а кроме того, среди имен, выбитых там наверху, могут оказаться имена его старых товарищей, которые тоже пожертвовали собой тогда, давным-давно, и про них забывать негоже. Нам бы только туда добраться.

Наконец мы находим автостоянку, на полпути к вершине холма, как раз по другую сторону городской ратуши. Но хотя до ратуши отсюда рукой подать, Четем тут словно кончается и начинается дикая природа. Как будто город – это всего лишь временный лагерь. А тут уже только сплошной низкорослый лес с грязной тропинкой, бегущей наверх, к мемориалу – его-то, правда, не видно за этими зарослями, и ни стрелок, ничего. И единственная польза от этого леса, куда порядочного человека вряд ли зачем-нибудь понесет, в том, что мы с Ленни можем справить нужду – а это, после всего выпитого пива и кружения по Четему в возбужденном виде, нам просто необходимо. Поэтому, едва отойдя от стоянки, мы покидаем тропу, чтобы воспользоваться случаем.

– Хоть предупредил бы, что в гору лезть, – говорит он, пыхтя и отливая одновременно. – Ну ладно, мы взялись прокатить Джека, но что сегодня еще и День памяти, это я не знал.

– Вику-то как раз удобно, – говорю я. – А вот нам с тобой помянуть наших небось посложней было бы.

– Это еще как сказать, – говорит он.

Он совсем запыхался, хотя мы не так уж много прошли. Лицо у него как клубничный джем. Вик опередил нас, он решительно шагает вперед сам по себе – видно, твердо собрался сделать все как положено. Оглянувшись, он видит нас с Ленни, делающих свое дело около тропы, и я не думаю, что эта картина его радует. У виски, конечно, есть свои плюсы. Он снова отворачивается и чешет вперед, хотя и ему приходится тяжеловато, а Винс убежал совсем далеко: похоже, обиделся на нас всех и даже назад не смотрит, словно он главный на марше и не собирается ждать толпу раненых, ему надо поскорей одолеть высоту и двигаться дальше.

Пакет «Рочестерские деликатесы» и сейчас у него, но кофе он оттуда вынул.

На деревьях уже бутоны. Солнце пробивается сквозь ветки.

– Плавали – знаем, – бормочет Ленни. – Моряк с печки бряк.

Мы идем по тропе, а склон становится все круче. Уже видно, где кончается лес и начинается просто высокая трава, бледная и жухлая, с редкими кустами, дрожащими на ветру. Никаким мемориалом и не пахнет. Мы видим, как Винс останавливается и озирается, руки в боки, точно турист на смотровой площадке. Его пальто хлопает на ветру. Вик догоняет Винса. Тот что-то говорит ему, хотя слов мы не слышим. Потом смотрит вниз, на нас, как будто ему приятно видеть наши мучения.

Ленни останавливается, кашляет и сплевывает. Он глядит вверх, на Винса.

– Теперь небось держится за пакет-то, – говорит он. Мы кое-как ползем дальше, потом Ленни снова останавливается, грудь его ходит, как мехи. Он упирается руками в колени. Похоже, он вот-вот скажет: «Рэйси, иди-ка ты дальше без меня». В уголке рта у него капелька пены. Не хватало еще, чтобы он загнулся в день прощания с Джеком, думаю я. И не только ему это грозит. Я сам тоже не в лучшей форме.

Но он медленно распрямляется. На секунду опирается о мое плечо. Винс глядит вниз. Потом Ленни слегка подталкивает меня кулаком в спину.

– Ну что, выдюжим, Рэйси?

Словно прочел мои мысли.

Мы снова трогаемся в путь, молча, чтобы совсем уж не сбить дыхания. Потом выходим на открытое место и вдруг видим мемориал, точно он ждал нас все это время, – его башня маячит на фоне неба, белая, высокая, хотя основание ее пока скрыто кромкой холма. А посмотреть есть на что. Склон убегает от наших ног вниз, к широкой панораме. Четем переходит в Рочестер, в излучине реки торчат строительные краны, собор похож на большую старую птицу, сидящую в гнезде. Город растянулся по долине реки, а ее изгибы повторяют форму холмистой гряды. Мы видим, как отблескивают окна домов и стекла машин. Солнечные лучи ложатся на бледную траву из-под края облака, и хотя мы еще поднимаемся, нам кажется, что мы вступили в какую-то другую область, где все чище, легче, светлее. Башня мемориала точно притягивает нас к себе. Вернее, не башня, а обелиск – вот правильное слово. Его освещает солнце. Он белый и высокий. Он будто парит в воздухе, потому что мы не видим, где его основание: кажется, что ты идешь к нему, а он отодвигается все дальше. Как и внизу, здесь нет никаких знаков – только жесткая трава, которую волнует ветер, да неровная тропа, и людей нету, одни мы. Словно его построили, а потом забыли. Винс идет первым, Вик за ним. Они приближаются к мемориалу. Кажется, что он вообще не очень-то настоящий, и мы тоже, но тем не менее мы тут, все вместе, на верхушке этого холма. Он похож на порыв к величию, вот на что: это высокий, гордый порыв к величию.

Вик

...и предаем тела их морской пучине.

А море бесновалось вокруг, с шипеньем и воем, лед как глазурь на передней палубе, нос то и дело зарывается в волны – казалось, что и врага никакого не надо, стихия справится с нами без всяких бомб и торпед. Бывало и наоборот – оно расстилалось вокруг, широкое и спокойное, как лунное небо над головой, и корабли нашего конвоя тянулись по нему, как утки по озеру. Плавучие гробы. Что хуже, тихое море или бурное? Иногда ты его даже не видел, только чувствовал, как сталь кругом дрожит и качается. Ты шел во флот, чтобы посмотреть на море, но смотреть приходилось в основном на внутренности корабля, которые ходили ходуном, и пахло там не соленой свежестью, а всякой тошнотворной дрянью: машинным маслом, и столовскими объедками, и сырым брезентом, и подшлемниками, эфиром и ромом, кордитом и блевотиной, как будто ты уже очутился там, где мог очутиться в любую минуту и насовсем – в гигантском дышащем чреве бездонного океана.

Он склонился надо мной – я знал, он надеется, что я сплю, но глаза мои были открыты и я сказал: «Дед умер, да?» Потому что я знал. Его щека была холодной от сырого морского воздуха, а волосы влажными, но от него еще пахло больницей, пахло дедом. Это было не так уж необычно, его кожа часто пахла кожей других, мертвых людей, и тебе невольно думалось, что раз он всю жизнь этим занимается и дед занимался, то, может, ему не так плохо, когда дед сам...

«Да, умер», – сказал он. Я знал, что он не хотел говорить об этом до утра. Я мог бы прикинуться спящим, ради него. А теперь ему придется скоро оставить меня одного на всю ночь – здесь, в этой странной комнате, где дождь барабанит в окно, наедине с мыслями об умершем деде. Но я хотел, чтобы он знал: я справлюсь, я это перенесу. Как тогда, когда он рассказал мне о своей профессии. Он кладет людей в ящики, потому что люди умирают. Но теперь это были не люди, это был дед.

«Ты его сам приберешь?» – спросил я.

«Конечно, – ответил он. И наклонился надо мной. Потом сказал: – Ну, спи. Баюшки-баю».

Дождь сыпал в стекло будто хвойными иглами, свистел ветер. Наверное, когда дед умирал, тоже лило – дождь зарядил с утра. Однако вряд ли дед знал об этом, вряд ли его интересовало, какая на дворе погода. Солнечно там или сыро, холодно или тепло. И можно ли увидеть море, а его можно было увидеть, если подойти к большому окну в конце палаты, – гладкое и блестящее либо серое, подернутое рябью. Только дед не мог.