Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

• Название: Жизнь Шарлотты Бронте
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10104-3

Эта книга посвящена одной из самых знаменитых английских писательниц XIX века, чей роман «Джейн Эйр» – история простой гувернантки, сумевшей обрести настоящее счастье, – пользуется успехом во всем мире. Однако немногим известно, насколько трагично сложилась судьба самой Шарлотты Бронте. Она мужественно и с достоинством переносила все невзгоды и испытания, выпадавшие на ее долю. Пережив родных сестер и брата, Шарлотта Бронте довольно поздно вышла замуж, но умерла меньше чем через год после свадьбы – ей было 38 лет. Об этом и о многом другом (о жизни семьи Бронте, творчестве сестер Эмили и Энн, литературном дебюте и славе, о встречах с писателями и т. д.) рассказала другая известная английская писательница – Элизабет Гаскелл. Ее знакомство с Шарлоттой Бронте состоялось в 1850 году, и в течение почти пяти лет их связывала личная и творческая дружба. Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» – ценнейший биографический источник, основанный на богатом документальном материале. Э. Гаскелл включила в текст сотни писем Ш. Бронте и ее корреспондентов (подруг, родных, литераторов, издателей). Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» впервые публикуется на русском языке.

---

Когда все-таки послали за доктором и он уже пришел в дом, Эмили отказалась с ним встретиться. Сестры могли только описать ему симптомы, которые они наблюдали. Врач прислал лекарства, но Эмили не стала их принимать, сказав, что вовсе не больна.

10 декабря 1848 года

Не знаю, что и написать тебе о предмете, который только и занимает меня сейчас на всем свете, ибо, говоря по правде, я и сама не знаю, что об этом думать. Надежда и страх сменяют друг друга постоянно. Боль в боку и груди стала у нее поменьше, кашель и одышка, а также крайнее истощение продолжаются. Я уже вытерпела такие муки неопределенности в отношении будущего, что чувствую себя не в силах терпеть их дальше. Поскольку ее антипатия к врачам остается прежней – она заявляет, что «никаких докторов-отравителей» близко к себе не подпустит, – я обратилась втайне от нее к известному в Лондоне врачу, описав в деталях ее случай и все симптомы, насколько я способна их воспроизвести, и попросила его высказать свое мнение. Ожидаю ответа со дня на день. Рада сообщить, что мое собственное самочувствие в настоящее время совсем неплохо. Это очень кстати, поскольку Энн, при всем ее огромном желании быть полезной, настолько хрупка, что не может много трудиться и многое выносить. У нее сейчас тоже часто бывают боли в боку. Папа, как и я, чувствует себя хорошо, хотя здоровье Эмили заставляет его сильно волноваться.

Сестры ***231 (бывшие ученицы Энн Бронте. – Э. Г.) приезжали к нам неделю назад. Это очень симпатичные и элегантные девушки. Они были ужасно рады увидеть Энн: когда я зашла в комнату, они висели на ней, как дети, а она тем временем оставалась совершенно спокойной и неподвижной. <…> И. и Х. вбили себе в головы, что им надо сюда приехать. Я думаю, в этом случае дело в обиде, хотя и не знаю на что. И если это так, то, скорее всего, причиной послужило что-нибудь придуманное. Но поскольку у меня есть много других забот, я почти не думаю об этом вопросе. Если Эмили плохо, мне становится все равно, кто пренебрег мною, неправильно меня понял или обидел. Только бы ты не была среди них. Крабовое масло доставлено нам благополучно. Эмили сейчас напомнила мне, чтобы я поблагодарила тебя за него. Оно выглядит замечательно. Как бы хотелось, чтобы она чувствовала себя вполне хорошо, чтобы поесть его.

Однако состояние Эмили стремительно ухудшалось. Я помню, как вздрагивала мисс Бронте, припоминая ужас тех дней. Она отправилась на пустоши и долго бродила по ложбинам и оврагам, чтобы отыскать цветущий вереск. Ей удалось найти только одну веточку, уже увядшую, и она принесла ее сестре, однако по затуманенным и безразличным глазам Эмили было понятно, что она не узнает его. Как бы там ни было, Эмили до самого последнего мига держалась своих привычек и независимости. Она не позволяла никому ухаживать за собой. Любая попытка нарушить этот запрет возрождала в ней прежний суровый дух противоречия. Как-то раз в декабре, во вторник, Эмили поднялась с кровати и оделась, как одевалась обычно, хотя теперь ей приходилось много раз останавливаться. Однако она все сделала сама, а затем даже попыталась заняться шитьем. Служанки смотрели на Эмили и по ее громкому прерывистому дыханию, по блеску глаз понимали, что ее ждет. Однако она продолжала работать, а Шарлотта и Энн, хотя и исполненные невыразимого ужаса, почувствовали, что возник крошечный проблеск надежды. Этим утром Шарлотта написала следующее, возможно прямо в присутствии умирающей сестры:

Вторник

Мне следовало написать тебе раньше, если бы я могла высказать хоть одно слово надежды. Однако ее нет. Она слабеет с каждым днем. Мнение врача было высказано слишком туманно, чтобы принести какую-либо пользу. Он прислал кое-какие лекарства, но она не станет их пить. Никогда в моей жизни не было столь мрачных минут. Я молюсь, чтобы Господь укрепил нас всех. До сего момента Он посылал нам эту благодать.

Утро сменилось полуднем. Эмили стало хуже: она могла только шептать в промежутках между тяжелыми вдохами и выдохами. Теперь, когда было уже слишком поздно, она сказала Шарлотте: «Если ты пошлешь за доктором, я его приму». Около двух часов дня она умерла.

21 декабря 1848 года

Эмили больше не страдает ни от боли, ни от слабости. Она больше никогда не будет испытывать страданий в этом мире. Она скончалась после краткой и тяжелой агонии. Умерла во вторник, в тот самый день, когда я писала тебе в последний раз. Тогда мне казалось возможным, что она побудет с нами еще несколько недель, но не прошло и нескольких часов, как она отошла в вечность. Да, нет больше Эмили на этой земле, в этом времени. Вчера мы мирно погребли ее несчастное, изможденное, смертное тело под каменным полом церкви. Сейчас мы очень спокойны. Так и должно быть. Боль, которую мы испытывали, видя ее страдания, уже позади; зрелище агонии и смерти в прошлом; день похорон позади. Нам кажется, что она пребывает в покое. Теперь не надо бояться сурового мороза или пронизывающего ветра: Эмили их больше не чувствует. Она умерла, не реализовав своих возможностей. Она угасла на наших глазах в расцвете лет. Однако это Божья воля, и то место, где она находится сейчас, лучше того, которое она покинула.

Господь укрепил мои силы удивительным образом, и я смогла пережить все страдания, хотя и не надеялась на это. Теперь я смотрю на Энн и мечтаю, что она станет здорова и сильна, но этого не происходит ни с ней, ни с папой. Смогла бы ты теперь приехать к нам на несколько дней? Я не буду просить тебя погостить подольше. Напиши мне, сможешь ли ты сделать это на следующей неделе и каким поездом приедешь. Я попытаюсь отправить за тобой повозку в Китли. Я уверена, что ты найдешь нас спокойными. Постарайся приехать. Никогда мне не было так нужно утешение, которое может дать присутствие подруги. Разумеется, это путешествие не сулит тебе других радостей, кроме той, что получит твое славное сердце от добра, сделанного другим людям.

Когда несчастный старик-отец и две его оставшиеся в живых дочери следовали за гробом, к ним присоединился и Сторож, свирепый и верный бульдог232 Эмили. Он шел рядом со скорбной процессией, оказался вместе с ней в церкви и оставался там все время, пока длилась похоронная служба, не издавая ни звука. Затем он вернулся домой, лег возле комнаты Эмили и завыл. Его жалостный вой слышался много дней. Энн Бронте стало хуже: после смерти сестры она начала терять силы гораздо быстрее, чем раньше. Так кончился 1848 год.

Глава 3

В декабре 1848 года в «Квотерли ревью» появилась статья, посвященная «Ярмарке тщеславия» и «Джейн Эйр». Через несколько недель мисс Бронте попросила в письме своих издателей прислать ей этот номер журнала. Догадываясь, что статья совсем не комплиментарная, она повторила просьбу, которую уже высказывала ранее: присылать ей неизменно все отзывы критиков о романе, независимо от того, хвалят его или ругают. Номер «Квотерли ревью» был прислан. Не знаю, придала ли мисс Бронте большое значение этой статье, известно только, что она поместила несколько фраз из нее в уста неприятной и вульгарной героини романа «Шерли»: они настолько соответствовали ее характеру, что мало кто распознал цитату. Время, когда Шарлотта прочла статью, было подходящим: огромная тяжесть Смерти перевесила все мелкие неприятности. В противном случае она наверняка приняла бы критические замечания ближе к сердцу, чем они того заслуживали. На самом деле автору этих заметок, старавшемуся быть строгим, не хватало логики, что проявлялось даже в синтаксисе. Наверняка Шарлотте весьма неприятны были бы и догадки насчет автора «Джейн Эйр»: несмотря на претензии на остроумие, они оказались просто легкомысленны. Однако для легкомысленности существует и более строгое название в том случае, если писатель третируется критиком-анонимом: в таком случае мы говорим о трусливой разнузданности233.

У всех есть право публично высказывать свои соображения о достоинствах и недостатках книги, и я жалуюсь не на суждение рецензента о «Джейн Эйр». Мнения об идее этого романа варьировались тогда, как варьируются они и теперь. В то время как я писала предыдущие строки, ко мне пришло письмо от одного священника, живущего в Америке. Вот что он пишет:

В нашей святая святых есть особая, богато украшенная книжная полка, на которой мы имеем удовольствие с почтением хранить романы, оказавшие самое благоприятное влияние на наш характер. Это в первую очередь «Джейн Эйр».

Я не отрицаю, что имеют место и прямо противоположные суждения. К ним я отношу и замечания рецензента «Квотерли ревью» о положительных сторонах романа (не касаюсь вопроса о собственном стиле рецензента). Но есть и другой вопрос. Такие критики забывают благородный завет Саути, который писал: «Когда я сочиняю рецензию на произведение автора, пожелавшего остаться неизвестным, то даже в том случае, когда знаю, кто он, никогда не упоминаю его фамилии, предполагая, что у писателя были весомые основания избегать публичности». В отличие от Саути, рецензент «Квотерли» принимается сплетничать, строя догадки, кто именно скрывается под псевдонимом Каррер Белл, и претендует на решение этого вопроса, исходя из содержания книги. Такое отсутствие христианского милосердия вызывает у меня искреннее возмущение. Даже желание написать «умную статью», о которой будут говорить в Лондоне, когда непрочная маска анонимности исчезнет и все восхитятся догадливостью рецензента, – даже это искушение не может извинить колкости и грубости суждений. Кто он такой, чтобы так писать о незнакомой женщине: «По всей видимости, у нее были важные причины, чтобы так долго вводить общество в заблуждение относительно своего пола»? Может быть, ему довелось жить в глубокой провинции, в изоляции и вести борьбу за существование? Приходилось ли ему видеть кого-либо еще, кроме простых и прямолинейных северян, не приученных к тем эвфемизмам, которые в образованном обществе помогают затушевать упоминание греха? Приходилось ли ему в течение многих печальных лет пытаться оправдать моральное падение единственного брата и, ежедневно общаясь с ним, близко наблюдать все то, что вы ненавидите от всей души? Приходилось ли ему бродить по собственному дому и видеть его опустевшим, лишенным жизни и любви и говорить себе, пытаясь сохранить силы: «Так угодно Господу, да свершится воля Его!» – и чувствовать, что все эти попытки тщетны, пока не вернется благой Свет? Если насмешнику-рецензенту довелось пройти через подобные испытания и остаться целым и невредимым, с душой, которая ни разу в приступе отчаяния не возопила: «Ламà савахфани́!» – то даже тогда лучше бы ему помолиться вместе с мытарем, чем судить вместе с фарисеем234.