Наталья Троицкая - Обнаров

• Название: Обнаров
• Автор: Наталья Троицкая
• Жанр: Современные любовные романы

Константин Обнаров – великолепный актер, разбивший миллионы женских сердец, не боящийся самых дерзких творческих экспериментов, известный ловелас, забияка и скандалист, не сходящий со страниц «желтой прессы». Не в пример сыгранным киногероям, к женщинам Обнаров относится потребительски, цинично, помня только об их «горизонтальной сущности». Он не желает ничего менять, но вдруг встречает незнакомку, и понимает, что влюбился, как мальчишка, с первого взгляда…

---

– Багром удобнее. Он маленький, легкий. А ведро резче топить надо, тогда оно с багра не соскочит.

– Премудрая, прямо-таки премудрая барышня! – с удовольствием рассуждал сосед.

Дождавшись, пока Тая в очередной раз вернется с ведерком к колодцу, сосед уточнил:

– Я извиняюсь, барышня, за любопытство. Вы баньку-то сами растоплять будете или помощь потребуется? Я весь к вашим услугам.

Тая рассмеялась.

– Спасибо, Алексей Васильевич. Только сама.

– Ах, дурак я старый! – всплеснул руками дед. – Стою, на вас, красавицу, любуюсь. Вы что руками-то воду носите, у Кости же насос есть. Давайте я вам помогу.

– Не нужно. Я уже котел наполнила.

Но сосед ее не слушал. Бодро засеменив вдоль забора, он нащупал две доски, что крепились только на верхних гвоздях, раздвинул их и пролез в образовавшийся лаз.

– Давно говорю Костяну, давай калитку сделаем. А он, мол, «так романтичнее». Вот и хожу, как партизан.

С шутками, прибаутками сосед налаживал насос, а Тая тем временем растопила баньку, как в восхищении констатировал сосед, «с одной спички».

– Как же вы это умудряетесь, голубушка? У вас дрова разгорелись с одной спички! Горят дружно, жарко. Тяга сразу хорошая. Дыму не напустили. У меня так целая баня дыму для начала. Пока первый котелок не отолью, дверь нараспашку. Дышать нечем!

– Дверцу в топке не закрывайте, просто прикройте, оставив зазор сантиметров пять. Дверь в баню закрывать не нужно. Оставьте щель. Во всяком случае, до тех пор, пока первый котел не отольете. Дайте бане просохнуть. Вот вам и тяга.

– Искусница! Искусница!!! Теперь и я так делать буду, а то как баньку растоплять, так – горе. Паяльную лампу с собой беру, жидкость для розжига костра! Ай-ай-ай… Ай-ай-ай…

Тая задорно рассмеялась, видя по-детски озадаченное лицо соседа.

– Смейтесь, красавица. Имеете право. В любую погоду в любом месте из ничего костерок разведу, а баню, чтоб дыма не напустить, растопить не могу.

– Когда я увидела вас, Алексей Васильевич, утром, там, на берегу, я приняла вас за коренного жителя этих мест. За все знающего деревенского старичка.

Он рассмеялся.

– Люблю иногда слиться с местным населением. Я же москвич. Мы в одном доме с супругом вашим живем. Только у него пятый подъезд, а у меня третий. Кстати, а Костя где?

– Спит. Пусть отсыпается. Он очень устает. Сам никогда не признается, но я-то вижу

Алексей Васильевич сел на крылечке бани, взял за руку Таю, заставил сесть рядом.

– Ты береги его, дочка. Хороший он мужик. Прикидывается, правда, много. Иной раз под хама, иной раз под разбитного «своего» парня, иной раз под бабника косит. Только не такой он. Когда мы с супружницей моей, Женечкой, жить начинали, я зеленым лейтенантом был. Помоталась она со мной… Мама дорогая! В служебной общаге с клопами да тараканами жили. Своего ничего не было. Мебель казенная, развалюшная, с инвентарными номерами. Вещей – чтобы в чемодан упаковать. Я все по командировкам. Она одна. Нервы, неустроенность, нищета… Возвращаюсь, бывало, а она радостная всегда, про жизнь нашу, собачью, даже ни намеком. Все терпела. Все выкрутасы мои сносила. На выкрутасы-то я силен был. Да! Голову оторвать надо было. Сколько слез она пролила… Если б все вернуть! А как жизнь за пищик брала, только Женечка и спасала. Про нее вспомню, ждет ведь, и будто крылья вырастали. Как второе дыхание открывалось. Из таких безнадежных ситуёвин выползал – вспомнить страшно! Начальство, бывало, смеется: «Везучий, чёрт!» Везучий… Благодаря ей до старости доскрипал. Везучий…

Галимский до хруста сжал пальцы, замолчал.

Отчего-то грусть этих нехитрых слов непонятным образом передалась Тае. Что в них было? Ностальгия по прошлому? Страх перед будущим? Острое ощущение мимолетности счастья? А, может быть, боязнь, что этого мира тебе одному будет слишком много, что потеряешься в нем, захлебнешься тоской, задохнешься отчаянием? Ведь жизнь для себя– все равно что песня без голоса, что рассвет без единого солнечного луча.

– У нас, у мужиков, ведь как: болит – молчим, прогибает – терпим, а рот откроем – всегда не в тему. Только без бабонек наших все давно передохли бы. Так-то! – он коснулся руки Таи, заглянул в глаза. – А где ж вы баньку-то так искусно растоплять научились, красавица?

– Бабушка научила. В деревне жила.

– В деревне. В деревне… – эхом повторил Алексей Васильевич. – Костян вроде бы житель городской, а душа деревенская. Вишь, каких вензелей из дерева наплел. И беседка, и крылечко, вот это, и колодец, и наличники на окнах дома.

– Это всё Костя?

– Доподлинно.

– Резьба просто восхитительная. Будто кружево!

– Кружево и есть. Приедет, бывало, сюда, и как пчелка, все возится, корпит над работой. Я ему говорю: «Найми, дай бутылку. Посиди сиднем. Шашлычку поешь, водочки выпей». А он: «Я, Василич, отдыхаю так. Когда руки заняты, голова пустая». С полгода эти вензеля резал. Ты ж посмотри, дочка, какая красота!

– Ой, захвалишь, Василич! Ой, захвалишь!

Оба обернулись.

По дорожке от дома к баньке шел Обнаров. На нем была потрепанная фуфайка нараспашку, видавшие виды джинсы, легкомысленная майка с волком из «Ну, погоди!» – вряд ли кто-нибудь сейчас признал бы в нем российскую знаменитость.

– О чем секретничаете? – он чмокнул Таю в щеку и сел на ступеньку рядом.

– Барышня твоя чисто Василиса Премудрая. Ты бы видел, как она печь в баньке растопила. С одной спички! А воду, воду как из колодца виртуозно достает! Ты думаешь, чем? Багром!

– Я самовар у вас в баньке видела. Кто умеет ставить самовар?

– Это Серега у нас мастер.

– Какой Серега?

– Беспалов. Он и самовар сюда притащил. Приезжает, мы чай из самовара в беседке пьем. Он совершенно мастерски самовар сапогом раздувает.

– Сапогом?!

– Ну да. Он и сапог привез. Хромовый. Там где-то, поблизости от самовара валяется.

– Это что же, если Сережи нет, вы без чая сидите?

– Мы с Костяном попробовали однажды, – сосед смущенно почесал затылок. – Дули-дули внутрь, в этот самовар…

– Нет, Василич. Мы с тобой сначала воды не туда, прямо в трубу, налили. Она наружу полилась, а мы думали, самовар прохудился, – смеясь, вспомнил Обнаров.

– Кто ж, елки-моталки, знал-то?

– А потом мы воду правильно налили, в трубу полено сунули и снизу спичками пытались его разжечь.

Тая звонко рассмеялась.– Придется вас спасать. Сейчас углей нагребу, лучины наколю. Через двадцать минут будем пить чай из самовара. А там и банька будет готова. Только… – она вновь рассмеялась. – Умоляю вас, никакого хромового сапога!

Чай пили в беседке.

В дополнение к «пошлому», как обозвал его Галимский, городскому торту, Евгения Антоновна принесла к столу горячий, только что из русской печи, рыбный пирог и обязательные, как старый символ советского достатка, шоколадные конфеты «Мишка на севере» и «Кара-Кум».

– Опять ты со своими конфетами! Эка невидаль! – ворчал на супругу Алексей Васильевич. – Прямо Костян с Таисией ухватятся за твои конфеты. Лучше б наливочки, рябиновой, захватила. На свежем воздухе, для сугреву, за милую б душу тяпнули!

– Забыла! Сейчас, сейчас принесу. Как же это я, окаянная? – сокрушалась Евгения Антоновна и проворно несла свое маленькое пухленькое тельце по тропинке назад, к дому.– Пухлик, вокруг, через калитку, иди. В дырке, в заборе, застрянешь! Недотёпа, в самом деле… – бросал вслед супруге Алексей Васильевич, а глядел тепло и ласково.

Вчетвером, за большим столом, в уютной беседке с превосходным видом на озеро, они сидели вкусно и с удовольствием. Для начала попробовали и похвалили пирог и наливочку Евгении Антоновны.

– Это из-за деда все! – скромно отмахивалась она пухлой ручкой. – Он большой любитель пирогов. Старый стал, капризный…

– Женечка, – сердечно обнимая супругу за плечи, говорил Алексей Васильевич, – причем тут пироги? Хотя бы раз прожить с тобою целую жизнь, клянусь, большего мне и не надобно!

– Ах, котяра седая! Ах, подлиза… – ласково шептала Евгения Антоновна и пухленькой ручкой гладила мужа по копне белых, как снег, волос.

Потом дружно хвалили Таю за хозяйскую жилку, за расторопность, за прекрасный стол, за кипящий на столе самовар, за радушие и гостеприимство.

Потом, как водится, выпили за молодых.

– Тьфу ты, едрёна-бандероль! Женя, чего налила-то?! – опустошив рюмку и крякнув от удовольствия, сердито спросил дед Галимский.

– Я и сама, дедун, не пойму. Горько…

– Горько, спасу нет! – лукаво поддакнул сосед. – Ох, горько! Кабы подсластить!

На два голоса Алексей Васильевич и Евгения Антоновна от души покричали молодым: «Горько!» Деваться некуда, пришлось молодым целоваться.