Август Коцебу - Достопамятный год моей жизни

• Название: Достопамятный год моей жизни
• Автор: Август Коцебу
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0158-2

Воспоминания сверхпопулярного в свою эпоху драматурга Августа Коцебу (1761–1819) посвящены весьма необычному в его биографии событию — ссылке в Сибирь по повелению императора Павла. Автор подробно и очень живо описывает все события, связанные с этим несчастным эпизодом его авантюрной биографии, людей, с которыми ему пришлось встретиться на пути следования и в Тобольске, где он отбывал ссылку, природу края, обычаи местных жителей. Вторая часть книги посвящена возвращению Коцебу из ссылки и его последующему возвышению благодаря милостям императора.

Книга написана очень увлекательно и предназначена самому широкому кругу читателей.

---

Немного оправившись, жена продолжала свой путь и из Дерпта приехала в дорогой наш Фриденталь. Самые горькие чувства пробудились в ней, когда с вершины холма она завидела то место, в котором мы провели вместе несколько лет, наслаждаясь постоянным и искренним блаженством. Слишком взволнованная, она не решилась войти одна в нашу веселую обитель, в наши милые комнаты, в которых каждый угол, каждая вещь напоминали ей меня. Она отправилась к Коху, приходскому пастору, одному из самых достойных духовных лиц, когда-либо проповедовавших евангельские слова. Его супруга, француженка по происхождению, была некогда учительницею моей жены и первая обогатила ее ум знаниями, а сердце чувствами. Она не уступала достойному своему мужу ни образованием, ни умом, ни талантами. Они познакомились между собой в доме родителей моей жены, где он был гувернером, а она гувернанткою, скоро полюбили друг друга и вступили в брак. Кроме этого г. Кох был мой старый товарищ по университету, и мы находились постоянно в самых дружественных и близких отношениях. По всем этим основаниям, моя добрая Христина была принята этою достойною уважения четою как родная дочь; здесь ее утешали, ухаживали за нею и оказывали всевозможные ласки и нежности.

Нашлись, впрочем, услужливые лица, советовавшие этому благородному пастору отделаться от моей жены, чтобы не подвергнуться самому неприятностям.

— Нет, — отвечал г. Кох с твердостью, — я ее не оставлю; даже если бы мне пришлось идти за это в Сибирь.

Да благословит Бог это достойное семейство, которое в отдаленном уголке земли творит добро, без шума и хвастовства, и с честностью и прямодушием сельского обывателя соединяет образование и вежливость царедворца! Да благословит их Бог! Если со временем, рано или поздно, причуды судьбы или счастья разрушат благополучие кого-либо из их детей или внуков, да будут эти строки для меня и моих потомков священным формальным обязательством помогать им! Перед лицом всей Европы я заявляю, что пока мои дети будут чтить мою память и дорожить моим благословением, каждый находящийся в несчастий член нежно любимого мною семейства Коха будет встречен мною и моими потомками с величайшим радушием.

Здесь, в этом тесном кругу достойных уважения друзей, жена моя получила наконец мою записку, написанную в Штоксманнсгофе, которая испытала разные злоключения, пока дошла по назначению. Молодой человек, которому я вручил эту записку вместе с двумя другими, вероятно не обладал достаточною храбростью или хитростью, чтобы доставить их по назначению. Господин Байер, а быть может и Простениус, вероятно, переслали ее к рижскому губернатору, который был обязан препроводить их к генерал-прокурору в Петербург.

Впрочем, письмо к Кобенцелю было немедленно уничтожено; это было столь же благоразумно, как и необходимо, приняв в соображение политический горизонт того времени, уже начинавший покрываться грозными тучами.

Генерал-прокурор представил все эти письма государю, который остался недоволен тем, что я называл графа Палена его любимцем и в силу этого просил его заступничества и покровительства. Это была одна из странностей государя; он не желал, чтобы говорили, что он имеет любимцев и чтобы кто-либо в мире мог гордиться тем, что имеет на него влияние. Кроме того, можно предположить, что генерал-прокурор, заклятый враг графа Палена, не упустил случая повредить ему в глазах государя, представив это обстоятельство в самом гнусном виде. Государь, хотя и видел графа ежедневно, приказал, однако, передать ему мое письмо через генерал-прокурора, но сам не сказал ему об этом ни слова и некоторое время на него сердился. Граф впоследствии намекнул мне, что моя записка едва не навлекла на него немилость государя.

Что же касается письма к моей жене, то хотя было бы деликатнее его уничтожить, так как я писал его в минуту страшного отчаяния, но по приказанию государя оно было отдано моей жене под расписку. Письмо было препровождено к эстляндскому губернатору, переславшему его в свою очередь судье Везенбергского округа, барону Розену, который наконец передал это письмо моей жене и потребовал, чтобы она дрожащею рукою написала ему расписку в получении.

Это злосчастное письмо произвело на мою жену самое пагубное впечатление, которого я опасался и которое, к сожалению, предвидел. Моя бедная жена, доведенная до крайности, преждевременно родила ребенка; это сопровождалось до того сильным кровотечением, что доктора сомневались в ее выздоровлении. Но невероятная внимательность и нежное попечение прекрасного семейства Кох избавили ее от смерти, а меня вместе с шестью сиротами от горести ее оплакивать. Какой монарх, какие блага мира были бы в состоянии вознаградить меня за такую потерю или чем-либо заменить ее!

Моя жена была спасена. Немного оправившись, она воспользовалась приглашением моего близкого друга Кнорринга, жившего в Ревеле, и поехала туда посоветоваться с родными и друзьями, не о том, что она должна была делать — эта несравненная женщина готовилась ехать за мною в Сибирь, — но о том, как приступит к осуществлению этого намерения и как устроит наши домашние дела.

Некоторые из наших бывших друзей в Ревеле держали себя очень двусмысленно относительно моей жены. Я умалчиваю о них, чтобы воздать должную справедливость моим истинным друзьям: Кноррингу, его супруге, Гуку и многим другим, руководившимся, без всякого страха и сомнения, влечением сердца. Некоторые малодушные тщетно советовали Кноррингу не пускать к себе в дом мою жену. Он остался неизменным в своем расположении к нам и не изменил моей дружбе, хотя впоследствии и признался мне, что опасался через это навлечь на себя разные неприятности и даже необходимость совершить поездку в С.-Петербург для своего оправдания.

Мою жену занимала только одна мысль, всецело ее поглощавшая, а именно мысль о поездке в Сибирь. Она оставалась непоколебимою в своем намерении, несмотря на все представленные ей доводы, чтобы отклонить ее от такого путешествия. Когда ее утешали, говоря, что ссылка моя будет непродолжительна и, следовательно, поездка ее бесполезна, она с горячностью отвечала:

«Поеду, хотя бы это облегчило его судьбу только на несколько дней».

Ее горничная Катерина Тенгманн (она заслуживает, чтобы я назвал ее здесь: это выражение моей к ней признательности) вызвалась сопровождать ее, хотя имела семидесятилетнюю мать, с которой ей трудно было расстаться.

— Я разделяла ваше счастье, — говорила она, — справедливость требует, чтобы я разделила ваше бедствие.

Моя жена хотела взять с собою только одну Эмилию, оставив остальных детей в Ревеле. Она назначила значительное вознаграждение одному надежному человеку, который должен был ей сопутствовать, и решилась пуститься в дорогу первого июля.

Таково было положение дел 17 июня. Моя жена провела весь этот день в грустной задумчивости. После обеда она пошла к себе в комнату и прилегла на кровать, чтобы немного отдохнуть; Кнорринг же сидел на балконе. Вдруг он увидал, что по дороге мчится во всю прыть верховый курьер; последний скоро остановился, о чем-то справился, въехал во двор и, держа в руках какой-то пакет, сошел с лошади и побежал к дверям. Кнорринг, полуживой, пошел к нему навстречу; все его семейство страшно перепугалось.

— Приятная новость, — воскликнул радостно курьер, входя в комнату и показывая письмо от графа Палена к моей жене.

Кнорринг хотел взять письмо, но курьер желал передать его моей жене собственноручно.

Мои друзья были вне себя от радости, сочтя, однако, необходимым принять при этом некоторые меры предосторожности. С одной стороны, они не хотели разбудить мою жену, с другой же — сгорали желанием сообщить ей приятную новость. Но жена моя не спала и видела, как отворилась дверь и радостные лица пытались рассмотреть, спит она или нет.

— Что случилось, — спросила она, приподнимаясь, — вам что-нибудь от меня надо?

— Ничего решительно, — ответили ей с притворным равнодушием, — мы хотели узнать, спите ли вы.

— Нет, нет, я вижу по вашим лицам, что вы имеете сообщить мне хорошую новость.

— Да, это верно: хорошие известия о вашем муже. Курьер от графа Палена ожидает вас с письмом.

Моя жена мигом вскочила с постели и очутилась перед курьером, ожидавшим ее в передней. Она взяла у него письмо из рук, распечатала и со слезами на глазах прочитала следующее:

«Милостивая Государыня,

Его Императорское Величество Государь Император разрешает вам приехать в Петербург и жить с вашим мужем. Спешу с величайшим удовольствием сообщить вам об этой особенной к вам благосклонности нашего всемилостивейшего Монарха для того, чтобы вы могли отправиться в Петербург, как только признаете это для себя удобным. Вместе с этим послан курьер и к вашему мужу с тем, чтобы он мог уже находиться в Петербурге к вашему приезду, или приехать вскоре после вас. Я поставил себе в особенное удовольствие приискать вам приличное помещение.