Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-185-1 (том V)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— А легионеры?

— Гм… Наши — другое дело! Они европейцев объедут, знают, не впервые, — Саид усмехнулся с довольным видом и покрутил усы. — Мужья — кавалеры, жены — дамы, комическая нация, не правда ли, мсье?

Но я с уважением теперь смотрел на туарегов — рослых, сухощавых, гордых и смелых. Орлы! Что за независимая осанка, что за посадка головы!

— Здоровый народ!

— Да. Они сами говорят, что вода — мать болезней, и это — правда. Вы сами увидите: возле рек люди будут мельче и слабее, а болезни кишмя кишат! Туарегам здоровье нужно: они в Хоггаре — пастухи, блюстители порядка, туземное войско и полиция. Такие деревушки, как эта, — транспортные станции, перевалочные пункты. Здесь проходит караванов пятьдесят в год. Мсье, видите здания с круглыми высокими крышами? Это склады зерна, соли и товаров. Просо и бобы доставляются местными оседлыми людьми — харакинами, помесью арабов и негров. Они возделывают землю и вырабатывают разные вещи — мелкие железные изделия и ткани. Хозяева этого добра — местная помесь, но охрана и перевозка всегда в руках туарегов. Туареги перевозят товары сюда и отсюда, в первую очередь соль, которую везут с севера, кожи и шерсть. Это их заработок: они получают за свои услуги разные изделия, соль, бобы и зерно. Такой уж здесь порядок: каждый кочевой туарегский род охраняет несколько оседлых семей, у них даже есть договоры. Раньше было что-то вроде зависимости, как между дворянами и крепостными. Ведь туареги продавали пропуска на проезд через пустыню даже иностранцам. Они назывались рхефара, что значит — прощение: как вам это нравится — прощение! Теперь, конечно, не то, французы всех успокоили!

— Создали мир?

Саид отставил ногу и с размаха шлепнул тяжелым ботинком по дороге. Пыль поднялась вокруг.

— Вот! Под сапогом теперь мир, — мегарист важно одернул синий плащ и посмотрел на меня. — Кочевники уже не грабят: война и грабеж у них были как у французов футбол — спорт, и больше ничего. Им жить хуже. Вот здесь болтается такой из-за нас обедневший вождь с шайкой своих имгадов, но ничего, мы его держим на примете!

— А оседлые?

Саид нехотя пожал плечами.

— Им тоже хуже. Торговли нет, караваны ходят редко.

— Кому же стало лучше от этого мира?

Я с интересом ждал ответа. Саид подумал и нахмурился.

— Богу или французам?

Мегарист еще раз одернул форму, подтянул пистолет и отвернулся:

— Идемте, мсье, надо заканчивать осмотр.

В тени большой палатки благородного имаджега сидят женщины, свободные и рабыни, они вместе работают: рабыни ткут плотную материю из верблюжьей и овечьей шерсти, а хозяйки заканчивают кожаную сумку с затейливым узором из цветных ремешков и медных бляшек. Старуха что-то рассказывала, и девушки смеялись. Мы подошли. Ни одна женщина не повернула к нам головы. Смех и рассказ продолжались дальше. Нас демонстративно не замечали. Постояв, мы пошли дальше, хотя мне хотелось купить такую сумку на память.

— В них прячут вещи при кочевке, — объяснил Саид, вынул из кармана маленькую коробочку и повертел ее в руках, шепча какие-то слова.

— В чем дело. Саид?

— Это — шиш. Туарегские рабы злые, у них дурная слава. Каждый культурный араб, отправляясь в Страну Страха, берет у своего муллы вот такую коробочку. В ней слова из Писания.

— Жаль, что не удалось завязать с ними дружбу!

Я остановился и стал издали наблюдать за женщинами.

— Дружбу! С ними завяжешь, — ворчал Саид и вдруг показал пальцем: — Смотрите, смотрите, мсье! Нас испугались: боятся, что сглазим!

Одна из женщин чесала волосы и стригла ногти. Теперь она тщательно собрала волоски и обрезки ногтей, встала и бросила их в костерчик, над которым висел чайник.

— Ну, видели? Не дуры ли? Верить в такую глупость. С презрением араб косился на туарегов, не забывая вертеть в руках свою коробочку.

В тени другого эхана играли две девочки, расставляя на песке фигуры воинов. Куклы в черно-синих гандурах и красных перекрутах на груди и спине были недурно сделаны.

Купить их было бы не плохо. Мы подошли. Девочки не подняли головы и продолжали весело чирикать.

— И эти не замечают? — удивился я.

— Сейчас заметят! — Саид стал так, чтобы тень от его белой чалмы упала на фигурки. Но дети продолжали двигать куклы и упорно не поднимали головы.

— Слушай, ты, дочь Иблиса, проклятый выродок Страны Страха! — Саид толкнул сапогом девочку. — Встань, когда с тобой говорит начальник!

Девочка поднялась и громко заревела, спокойно и выжидательно глядя на свой шатер. Другая не шевельнулась и лишь наблюдала, что будет дальше. Из эхана немедленно вылезла женщина, явно мать ревущей девочки. Посмотрела на нас и гневно бросила в шатер пару слов. Тогда грозно, как лев из логова, оттуда вылез мужчина, быстро смерил нас взглядом и бросился к дочери. Судорожно, изо всех сил он прижал ее к себе и низким, гортанным голосом стал что-то говорить Саиду, прикрывая ребенка полами гандуры.

— Что он говорит?

— Говорит, что бить детей жестоко, что это делают только дикари. Ну-ка, посмотрите на это чучело!

Туарег очень высокого роста, сильный, закутанный в черное с головы до пят, казался страшным. В узкую щель на лице сверкали два свирепых глаза, и было странно видеть эту зловещую фигуру, нежно прижимающую к себе маленькую девочку.

Я объяснил, что хочу купить куклу, Саид перевел мои слова. Туарег взял девочек на руки и унес их в эхан. Потом появился снова, поднял с песка одну куклу и подал мне, обронив при этом два слова:

— Ас саррет.

— Сколько он просит? — спросил я и вынул деньги.

— Он говорит: «Прощай».

— А деньги?

Саид перевел. Воин выпрямился, сделал легкий поклон и коротко ответил.

— Он говорит: «Желание исполнено, счастливого пути».

Я подождал, не скажет ли туарег еще что-нибудь. Нет, высокая безликая фигура, задрапированная в черное, была нема и неподвижна. Мы отправились дальше.

— Туареги с ума сходят по детям! — рассказывал между тем Саид. — Здесь детей не только не бьют — куда там! — даже и ругать не ругают. Дети здесь могут зайти в любой эхан, и везде угощение им обеспечено. Все считают себя их родителями, каждая семья для ребенка — его родная семья. Если родители умрут, то сироты нарасхват разбираются другими эханами.

— Но вас-то он обругал?

— Эти дураки никогда не ругаются. Имаджэг не должен терять спокойствия, тем более, он не может ругаться. Им-гад выразит свое неудовольствие покрепче и погромче, и только. Зато икланы — это другое дело! Эти совсем как у нас — за словом в карман не полезут и сразу обложат по всем правилам — и по-арабски, и на хаусса, а то и по-французски! Да, да, мсье, черт их знает, откуда они знают такие слова, кто их учит? Хотя у нас, арабов, есть хорошая поговорка: «Свинья свинью найдет».

— А женщины?

— Ну, бабы! Они даже говорить стихами умеют, точно как в книгах. Я недурно понимаю мужчин, а с женщинами просто мучаюсь: они такие слова заворачивают, что не сразу и поймешь!

Мы шли дальше, я фотографировал и расспрашивал ме-гариста. Он недурно знал местную жизнь, но его арабо-легионерская оценка требовала тщательного вылущивания очень вкусных и пряных зерен из кучи противной шелухи.

Вдруг Саид спохватился:

— Посмотрите на деревню! Ничего не замечаете странного? — он широко повел рукой. Я посмотрел внимательнее.

— Нет, ничего.

— Ничего?!

Я развел руками.

— Как же вы не заметили — ведь в арреме нет мечети! Мы сейчас пройдем всю деревню, но даже муллы не встретим. Туареги — истинные безбожники, они только на словах мусульмане. Ругаться здесь бесполезно: благородный скажет: «Вот пророк бога», — и покажет на свой меч; зависимый скажет: «Вот поручил мне бог, чтобы я его помнил», — и покажет на свой скот. Да, кафиры — неверные. У французов в каждой деревне церковь, у нас — мечеть, а здесь люди ничего не признают.

— А как же они представляют себе происхождение людей?

— Каких людей? Нами они не интересуются, а насчет себя думают так: здесь раньше жили великаны иджабаррены, они любили играть, и горы — это следы их игр. Сами туареги - потомки великанов. Властители Сахары иджабаррены теперь живут под землей, а свою землю оставили детям. Голоса этих великанов и теперь можно слышать в пустыне из-под земли.

— Полноте, Саид, какие там голоса?

— Вот вернетесь в крепость, двинетесь дальше и как-нибудь ночью в плоской пустыне остановите машину и хорошо прислушайтесь. Вы сами услышите голоса пустыни. Не поверите своим ушам — но эти звуки будут, вы их услышите!

Глинобитная хижина. Под крышей — отверстия, из которых валит дым. Заглядываем. У двери наковальня. Старый хозяин хлопочет у раскаленного железного прута, подручные стучат молотками. Сзади у стены седая женщина в серьгах и ожерельях, видимо, жена хозяина, мерно раздувает меха и подбрасывает в горн уголь. Хозяин, завидя нас, отрывается от работы, кланяется, быстро стелет на землю материю и жестом предлагает нам сесть. Несколько минут я наблюдаю за его ловкой работой, потом он показывает только что сделанную вещь — ключ к замку. Тут же мне были предложены на выбор образцы его изделий — мечи, наконечники для копий, кинжалы, которые туареги носят на руке, прикрепленные к браслету, медные бляшки для сбруи и щитов, замки и прочая мелочь. На шее у хозяина висят старинные пузатые часы. «Который теперь час?» Нет, часы не работают, это просто украшение. Одно слово Саид долго не может понять, потом переводит с улыбкой — не украшение, а культурное украшение.