Марк Гроссман - Засада. Двойное дно

• Название: Засада. Двойное дно
• Автор: Марк Гроссман
• Жанр: О войне
• Год: 2011

«Весной 1920 года из челябинского лагеря для военнопленных, где содержались белые офицеры и богачи, бежал сотник колчаковской армии Дементий Миробицкий.

Поиски ничего не дали. Губчека завела новое дело, но ни одного заполненного листа в нем не было, кроме сообщения о побеге.

В ночь бегства Миробицкий успел выйти за окраину города и затеряться в лесу. Теперь он медленно шел на юго-восток, двигаясь параллельно тракту, ведущему в казачью станицу Еткульскую.»

---

— Я бы не смог, — простодушно объявил Ярушников. — И трудно это сверх меры: чужими глазами смотреть на них, чужими ушами слушать.

— Ну ты брось хныкать, — оборвал приятеля Гриша. — Лучше о деле сказал бы.

Петя обиженно замолчал, но шевелил губами, будто о чем-то спорил с собой.

— Ты что — молишься, что ли, Ярушников?

— Нет, — покрутил тот головой. — Вот одна придумка есть. Да не знаю, что скажешь.

— Какая придумка?

— Я голубей тебе дам. Тех же, красных. Ты их спрячь подле заимки, а потом выпусти, когда нужно. Никаких записок посылать не надо. Прилетят — я знать буду: дорога чистая. Тогда — в Челябу.

Зимних несколько минут молчал, глядя отсутствующим взглядом на Ярушникова. Наконец кивнул головой.

— Это вовсе не глупо придумано. Из тебя, Петька, со временем настоящий пролетарий получиться может.

Радуясь похвале старшего товарища, Ярушников воскликнул:

— Я тебе для птиц и ящичек дам. Корм тоже. Погоди маленько.

Он убежал и через минуту явился с фанерным садком для птиц. Потом отлучился снова и вернулся с небольшим мешочком, плотненько набитым зерном.

У Зимних в душе шевельнулось недоброе чувство: «Голодающие центры революции, героически выдерживающие последний удар капитала, изнывают от бесхлебицы, а тут зерно птицам скармливают».

Высыпав из мешочка немного содержимого, чекист внезапно улыбнулся. На столе желтели крошки хлеба и высушенные остатки овсяной каши.

— А для воды жестяную баночку найду, — говорил Петя, уходя за птицами.

Вернувшись с голубями, опустил их в ящичек и сунул его под стол.

— Пусть привыкает к садку, может, долго сидеть в нем придется.

Еще перед зарей, только-только пропели первые петухи, товарищи вышли во двор. Принимая от Петьки садок, окутанный старой рубахой, Гриша сказал:

— Когда побежишь в Челябу — оружия не бери. Документы зашей в штанину, как я тебе велел. Напорешься на засаду, скажешь за спичками либо за мылом в город. Я на тебя надеюсь.

Ярушников привел из сарая заседланную кобылку, подал Грише повод:

— Смотри, осторожно там…

Отвернулся в сторону, сконфузился:

— У меня, кроме тебя, больше никого нету.

— Ладно, не распускай нюни, ничего со мной не случится.

Еще издалека, на фоне побледневшего неба, Гриша увидел громоздкую фигуру Шеломенцева. Старик курил возле коня. Гриша поздоровался, спросил:

— И давно ждете, дядя Прохор?

— Нет. Нализался с девкой?

— Успел. Тихо в станице?

— Тихо. Поехали.

Неподалеку от заимки Зимних спешился, сказал старику:

— Поезжай нешибко, дядя Прохор. Догоню. Подарок казачка сделала. Спрячу.

Шеломенцев молчал.

— Кусок сала да десяток яиц. Может, голодно будет, так сгодится.

— А я не спрашиваю, чего у тебя там. Стар я твоими делами заниматься. Прячь, коли надо.

Гриша привязал кобылку к придорожной березе и побежал в лес. Быстро отыскал поваленную сосну, поставил ящичек в дупло. Насыпал в садок корм, налил из бутылки воды в баночку. Затем присыпал дупло сухой листвой.

Шеломенцева догнал возле дома. Они въехали во двор заимки, спешились, пошли докладываться Миробицкому.

Сотник, несмотря на раннее время, сидел за столом, вымеривая линейкой карту.

Шеломенцев и Зимних вошли в горницу, вытянулись.

— Вернулись, ваше благородие.

Миробицкий закрыл карту листовкой, спросил:

— Что в Селезянской? Спокойно?

— Тихо, — ответил Гришка. — Из комдеза намедни приезжали, да так с пустыми руками и уехали.

— Идите.

Во дворе Зимних подал руку Шеломенцеву, сказал тихо:

— Спасибо, дядя Прохор… за компанию и вообще…

— Пустое… — проворчал старик, направляясь в сарайчик, отведенный ему Миробицким под жилье.

Гришка полагал, что Суходол и Уварин спят еще во всю ивановскую — и ошибся. Он был весьма озадачен, обнаружив в тесной подземной клетушке, кроме них, еще и отца Иоанна.

Поп сидел на нарах, тыкал Тихона пальцем в грудь, бормотал:

— Толцыте — и отверзется, проси?те — и дастся вам.

— Э-э, старого казака не облукавишь, ваше преподобие! — смеялся безгубым ртом Уварин. — Пока до бога дотянешься, черти голову оторвут.

— Помолчи, Тишка! — ершился священник. — Умеряй страсти свои, подлец!

Суходол отчужденно сидел в сторонке и молчал. Увидев Гришу, он расцепил огромные ручищи, лежавшие на коленях, и его хмурые, озлобленные глаза, кажется, потеплели.

Зимних кивнул ему головой, поздоровался с остальными.

Отец Иоанн и Уварин не обратили на вошедшего никакого внимания. Они по-прежнему продолжали тянуть странную беседу, больше похожую на препирательство. Вскоре ясно стало: оба навеселе.

Священник уговаривал Тихона вести праведную жизнь. Это звучало очень смешно в устах пьяного тощенького человека, совсем потерявшего свою нитку в жизни.

Тихон же доказывал попу, что никакого бога нет, никакой власти нет, а есть только табак да баня, кабак да баба, да еще разве кусок сала, если его круто посолить и как следует подержать в бочке. И он хохотал так, что его толстые брови взлетели на самый верх лба, а длинный расплющенный нос белел от напряжения.

— Буй в смехе возносит глас свой, муж же разумный едва тихо осклабляется, — неизвестно для чего сообщал поп.

— Ладно, перестаньте вы об этом, батюшка, — пытался остановить его Уварин. — Совсем у нас языки высохли. Не смочить ли?

— Смочим… — уныло кивал головой отец Иоанн. — Но засим будем молиться господу нашему.

— Мне молиться не к чему, — разливая самогон в кружки, щерился Уварин. — Мы твоими молитвами, ваше преподобие, как шестами подпираемся.

— Ну и дурак!

Они чокнулись кружками, и Тихон скороговоркой пробормотал:

— Во имя овса, и сена, и свиного уха!

— Истинно так, сын мой! — пытался похлопать Тихона по плечу отец Иоанн. — Аще бог с нами, никто же на ны…

В другое время Гриша, наверно, посмеялся бы над этой забавной и глупой картиной. Но сейчас на душе было смутно, и болтовня подвыпивших людей раздражала его.

— Пойдемте, Тимофей Григорьич, на волю, — сказал он Суходолу. — Там лучше.

Они вышли из землянки и направились в бор, пронизанный лучами и теплом позднего бабьего лета.

Суходол шел молча, почти накрыв бровями глаза.

Гришка спросил:

— Чего вы, дядя Тимофей, смутный такой?

— Чегось разболилася голова, — неохотно отозвался старик.

— Отчего же?

— 3 богатьох причин… — совсем нахмурился Суходол.

— Ну, погуляем, и вам легче станет.

Они углубились в чащу, изредка сощипывали с кустов поздние ягоды и собирали вялые, прибитые первыми заморозками грибы.

Гриша впервые за все время пребывания в «голубой армии» ощутил неясную тревогу. Сейчас, медленно шагая по привядшей траве, он пытался разобраться в причинах беспокойства.

«Нет, мне все-таки надо было бежать из Селезяна к своим… Если Петька не доставит донесение в чека, то мне будет вечный позор и презрение трудящихся. Не говоря уж, что из партии вышибут без неуместной пощады…»

Но другие мысли тут же укалывали его в сердце:

«Убег — и положил бы пятно на партию. Что подумал бы обо мне, чекисте и члене РКП, Шеломенцев? В последнюю минуту своей жизни, под клинками Миробицкого, сказал бы он самому себе: «Эх, дурак ты, дурак Прохор Зотов Шеломенцев! Нашел кому верить — красному прощелыге, мальчишке, коммунистику! Вот и подвел он тебя под твой смертный час. Поделом тебе, старому дураку, и кара!».

Потом Гриша представил себе, как Петька Ярушников доберется до Челябинска, как начальник губчека прочтет посланные им, Зимних, бумаги, и красная казачья лава, свистя клинками, кинется к Шеломенцевой.

— Вийна людей исть, а кровью запивае, — неожиданно проговорил Суходол, прерывая ход Гришиных мыслей. — Блукают по всьому свиту люди из зброею в руках. Нащо?

Гриша полол плечами, спросил:

— Соскучились по дому, дядя Тимофей?

Мрачное лицо Суходола на мгновенье осветила печальная улыбка:

— Кожному мила своя сторона. Кожна птичка свою писню спивае й свое гниздечко любыть. Як же по-иншому?

— А отчего же из своих мест… — Гришка замялся подыскивая подходящее слово, — утекли?

— З дурного розуму, — усмехнулся Суходол. — З пьяных очей облаял новую власть, та флаг червонный з конторы зирвал.

— Только и то?

— Буде з мене.

— Ну, за это пожурят да и только.

Суходол искоса посмотрел на Гришку, качнул головой:

— Кажи казкы!

— Да нет, зачем сказки? Я у них в чеке прохлаждался, — знаю. А дома большое хозяйство?

— Голый, як палець.

Оба замолчали и шли, не глядя друг на друга.

В землянке было тихо, сыро и сумрачно. На взлохмаченных нарах, обнявшись, спали Уварин и отец Иоанн.

Суходол молча залез на свободное место, лег и повернулся к стене.