Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-93675-184-4 (том IV)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— Неисчерпаемой — да, но не любимой. К тому же мы расширили её, включив и наследника Сталина, — сказал я. — Давайте повторим термины, чтобы не путаться и совершенно точно понимать друг друга. Человек, в эпоху террора отвечающий за государство и партию, — Сталин; он жив и по сей день, его дух властвует в грандиозном Мавзолее, имя которому — СССР. Психопат, пробившийся в деспоты, — Джугашвили, его тело вынесли из Мавзолея и похоронили у Кремлевской стены. Борьба за власть путём истребления миллионов советских людей — сталинщина, и люди, помогавшие Сталину в терроре, — сталинщики. Это трагическая полоса нашей истории. Выстроенная Сталиным на обломках ленинизма система чиновничьего бюрократического социализма и образ мышления чиновников, строящих сегодня государственный чиновничий социализм, называются сталинизмом. Неосталинисты — это обыкновенные советские люди, воспитанники чиновничьей системы.

Неосталинизм породил Хрущёва, как наследника Сталина, а Хрущёв, заменив трагическое комическим, создал хру-щёвщину, диалектически противоположное и в то же время неразрывно единое историческое детище сталинщины. Хру-щёвец — это перекрашенный в весёлые цвета мрачный и скучный сталинщик. Все согласны с терминологией?

— Согласны, — сказали Стапан, Борис и Семён.

— Гм… — вдруг насмешливо хмыкнул Борис. — А как же мы будем называть тех, кто придёт на смену нынешним неосталинистам после смерти или устранения Хрущёва?

— Никак, Борис! — ответил за меня Степан. — У наследников Сталина два пути: если персональной власти будущего диктатора не будет ничего угрожать, он, без сомнения, предпочтёт бескровный путь, а человек, который душит народ и мешает его свободному творчеству, цитируя при этом Маркса и Ленина, — этот всегда будет неосталинистом, как бы он ни маскировался. Но если для персональной власти возникнет угроза, то диктатору придётся перейти на кровавый путь. Тогда мы, если выживем, будем называть его сталинщиком, ибо только так должен называться человек, который под пьяный мат стреляет в затылки советских людей.

— Ладно, согласны и с этим!

— Путаницы не будет? Ну, пойдём дальше. У вас есть что-нибудь новое для сегодняшнего обмена мнений за круглым столом?

— Есть! — кивнули три гостя.

— Тогда начинай ты, Борис!

Майстрах откладывает сигарету и не без удовольствия вынимает пачку потёртых листов — рукопись, отпечатанную на машинке. Это — самиздат, то есть циркулирующая по рукам подпольная литература, характернейшая примета последнего года хрущёвского режима, это позор, грозное предостережение и исторический приговор.

— На этой неделе мне дали почитать открытое письмо одного советского журналиста И.Г. Эренбургу. Я его зачитаю, а потом поговорим.

Все отхлебнули чай, долили чашечки, и Борис начал читать:

Илья Григорьевич!

Я принадлежу к тем, кто считает Вас одним из самых умных и передовых писателей нашей страны. Как и другие, я особенно ценю Вас за то, что в трудные времена Вы стремились не гнуть спину, когда другие молчали или лгали, вслух говорили правду.

Этим Вы завоевали себе место, которое у нас делят с Вами немногие, и этим прежде всего помянет Вас будущее. Каждый настоящий писатель или крупный публицист создаёт себе нерукотворный памятник, и Ваша задача в том, чтобы до конца не поддаваться неправде, даже в какой-то её части. Я всегда думал, что Вы это чувствуете лучше многих других.

Тем более странно и непонятно для меня было прочесть некоторые Ваши высказывания о Сталине в заключительной главе Ваших «Воспоминаний» в «Новом мире», номер четвертый.

Вы откровенно пишете, что не любили и боялись Сталина, хотя и добавляете, что долгое время в него верили. Вы не скрываете, не умаляете его «несправедливых, злых дел», его коварства, отмечаете, что при нём «мы не могли жить в ладу со своей совестью». Сказать это с Вашей стороны естественно. Вы говорите правду, и иного никто от Вас не ждал. Но в то же время, когда вы подводите итог пережитому, в Ваших словах звучит нечто для меня неожиданное. Почти повсюду и, по-видимому, не случайно Вы переплетаете с мыслью о злых делах Сталина, другую мысль — об его величии. Я перечитал такие места, и мне стало ясно, что Вы делаете это сознательно.

Зачем, Илья Григорьевич?

«Я хочу ещё раз сказать читателям моей книги, — пишете Вы, — что нельзя перечеркнуть четверть века нашей истории.

При Сталине наш народ превратил отсталую Россию в мощное современное государство… разбил армию Гитлера, победившую всю Европу… стал по праву героем XX века. Но как бы мы ни радовались нашим успехам, как бы ни восхищались душевной силой и одарённостью народа, как бы ни ценили ум и волю Сталина, мы не могли жить в ладу со своей совестью и тщетно пытались о многом не думать».

Вот это сплетение «зла и добра» в отношении Сталина и бросается в глаза. Оно повторяется несколько раз. Выходит, что героизм советского народа как бы неотделим от несовместимых с совестью дел Сталина. Не он ли «своим злым, но государственным умом, своей редкостной волей» и побудил народ на героизм?! И Вы подчёркиваете эту не возникавшую в уме читателя мысль, говоря: «Я понимал, что Сталин по своей природе, по облюбованным им методам напоминает блистательных политиков эпохи итальянского возрождения».

У Вас прямого вывода нет, но у многих он будет. Без Бор-джиа не было бы итальянского возрождения, без Сталина не было бы превращения отсталой России в великое и героическое государство. Одно неотделимо от другого.

Это — политический оправдательный приговор Сталину. И то, что выносите его Вы, Эренбург, трудно понять. Не Вам бы это делать, Илья Григорьевич.

Я знаю, Вы не политик и не историк. Вы художник. Вы говорите как чувствуете, — сказали Вы недавно на одном собрании в Центральном доме литератора. Но ведь Вы очень много думаете о политике, о современности, и сила Ваша, как писателя, именно в этом. Из художников слова Вы один из политически наиболее знающих, опытных и образованных. Вам известно очень многое о том, что было в действительности. Идти против совести Вы не хотите. Как же Вы, именно Вы, можете оправдывать Сталина, превращая его в некоего Борджиа или Макиавелли?

Хотелось бы, чтобы Вы меня поняли правильно. Дело не в метафизическом споре о том, может ли «зло» быть прогрессивным фактором в истории. Нет, я имею в виду совсем другое.

Беру на себя смелость сказать, что Ваша оценка роли и ума Сталина именно как государственного деятеля, а не как моральной единицы, совершенно расходится с исторической действительностью, с фактами.

Не стану говорить о многом, что известно всем, а Вам, в частности, лучше, чем мне. Тысячи книг будут написаны об этом и изданы у нас же в нашем веке, может быть, даже скоро, скорее, чем думают. Я уверен в этом не только потому, что я оптимист, но и потому, что знаю по истории, как быстро и резко она, не всегда, но часто, восстанавливает истину и стирает ложь. Но пусть об этой внутрисоветской стороне сталинских государственных дел напишут другие. Я коснусь только одного того, что знакомо мне больше всего — «ума и воли» Сталина в области международных и связанных с этим дел, того, какую роль сыграл он политически в судьбе нашей страны за ту четверть века, о которой Вы говорите.

Выделяю только шесть вопросов, которые кажутся мне особенно важными.

Вы помните, Илья Григорьевич, все мы из старого поколения не можем забыть о том, как за несколько лет до войны с самым страшным врагом, который когда-либо противостоял России, было внезапно уничтожено или выведено из строя почти всё основное ядро высшего командного состава Красной Армии. По данным генерала Тодоровского было репрессировано:

из 5 маршалов Советского Союза 3,

из 2 армейских комиссаров I ранга 2,

из 4 командиров I ранга 2,

из 12 командиров II ранга 12,

из 6 флагманов флота I ранга 6,

из 15 армейских комиссаров II ранга 15,

из 67 комкоров 60,

из 28 корпусных командиров 25,

из 199 комдивов 136,

из 397 комбригов 221,

из 36 бригадных комиссаров 34.

Это неполные данные. Общее число репрессированных командиров Красной Армии не поддаётся учёту.

Если считать только самый высший состав от маршала до комиссаров II ранга включительно, го оказывается, что из 46 человек выведено из строя 42. Если сосчитать всех вместе и вывести среднюю цифру, то из каждых трёх человек высшего командного состава Красной Армии жертвами стали двое. Никакое поражение никогда не ведёт к таким чудовищным потерям высшего командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. И это как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена. Это сделал Сталин. Ум или воля?

Глядим дальше. Советские вооружённые силы ослаблены как никогда, Гитлер знает об этом и ликует. Как теперь известно, он даже помог Сталину в этом деле, приказав главе гестапо Гейдриху подбросить в Москву ложные документы против так называемой группы Тухачевского, хотя подлинным инициатором подлога был Сталин, воспользовавшийся через Саблина услугами гестапо. Через два года после массового истребления советского генералитета Сталин заключает пакт с Гитлером.