Михаил Пришвин - Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли

• Название: Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

В седьмой том Собрания сочинений M. M. Пришвина вошли произведения, созданные писателем по материалам его дневников – «Натаска Ромки» (Из дневника охоты 1926–1927) и «Глаза земли».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Это соединение между собою живых материалов сопровождается вспышкой радости.

Тени мыслей

Сегодня прочел замечательную книгу Стэнли Холл: «Эволюция и воспитание чувства природы у детей». Сколько мыслей было высказано в мире о том, что ведет меня к творчеству.

Все мои усилия похожи на тени проходящих выше меня мыслей.

На бреющем полете

Самолеты-истребители, как серебряные лебеди на голубом небе, как будто раз удивились чему-то, подняли крылышки, как брови, и, удивленные, летели над лесами и гудели. Так, если самолет летит высоко.

Но вот бреющим полетом летит в солнечный день самолет над лесом, вот пролетел над самым нашим огородом.

Трехлетний мальчик Витя удивленно глядел на него, запрокинув назад голову так, что еще бы чуть-чуть, и он бы упал.

– Бабушка, бабушка, радуйся, – закричал он, когда самолет пролетел, – теперь ты не умрешь! Это твоя смерть не заметила тебя и пролетела. Радуйся, бабушка, твоя смерть тебя не нашла.

(У тети Саши привычка говорить о своих болезнях: «Вот и жива осталась, смерть меня не нашла…»)

Переводчикам

Процесс сближения народов неминуемо должен привести к сближению языков через переводы. Каждый национальный писатель, имея перед собою не нацию, а единство народов, неминуемо в своем национальном кругу должен будет стремиться к простоте языка, к облегчению перевода.

Я чувствую в себе, я знаю это упрощение, подобное тому, что делал Лев Толстой.

Но для победы национального художественного языка, в смысле его продвижения по пути к единству, необходимо строгое разграничение национального языка от газетного.

Лица и формы

Шестигранные снежинки, миллионами падая в лесу на ветки елок, на межевые столбы, на всякую округлость и на прямые изгороди, сами собою образуют формы, в каких со дня рождения нашего предстоит нам природа. Но среди этих форм шаров, кубов, прямых и кривых линий всякого рода мы узнаем иногда фигуру Аполлона, или Дон Кихота, или какого-нибудь из близких людей. И чем больше развит человек, тем больше находит он среди снежных фигур в лесу знакомых по искусству фигур, чем больше сердце у наблюдателя и чем больше у него любимых людей, тем больше он и узнает их в засыпанном снегом лесу. Так, снежинки, подчиняясь законам природы, образуют геометрические формы, а человек силою своего творческого труда из этих форм создает лицо.

С малолетства я смутно чувствовал в себе какое-то свое лицо и носил его, напрягая все силы на его охрану. Я был убежден в правоте этого своего лица, в пользе его для людей, но только знал, что нельзя его людям открыть просто, и, напротив, его надо скрывать, охранять от чужого глаза всеми силами. Однако в то же самое время надо было все-таки сделать что-то такое, когда можно будет открыть это свое лицо.

Открытие новой страны соединялось с возможностью открыть это свое собственное лицо. Вот почему побег мой из гимназии в Азию я считаю началом своей биографии, посвященной открытиям, и доказательством наличия во мне своего собственного лица. Так я и вел себя всю жизнь, и в этом и есть мое поведение: найти в природе и людях признание и утверждение своего собственного лица.

Бывает ли во реем большом искусстве определяющим началом тоже такое поведение художника, можно ли о всех великих художниках сказать, что они своими образами открывали лицо человека точно так же, как географы открывают лицо земли? Увы! я так мало могу судить вообще об искусстве и так мало встречал в этой области безусловно верного, что вынужден ограничиться только своим собственным опытом.

Не знаю, наберу ли я во всем написанном мною десяток совершенных вещиц. Но я знаю наверно, что одна какая-то совершенная вещица есть, и этого мне довольно, чтобы правдиво, с документальной точностью представить вам свое искусство как результат своего поведения в отношении утверждения своего собственного лица в обществе своих современников.

Читатель и автор

Успех творчества определяется: 1) близостью материала к читателю, 2) близостью его к автору. Читатель и автор любят одно и то же, но разница между ними та, что автор к любимому ближе стоит, больше видит, больше может сказать и даже иным открыть глаза на невидимое.

Наука наук

Есть «Песнь песней», но есть и наука наук. По нашей нынешней вере это и есть наука о единстве человека, содержащего в себе моральную власть над природой.

Думаю о Ленине.

Буржуазная наука не моральна и не отвечает за последствия своих научных открытий, эта же наука наук определяет на лучшее самую жизнь человека (гуманизм). Кто-то рассказывал о Ленине, что он за срубленное дерево наказал.

Поди-ка разберись!

На человека отдельного так мало приходится того, что мы называем талантом, но сколько-то приходится непременно каждому. И тогда явится спрос на это что-то, и оно вспыхивает в себе, и освещает все вокруг радостью творчества, и очень быстро сгорает, и хозяин остается ни с чем.

Политическая экономия и должна дать возможность каждому таланту не сгорать напрасно, а работать на пользу ближнего. Так это легко сказать, а поди-ка разберись в талантах! Догадайся, кому прибавить, кому убавить.

Идеал

Цветет желтая акация, и начинает пахнуть сирень. И опять я нюхнул ветку сирени, опять явилось начало моей жизни и какая-то догадка о начале всего, и, учуяв этот вопрос, я опять бросился вынюхивать из цветка ответ и опять ничего не нашел.

Только в этот раз я подумал, что, наверно, так идеалы возникли из цветов у идеалистов сороковых годов: понюхали сирень, ландыш и недостижимое в запахе назвали идеалом.

Я еще помню, как спорили барышни, одна говорила: «Идеал недостижим». Другая отвечала: «Какой же это идеал и на что он нам, если недостижим?»

Но если предположить родство идеала с ароматом цветов, то ведь и полудикие люди из самых грубых слышат прелесть аромата цветка. Даже если представить себе рогатого и с копытами, то и он нюхнет ароматный цветок и задумается.

Калинин

Когда моя подруга на свиданье с Калининым назвала его правдолюбцем, он ей ответил:

– Правда правдой, только я не правдолюбец, а скорее искатель своего счастья. Я родился в деревне в крестьянской семье, а рядом с этой деревней было имение, и в нем люди жили хорошие, и я рос вместе с детьми помещика и дружил с ними.

Я видел их счастье, и мне хотелось тоже и себе счастья. Но можно ли быть счастливым самому в условиях нашей деревни? Путь к счастью – это у нас был путь кулака. Мне же хотелось счастья для всех, чтобы не противно было самому лично себе достигать счастья. И потом, одному счастья достигать невозможно.

Так что какой же я правдолюбец, – я просто хотел создать себе условия личного счастья, и так вышло, что из-за этого большую часть жизни своей в царское время провел я в тюрьме.

Мать

Соседка недавно родила Мишу. Теперь вся погрузилась в материнство и чуть только не говорит всем детям.

– Вас много, много детей, и я не могу вас всех любить, но мой Миша единственный, и я его люблю.

Значит, вот где истоки личности человека единственного («в своем роде») и незаменимого: это мать. Свидетельство о моей незаменимости дает мать моя, для которой я и есть единственный, и сам я, рожденный матерью моей, продолжаю ощущать себя, свое «я», как единственное и незаменимое. Таким образом, происхождение личности – генетическое.

Напротив, теория заменимости одного человека другим имеет логическое происхождение: все люди представляют собою один рабочий коллектив: я – рабочий, значит, я заменим, как одна шестерня заменяет другую.

Непротивленцам

Некрасиво, когда у человека на виду зубы, но это вовсе не значит, что красивое беззубо.

Сказка

Две силы формируют мир, действуя одна в сходстве, другая в различии. То, что в сходстве идет, мы сознаем как законы. То, что в различии, – как личности.

Умирая, все идет в сходстве, рождаясь – в различии. И все это высказано в сказке о живой и мертвой воде.

Боязнь морали

Всякая мораль таит в себе императив: мораль от няньки в детской до государственной.

Бывало, когда я был младенцем в литературе, я ужасно боялся морали. Чуть задумаешь к чему-нибудь рассказ вывести – все его очарование пропадает. Но мораль страшна только младенцам. Теперь, достигнув литературной зрелости, я играю в своих рассказах моралью, как мячиком.

Родина

Бабушка в «Детстве» Горького мне кажется самым удачным в русской литературе образом нашей родины. Думая о бабушке, понимаешь так ясно, почему родину представляют у нас всегда в образе женщины-матери, и тут же хочется вспомнить, кто в русской литературе нашу родную землю представил так же хорошо, не только как мать, а и как землю наших отцов, – как наше отечество.