Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы

• Название: У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
• Автор: Юрий Дьяков
• Издательство: Литагент «Прометей»86f6ded2-1642-11e4-a844-0025905a069a
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7042-2298-9

Не раз судьба российской государственности в экстремальных условиях спасалась жертвенным подвигом народов ее населявших. И хотя новая эпоха в XXI столетии расставила уже совсем иные акценты, все же в 2012 г. представляется полезным напомнить обществу об исторических вехах, свидетельствовавших о непобедимости российского воинства, о неодолимости единения народов, удерживавших на протяжении веков державное место России среди народов мира. В 2012 г. – в Год российской истории – мы вспоминаем о 400‑летии преодоления Смуты 1612 г., о 200‑летии Победы в Отечественной войне 1812 г., о 70‑летии Сталинградской битвы… В реалиях XXI столетия, помимо общечеловеческих ценностей, у России есть и свои национальные интересы, которые она сумеет отстоять. В книге представлены исследовательские статьи по национальному вопросу, работы региональных историков, материалы «документальной коллекции академика И. И. Минца» посвященные подвигу защитников Сталинграда.

---

Я выехал 3‑го, 6 числа уже дрались. Противник тогда уже не имел открытых ворот. Я выехал со своими двумя адъютантами и одной рацией, потом из 51‑й армии перебросили около 8 командиров, которые были выброшены на этом направлении, самым старшим из них был майор Лотоцкий. Из них сколотили штаб, средства связи были у них…

В общем, противника мы тут задержали и держали дальше этот фронт. Я предлагал тогда перейти в наступление с правого фланга, писал Еременко, но мне не разрешили наступать, а можно было ударить ему под корень. Потом эта группа по приказу командования фронта была отведена, пришлось перейти на оборону Сталинграда. С генералом Голиковым собрали всякие остатки. Дрались крепко, но опять-таки сила солому сломила.

11 сентября я был вызван в штаб фронта к Еременко и Хрущеву и мне сказали: нужно ехать принимать 62‑ю армию, задача – отстоять Сталинград. Говорят, узнайте, какие там части, потому что им самим не было ясно, что из себя представляют дивизии, которые здесь дрались.

У немцев было два направления удара: один шел через Калач на 62‑ю с запада и вышел он севернее Спартаковки и Рынок, и второй удар его от Цымлянской, Котельниково, с юго-запада. Потом эти клещи сошлись под Сталинградом у него и уперлись в 62‑ю, потому что 64‑я отошла на Бекетовку. Он туда не полез. Я лично считаю, что он стремился как можно быстрее захватить Сталинград, как стратегический пункт и этим самым произвести такое моральное впечатление на армию, что ей деваться было некуда. Ему важен был Сталинград, как пункт, с которого он поворачивает на север. Клещи соединились в районе Карповки – Нариман и все пошли на Сталинград, где находилась только 62‑я армия, а все остальное было за клещами.

11 числа я выехал из Бекетовки. 57‑й армии фактически не было. Ближе к правому флангу к Сталинграду стояли немцы, тут его танковые части, авиация, все. 64‑я армия – моя родная армия. Если откровенно говорить, защищающий Песчанку командир дивизии без шапки убежал с командного пункта, к которому ни один автоматчик не подходил. Это не делает ему чести. Нельзя сказать, чтобы Песчанка была большим камнем преткновения. Там я лично сидел и попал под такую бомбежку, что хотя блиндаж глухой, но от взрывов все к чертовой матери сняло, и нельзя сказать, чтобы там особенно сильные бои были.

Получил задачу ехать в Сталинград у Никиты Сергеевича, меня стали спрашивать: «Как вы смотрите?». Еременко тоже самое. Он меня давно знает. Ну что ему скажешь. Говорю: «Я понимаю задачу очень хорошо, задачу буду выполнять, постараюсь выполнить, а в общем, я или умру, или Сталинград отстою». Больше у меня никаких вопросов не было. Хотели чаем угостить, я отказался, сел в машину, поехал в Сталинград.

Командный пункт находился на высоте 102, 0, а противник был от высоты в трех километрах. Связь работала, телефон и радио. Но куда, ни посмотришь, везде разрыв, везде прорыв. Дивизии настолько были измотаны, обескровлены в предыдущих боях, что на них полагаться нельзя было. Я знал, что мне кое-что будет подброшено через три-четыре дня и эти дни сидел как на угольях, когда приходилось выцарапывать отдельных бойцов, что-то сколачивать похожее на полк и затыкать им небольшие дыры. Фронт от Купоросной и Орловки – Рынок. Основной удар – Гумрак и на вокзал в центре города, второй удар южнее – Ольшанка, элеватор.

Некоторые дивизии доходили до 35 штыков и все. Артиллерия была, но была не дивизионная артиллерия, а иптаповские [истребительно-противотанковые артиллерийские] полки. Эти четыре дня были в полном смысле пыткой. 6‑я гвардейская бригада была 13 числа разбита в доску. Из всей бригады один ходовой танк остался 34‑й. 113‑я бригада еще сохранила у себя танков 20, была на юге и на правом фланге была 6‑я гвардейская бригада. Командовал ею полковник Кричман. Прекрасная бригада, но она на правом фланге была. И еще N-ное количество бригад, но танков в них не было, а противник прёт на Сталинград.

Когда приехал в штаб армии, почувствовал исключительно плохое настроение. Единственно кто встретил – это три человека тов. Гуров, Крылов – начальник штаба и начальник артиллерии Пожарский. Три моих заместителя сбежали на тот берег. Но самое главное – не было хороших частей, на что можно опереться, а продержаться нужно дня три-четыре. Штабы дивизий находятся на Волге, а мы еще сидим впереди на высоте. Мы сидим в штольне на реке Царице, а позади все командные пункты. Это оказалось правильным. Но что хорошо получилось, если уже на то пошло. Мы сразу приняли самые репрессивные меры в отношении трусов. 14 числа я расстрелял командира и комиссара полка одного, через некоторое время расстрелял двух командиров бригад с комиссарами. Сразу все опешили. Доводим об этом до сведения всех бойцов, а командиров в особенности. Если кто идет к Волге, говорят: а штаб армии впереди. Они – по своим местам. Уйди за Волгу, меня расстреляли бы на той стороне и вправе были это сделать. Обстановка диктовала, так и нужно было делать.

Было сознание, что мы удержим, потому что знали, что у противника есть слабые стороны. Отдельные дивизии 35 штыков, или группа по 200 человек, а немцы прут напролом с танками, с машинами в город. 14 числа они как врезались, достают губную гармошку и в плясовую, а их как возьмут в шоры, эти отдельные группы, сразу у них пыл сбили. Они прорвутся к переправе. Что делать? Он нас совершенно отрезает, пути отступления нет. Соберем командиров штабов, притащил я четыре танка, все бросил на выручку. Дивизия Родимцева прибыла. Нам нужно пристань немного освободить. Бросаем все это дело. Отбросили противника, потеснили его к вокзалу. Все лежали у нас до последнего бойца в цепи. Дали возможность двум полкам дивизии Родимцева переправиться благополучно. Они выгружаются с пристани, сразу развертываются в бой. Тут ни дня, ни ночи не знали, когда наступает рассвет, что как. Все время чувствуем, противник лезет нахрапом без всякой осторожности. Дивизии маленькие, но работаем, режем, режем его. Боеприпасов в Сталинграде нам хватило бы еще черт знает насколько. Склады все здесь были.

Первые три дня мы нанесли противнику колоссальные потери в танках. Потеряли мы много. Били все наши орудия с прислугой, но нечего было делать, каждый знал, что отступать он не имеет права. И танкобоязнь отступает в мир преданий, когда соответствующим образом закрутишь, повернешь, а потом на танки плевать начали. Конечно, были и трусы, некоторые бежали. Но у нас работала связь, работали офицеры связи, каждый командир дивизии, каждый командир полка знали, если он на тот берег уйдет, близко подойдет к берегу, его расстреляют, знали, что нам за Сталинград драться нужно до последнего и что пополнение придет, знали.

Политическая работа проходила беспланово, но она соответствовала обстановке. В таких опасных случаях бойцу не нужно читать лекции, давать большие лозунги, но он должен знать, что высший командный состав с ним, его командир с ним, который должен говорить, что немцев нужно бить, и за Волгу мы не пойдем. Командиры и комиссары были и храбрецы, были и трусы. Когда мы эти три дня подрались, пришла дивизия Родимцева, 6 дней она дралась в исключительно тяжелых условиях. Верно, она отвоевать ничего не отвоевала, но линию, которая оставалась на берегу Волги она удержала. Противник обжегся на этих боях, начинает принимать контрманевр в направлении Мамаева кургана в обход. Тут нам легче было дышать. На правом фланге был более стабилизированный фронт, кроме того, прибыла новая дивизия Горишного. Эта дивизия дралась дней 5–6 в исключительно трудных условиях. Противник старался и тут прорваться. Его тоже здесь били крепко, а это тысячи трупов и сотни танков. Он делает новый контрманевр в направлении «Баррикад», но тут уже подоспела 193‑я дивизия. Она была подготовлена. Правда, все это с ходу происходило, на нашем берегу, но уже можно было что-то выставить. Она дралась не совсем хорошо, но всё же задачу свою выполнила, потери понесла колоссальные.

В то же время у бойцов, командиров мысль растет, что немец то ни черта не берет, драться можно и бить можно. Тут уже начинают выращиваться кадры. Бойцы сами дают лозунги, жизнь начинает бить ключом. Бомб на нас сыпалось, наверное, около миллиончика, не считая снарядов и мин. Связь была налажена, работала безотказно. Начальник связи полковник Юрин. Несмотря на жесточайшую бомбежку, когда все летит, рвется, горит, все в огне, за сутки я с каждым командиром два раза поговорю по телефону, а с некоторыми до десяти раз, если он наносит главный удар. Наш командный пункт тогда перешел к заводу «Баррикады» к нефтебакам. Находились мы в то время в двух километрах от нашего переднего края. Садимся обедать, он нас поливает, выйти куда-нибудь – он нас бомбит. Приносят суп, там осколки от снарядов. Член Военного совета Лебедев расскажет, как его в уборной прихватило. Зайдешь в уборную, там трупы лежат.