Екатерина Рождественская - Жили-были, ели-пили. Семейные истории

• Название: Жили-были, ели-пили. Семейные истории
• Автор: Екатерина Рождественская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-78827-9

Автор книги – фотохудожник Екатерина Рождественская, дочь известного поэта-шестидесятника Роберта Рождественского. Такое ощущение, что вы сидите за семейным столом Екатерины и слушаете ее рассказ: здесь есть и истории семьи Рождественских, и меню дней рождений, и бабушкины рецепты, и детские воспоминания, и родительские письма, путешествия и происшествия и, конечно, знаменитые гости. Гурченко, Магомаев, Кобзон, Плятт, Евтушенко, Высоцкий – кто только не перебывал за этим столом! И никто не уходил голодным.

---

Наверное, сказала бы и еще что-то историческое, но меня сдавали от этого чада и воплей в литфондовский детсад на пятидневку, который помню по нескольким причинам: однажды мне воспитательница запихнула в колготки противные морковные котлеты. Я отказывалась есть, поэтому и запихнула, чтобы они хоть где-то во мне оказались. Хоть в колготках. Рецепт морковных котлет давать не буду. Еще я в саду отравилась отварным говяжьим языком. Как это могло произойти – не знаю, но отравилась именно им. Так всю жизнь и не выношу его. Еще нам капали в суп рыбий жир и натирали корку черного хлеба чесноком, чтобы меньше болеть. Давали бутерброды – белый хлеб с вареной сгущенкой. И Ксеньку кормили в саду тем же спустя 12 лет. Она влюбилась в вареную сгущенку и однажды решила приготовить ее дома сама. Банка же сама как железная кастрюля, решила Ксеня, и поставила ее прямо на конфорку. Дома, как водится, никого не было, и когда через три часа Лидка вернулась, квартира была в дыму, сгущенка – уже вареная– свешивалась скользкими лохмотьями с потолка, а находчивая сестра гуляла во дворе. Квартиру спасли. Сгущенку отскребли. Ксене объяснили законы физики. В общем, детсадовская жизнь запомнилась хорошо, тем более что времени в саду я проводила много. Летом на два-три месяца в летний сад в Малеевку, в остальное время года – на детсадовскую пятидневку у метро «Аэропорт». В Малеевке кусты смородины и крыжовника, опыты на лягушках – мечтала же стать врачом, изолятор с подозрением на свинку, венки на головку и букетики из васильков с соседнего пшеничного поля, вечерняя горка детских трусиков в углу спальни с метками, грозное ворчание няньки: «Айвай тапки и выходи вон!», если что-то было не по её. По воскресеньям водили маленьким табунком мыться в душ – в руках у каждого чистое бельишко, косынка на голову обязательно, независимо от того, мальчик ты или девочка. Очередь в раздевалку, одежка неровной стопкой, а в большой полутемной душевой с деревянными настилами две огромные, нависающие над голеньким дитем нянечки, розовые и толстые, все в складках, словно из павильона «Свиноводство» с ВДНХ. Правда, в мокром белье и орудующие косматой мойдодыровской мочалкой, от которой бедным детям было не увернуться. Зато после бани всегда ждал чай с ватрушками. Я свою отдавала мальчишкам. Ела мало. И вообще, была худа до прозрачности.

Мама подслушала в раздевалке, как один мальчик говорил другому:

– Когда вырасту, женюсь на Катьке Рождественской.

– Ты что, она такая худая…

– А я ее всю жизнь кормить буду…

Не судьба, видимо.

А один месяц в летнем детстве обязательно с родителями в Коктебеле или в Гаграх, а потом уже и в Юрмале. Коктебель, насыщенный молодыми подвыпившими гениями, хулиганский наглый народ, разделение на физиков и лириков, людская разносортица, вечерние костры с песнями, мидии, варенные в чайниках, перманентные романы у них, у взрослых, от рассказов про которые вяли мои детские уши, когда мама вполголоса рассказывала Лидке подробности амурных дел, а я якобы спала. Про погибших перешептывались – Карадаг был гиблым местом, многие тогда разбились, забравшись на гору, все время устраивали какие-то поминки.

И снова подкатывали папины друзья – павлинистый Евтушенко, приземленный Аксенов на своей зеленой «Волге», возвышенная Белла, пловец-тенор-график Красаускас, еще кто-то. И начиналось брожение. Родители отсутствовали как класс, а я сидела с Лидкой на сердоликовом пляже и нанизывала на ниточку куриных божков с дырочкой. Пару раз папа попадал в милицию – один раз не очень трезвые джигиты пристали к красавице маме, и спортивный отец, чемпион по плаванию, боксу и баскету, легко разбросал местную шушеру, за что и был отправлен в коктебельское отделение. А второй раз, в 63-м году, когда была кампания против всяких стиляг в их южном варианте – в то время решили, что нельзя носить шорты. Советский мужчина не должен показывать колени, так поступают только на Западе, а мы свою нравственность должны блюсти, правда ведь? Вот отец в шортах и загремел в обезьянник. Еле вызволили, предоставив солидные документы члена Союза писателей.

И опять гульба, ночные заплывы, дешевое молодое вино, от которого не ходили ноги, а потом стихи, игры, придуманные папой (он писал, например, текст с многоточиями, а друзья должны были вставлять вместо точек прилагательные), антисоветские анекдоты, песни, чаще всего гимн Коктебеля, который и был написан Владленом Бахновым тогда, в разгар антишортовых репрессий:

Ах, что за славная земля
Вокруг залива Коктебля:
Колхозы, б…, совхозы, б…, природа!
Но портят эту красоту
Сюда приехавшие тунеядцы, б…, моральные уроды!

Спят тунеядцы под кустом,
Не занимаются трудом
И спортом, б…, и спортом, б…, и спортом.
Не видно даже брюк на них,
Одна чувиха на троих
И шорты, б…, и шорты, б…, и шорты.

Девчонки вид ужасно гол,
Куда смотрели комсомол
И школа, б…, и школа, б…, и школа?
Хотя купальник есть на ней,
Но под купальником, ей-ей,
Все голо, б…, все голо, б…, все голо![3]

И на поезде, с южными фруктами, отварной курицей и крутыми яйцами, через весь юг обратно домой, в Москву, загорелые и счастливые, добирались двое суток.

На фоне горы Карадаг

Сестра

Продолжение игры

Урбанский

Евгений Урбанский

В те 60-е у нас на шестом этаже в доме на Кутузовском любил бывать актер Евгений Урбанский. Высокий фактурный красавец, открытый, щедрый, удивительный, похожий на Маяковского, как однажды сказала ему сама Лиля Брик. Думали, он женится на Татьяне Лавровой, с которой работал вместе в Театре Станиславского. Но очень они были взрывные оба, и нет, не получилось. На фестивале в Москве познакомился с рижанкой Дзидрой Ритенберг, у которой до него был довольно долгий роман с Вячеславом Тихоновым. Когда Женя первый раз привел ее к нам в дом, мама даже опешила от такой красоты, совершенно неземной какой-то, весь вечер сидела и любовалась ею. Дзидра была одной из самых красивых советских актрис, и пара эта получилась шикарная! Оба лучезарные, с улыбкой во все 64 зуба, они всегда приносили с собой хорошее настроение и что-нибудь на стол: то рижскую салаку или копченого угря, то несколько бутылок горького рижского бальзама, то какие-нибудь консервы. Дзидра с мамой хлопотали на кухне, Женя брал в руки гитару и шел им морально помогать, напевая все, что придет в голову. Приготовление еды с таким аккомпаниатором шло намного быстрее. Пел он замечательно, пожалуй, в то время мало кто мог с ним сравниться, был всегда центром компании, мотором, не выключающимся ни на минуту. Иногда начинал вдруг говорить не по-своему, витиевато и непонятно, не своим даже голосом, будто совсем другой человек, и вести себя не как обычно, а странно как-то. Я один раз спросила у мамы, что случилось с дядей Женей, почему он не такой, как обычно.

– Наверное, роль учит, репетирует, – пояснила мама.

Вот так входил в роль, отрабатывая на нас целые куски и монологи то из Булгакова, то из Брехта.

Как-то маме позвонила Тамара Федоровна Макарова, жена Сергея Апполинариевича Герасимова, и дрожащим голосом сообщила, что самолет, на котором папа и Герасимов летели в Челябинск, уже полчаса не выходит на связь. Перепуганная мама стала названивать в справочную, ей сказали то же самое. Звонила и звонила, но никакой информации не поступало. Вдруг совершенно неожиданно пришел Женя. Раньше особо не было принято предупреждать о визите – просто заходили, и все, если хозяев не было или были заняты, шли дальше.

– Что случилось? – спросил Женя, увидев маму в слезах.

– Роба улетел в Челябинск, что-то с самолетом, в справочной не говорят.

– Сейчас попробуем узнать, – сказал Женя и набрал номер справочной.

– Девушка, – сказал Женя бархатным голосом, – это актер Евгений Урбанский. Вы поэта Роберта Рождественского знаете? Да? Это мой близкий друг. Он летит сейчас в Челябинск. Связь с самолетом потеряна, и мы с его супругой очень волнуемся. Вы не могли бы узнать? Телефон Д 227–83. Да, спасибо, буду ждать.

И что вы думаете? Минут через 15 раздался звонок, и барышня сообщила, что все в порядке и самолет уже совершил посадку.

Отмечать удачное приземление рыдающая от счастья мама и довольный Урбанский пошли в ресторан ЦДЛ.

Уехав однажды в киноэкспедицию, дядя Женя Урбанский не вернулся.

У нас были поминки, вернее, все друзья просто пришли к нам на следующий день после его гибели. Долго молча сидели, никто не мог поверить, что он сейчас не взбежит по лестнице и не войдет в дом с полными руками подарков, не возьмет гитару и не споет, как обычно. Папа мне сказал, что дядя Женя больше не придет.

– Почему?

– Он погиб.