О. Хлевнюк - Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы

• Название: Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы
• Автор: О. Хлевнюк
• Издательство: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-050-4

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930–1940 гг., взаимоотношения И.В. Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро — В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем, Г.К. Орджоникидзе, С.М. Кировым, Н.И. Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

Несомненно, тяготясь подобными «приятельскими» отношениями, Сталин предпринимал всё необходимое, чтобы поставить Молотова «на место». Один за другим были удалены секретари и помощники Молотова (например, 17 августа 1937 г. Политбюро сняло с работы заведующего секретариатом Молотова А.М. Могильного, а 28 августа — помощника Молотова М.Р. Хлусера[561]). В 1939 г. была проведена атака против жены Молотова П.С. Жемчужиной, занимавшей пост наркома рыбной промышленности. 10 августа 1939 г. Политбюро приняло секретное постановление (под грифом «особая папка»), в котором говорилось, что Жемчужина «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа». Политбюро поручило «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужины», и предрешило её освобождение от поста наркома, проводя «эту меру в порядке постепенности»[562].

Над Жемчужиной сгущались тучи. В последующие недели в НКВД были получены показания о её причастности к «вредительской и шпионской работе». Теперь всё зависело от того, захочет ли Сталин дать ход этим показаниям. По каким-то причинам Сталин на этот раз решил не доводить дело до ареста. 24 октября для рассмотрения вопроса о Жемчужиной было собрано Политбюро (присутствовали все члены и кандидаты Политбюро за исключением Хрущёва). Скорее всего, по инициативе Сталина (во всяком случае именно его рукой написано соответствующее постановление Политбюро) Жемчужину наполовину оправдали. В принятом решении (на этот раз оно не проходило под грифом «особая папка», а предназначалось для более широкого распространения) обвинения против Жемчужиной были названы «клеветническими». Однако в постановлении повторялась формулировка о «неосмотрительности и неразборчивости» Жемчужиной, данная в постановлении от 10 августа, и на основании этого было принято решение об освобождении Жемчужиной от поста наркома рыбной промышленности[563]. 21 ноября 1939 г. Политбюро окончательно освободило Жемчужину от поста наркома и утвердило её начальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата лёгкой промышленности РСФСР[564]. В феврале 1941 г. на XVIII конференции ВКП(б) Жемчужина была лишена звания кандидата в члены ЦК. Позже, после войны, Жемчужина всё-таки будет арестована и проведёт несколько лет в ссылке[565].

Документы свидетельствуют о том, что в конце 30-х годов Сталин оказывал на Молотова более заметное давление и по служебной линии, неоднократно делая ему выговоры по поводу тех или иных решений Совнаркома. Например, 28 января 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой об утверждении дополнительных капитальных вложений для НКВД.

Сталин откликнулся на это резкой резолюцией: «т. Молотову. Почему нельзя было предусмотреть это дело при рассмотрении титульных списков? Прозевали? Надо обсудить в ПБ»[566]. Уже на следующий день предложение Совнаркома было принято, и это также свидетельствует о том, что раздражение Сталина было вызвано, скорее всего, не деловыми причинами.

17 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой об утверждении дополнительных капиталовложений для двух предприятий химической промышленности. Сталин поставил на письме резолюцию: «т. Чубарю. Кем составлена эта записка? Кто проверял цифры? Трудно голосовать за предложение т. Молотова»[567]. Подобное обращение Сталина к Чубарю через голову Молотова (который, судя по протоколам Политбюро, находился в это время в Москве) представляло собой демонстративное нарушение существующей субординации, выпад против Молотова, а, возможно, и попытку внести дополнительное напряжение во взаимоотношения Чубаря и Молотова. Чубарь, хотя и являлся заместителем председателя СНК и наркомом финансов, был подчинённым Молотова, и то, что письмо в Политбюро было подписано Молотовым, означало, что на уровне Совнаркома вопрос согласован и окончательно решён. Несмотря на это очевидное обстоятельство, Сталин вновь повторил свой выпад через несколько дней. 20 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой утвердить выделение из резервного фонда СНК 40 млн. руб. на пополнение оборотных средств торгов системы Наркомата внутренней торговли, а Сталин вновь наложил на письме резолюцию: «А как думает на этот счёт т. Чубарь?»[568] И в том, и в другом случае решение в конце концов было принято. Это означало, что Сталин не был против самих постановлений, а, скорее, устраивал некие политические демонстрации. Примеры сталинских атак на Молотова по поводу решений Совнаркома можно продолжить[569].

В достаточно унизительное положение был поставлен Молотов во время работы XVIII съезда ВКП(б). 14 марта 1939 г. он выступил на съезде с традиционным для председателя СНК докладом об очередном (третьем) пятилетием плане развития народного хозяйства СССР. По содержанию доклад не представлял собой ничего особенного, и его основные положения были заранее согласованы и одобрены Политбюро. Однако, уже на следующий день, 15 марта, Политбюро, несомненно, по инициативе Сталина (на подлиннике постановления сохранилась сталинская правка), приняло постановление «О докладе т. Молотова на XVIII съезде ВКП(б) о третьей пятилетке». В нём говорилось: «1) Признать неправильным, что т. Молотов в своём докладе… не остановился на итогах дискуссии и на анализе основных поправок и дополнений к тезисам. 2) Предложить т. Молотову исправить это положение»[570]. Выполняя это решение Политбюро, Молотов в заключительном слове 17 марта изложил основное содержание предсъездовской «дискуссии», признав при этом (естественно, без ссылок на постановление Политбюро от 15 марта), что исправляет «упущение», сделанное в докладе[571].

В общем, ничего необычного в требовании дополнить доклад материалами предсъездовского обсуждения не было. Необычной была формула этого требования: демонстративное решение Политбюро, официальная констатация ошибки Молотова. Всё это разительным образом отличалось от аналогичных ситуаций, возникавших в 20-х и в первой половине 1930-х годов. 7 ноября 1926 г., например, Сталин так писал Молотову по поводу публикации их выступлений на XV конференции: «…Я теперь только понял всю неловкость того, что я не показал никому свой доклад. Твоя настойчивость насчёт поправок (поправок к речи Молотова перед её публикацией. — О.Х.) не говорит ли она о том, что я ошибся, не разослав друзьям (членам Политбюро. — О.Х.) свою речь? Я и так чувствую себя неловко после позавчерашних споров. А теперь ты хочешь меня убить своей скромностью, вновь настаивая на просмотре речи. Нет, уж лучше воздержусь. Печатай лучше в том виде, в каком ты считаешь нужным»[572]. Сохранившиеся письма показывают, что по крайней мере вплоть до 1936 г., Сталин демонстративно одобрял качество публичных выступлений Молотова. «Сегодня я читал международную часть. Вышло хорошо…», — писал он в январе 1933 г. по поводу предстоящего доклада Молотова на сессии ЦИК СССР[573]. «Просмотрел. Вышло неплохо…», — так оценил Сталин предварительный текст доклада Молотова о советской конституции в феврале 1936 г.[574] Если у Сталина и возникали в этот период какие-либо замечания, то он высказывал их Молотову приватно. «Глава о «демпинге» хороша. Глава о «принудительном» труде не полна, недостаточна. Замечания и поправки смотри в тексте», — писал Сталин Молотову по поводу проекта доклада последнего на съезде Советов СССР в марте 1931 г.[575]

Полностью дискредитированным перед войной оказался другой старый соратник Сталина, К.Е. Ворошилов. Проведя по приказу Сталина широкомасштабную чистку в армии, Ворошилов, и без того не отличавшийся особыми способностями как руководитель военного ведомства, был полностью деморализован. «Чем дальше, тем больше он терял своё лицо. Все знали, что если вопрос попал к Ворошилову, то быть ему долгие недели в процессе подготовки, пока хоть какое-нибудь решение состоится», — вспоминал адмирал Н.Г. Кузнецов[576]. В довершение всего на Ворошилова была возложена ответственность за поражения в ходе советско-финской войны. В мае 1940 г. Ворошилов был заменён на посту наркома обороны С.К. Тимошенко. В период передачи дел новому руководителю Наркомат обороны был подвергнут проверке комиссией, в которую входили А.А. Жданов, Г.М. Маленков и Н.А. Вознесенский. Составленный по результатам проверки акт содержал резкие оценки состояния дел в военном ведомстве[577]. Хотя отставка Ворошилова была проведена достаточно аккуратно и внешне выглядела повышением — накануне Ворошилов был назначен заместителем председателя СНК и председателем Комитета обороны при СНК — в сталинском окружении зафиксировали факт значительного охлаждения вождя к своему давнему другу. «Сталин… в беседах критиковал военные ведомства, Наркомат обороны, а особенно Ворошилова. Он порою всё сосредотачивал на личности Ворошилова… Помню, как один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Он очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение: «Ты виноват в этом, ты истребил военные кадры». Сталин тоже ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку… и ударил ею об стол. На моих глазах это был единственный такой случай», — вспоминал Хрущёв[578].