Роже Вайян - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Роже Вайян
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

В сборник избранных произведений известного французского писателя включены роман «Бомаск» и повесть «325 000 франков», посвященный труду и борьбе рабочего класса Франции, а также роман «Закон», рисующий реалистическую картину жизни маленького итальянского городка.

---

Пьеретта ненавидела ловкачей, а в данную минуту она больше всего ненавидела толстого Жана. Он вызывал в ней физическое отвращение. Взглянешь на его физиономию, и сразу видно — ловкач. Пьеретте противно было даже то, что он умел вырезать из дерева игрушки, забавлявшие ее сына. Ей тошно было смотреть, как Жан своими толстыми, точно сосиски, пухлыми и розовыми пальцами осторожно собирает колесо с лопастями для миниатюрной плотины на ручейке. Как натура непосредственная и цельная, она не могла подавить свое отвращение к ловкачам, что иной раз осложняло ей работу в профсоюзе. Кювро справедливо упрекал ее за это. «Да что ты в самом деле!.. Они защищаются, как могут, — говорил он ей. — Не смей на них кричать. Лучше постарайся толком объяснить, что никакое ловкачество им не поможет, все равно у них одна судьба со всем рабочим классом, так что пусть они не забывают о солидарности».

У Пьеретты дед был крестьянин, дядя — крестьянин, и она не замечала, что в душе у нее гораздо больше снисходительности к старому хищнику Амаблю, чем к Жану, который, собираясь ограбить старика Амабля, выказывал себя таким же хищником, и только. Такова была Франция в 195… году с происходившим в ней очень сложным взаимопроникновением разных социальных слоев, с живучестью старой психологии, безотчетно сохранявшейся даже у коммунистов. А с другой стороны, в какой бедности жили рабочие! Даже самые большие ловкачи не в состоянии были представить себе, что такое богатство — огромное богатство, каким владели Эмполи, или мадам Эмили Прива-Любас, или же семейство Дюран де Шамбор.

Однажды Пьеретта разругала двух чернорабочих фабрики за то, что они вышли из профсоюзной организации ВКТ, поступив так из страха лишиться дополнительного заработка: им поручали ухаживать за цветниками, разбитыми возле цехов, которые выходили на шоссе и привлекали взор бордюром из бегоний и гераней. Обоим садовникам платили по девяносто франков в час меньше, чем поломойке. Это было их ловкачество, совсем маленькое ловкачество. «Понимаешь, ведь есть, пить надо, — объясняли они Пьеретте. А тут еще младшая девчонка заболела и жена на сносях и т. д. Но ты не бойся, все равно на выборах мы будем голосовать за делегатов ВКТ, голосование-то ведь тайное». Пьеретта обозвала их тогда изменниками и трусами. А вернувшись домой, плакала и жестоко корила себя за то, что посмела обрушиться на них.

За три года до этого случая она спросила у члена Центрального Комитета ФКП, проезжавшего через Клюзо: «А когда же будет революция?» Он улыбнулся и посоветовал ей прочесть «Мать» Горького: «Ты поймешь тогда, что такое терпение!» Теперь у нее стало больше политического опыта, и она не задала бы столь наивного вопроса. Она знала также, что после захвата власти понадобятся еще долгие годы и гигантский труд Для того, чтобы построить новый мир. Но вопрос этот по-прежнему жил в ее душе и оставался все таким же жгучим.

* * *

Красавчик и Пьеретта все ближе подходили к сосновой роще, еще один поворот тропинки — и глубоко внизу, в горном ущелье, они увидят зубчатые крыши фабрики и огромные буквы — АПТО: так бывает видно с самолета название столичных городов, выложенное на поле аэродрома.

Подъем становился все круче, и они взбирались теперь медленно.

В дни детства, когда Пьеретту после каникул или после забастовки на фабрике приводили из деревни в Клюзо, у нее всегда щемило сердце, когда, миновав эту сосновую рощу, зеленевшую на гребне горы, она замечала внизу крыши фабричных корпусов. Почти такое же чувство тоски вызывал у нее тот едкий запах, который осенью встречал ее у порога школы в первый день занятий, а позднее обдавал в прихожей фабричной конторы — в школе и на фабрике употребляли для дезинфекции хлорку.

В приготовительном классе учительница била учеников по рукам линейкой. Весь день она вела учет провинностей и подлежащих за них наказаний согласно изобретенной ею таблице, которую она неустанно совершенствовала. За полчаса до окончания занятий шестилетние без вины виноватые преступники обязаны были выстраиваться перед кафедрой и по очереди протягивали ручонки, а наставница била их по крепко стиснутым пальцам дубовой линейкой с медными уголками. Дети редко жаловались родителям — в этой карательной церемонии унижение было сильнее, чем боль, а ведь никто не любит рассказывать о пережитых унижениях. По этой самой причине и бывшие заключенные фашистских концлагерей избегают рассказывать, как над ними там издевались.

Таким образом, в возрасте шести лет Пьеретта смутно ощущала некое сходство между отношениями рабочих с хозяевами фабрики и своими собственными отношениями с учительницей-садисткой. Она подметила, что, когда ее родителей или соседей вызывают в фабричную контору, они испытывают чувство страха и стыда — такое же чувство охватывало и ее самое, если учительница произносила ее имя в час наказаний. Только сознательные рабочие, активисты, реагировали на эти вызовы иначе, каждый сообразно своему характеру: одни входили в контору, подобравшись и напружив мышцы, как борцы, готовые выйти на арену; другие стискивали зубы от ненависти, а иные, как Кювро, который всегда знал, где и что сказать, хитро щурили глаза; и у тех и у других не было чувства подавленности и стыда, они шли сражаться с врагом. Именно эти наблюдения и побудили Пьеретту, когда она подросла, вступить в Союз коммунистической молодежи, а затем товарищи и сама жизнь помогли ее политическому воспитанию.

Самым унизительным было просить помощи у мадемуазель Летурно, старой девы, сестры «великого Летурно», ныне уже покойной. Она велела прорубить калитку в ограде парка, в стороне от дороги, в узком проходе, заросшем крапивой, и таким образом встречи с благодетельницей проходили в относительной тайне. У калитки висела цепочка, надо было дернуть за эту цепочку, тогда в хозяйском доме дребезжал звонок, и через некоторое время в приоткрывшуюся калитку выглядывала мадемуазель Летурно: «Что вам нужно, дитя мое?» К ней обращались лишь в самых важных случаях: если рабочему грозило увольнение или кого-нибудь в семье необходимо было положить в клинику, которую субсидировало АПТО (больницу в Клюзо построили только после 1934 года, когда власть в муниципалитете принадлежала блоку социалистов и коммунистов). Мадемуазель Летурно всегда обещала просителям похлопотать за них, и обычно ее хлопоты увенчивались успехом, но взамен она, радея о земных и небесных интересах рабочей семьи, требовала, чтобы родители ходили в церковь, посылали детей к священнику изучать катехизис, исповедовались и причащались под Пасху; это было обязательным условием хозяйской помощи, а чтобы торг не показался слишком уж бесстыдным, старая дева авансом выдавала бесплатные талоны на хлеб, а иной раз даже и талон на обувь, если грешник проявлял склонность к раскаянию.

Красавчик и Пьеретта добрались до сосновой рощи. Глубоко внизу, в долине, ясно видны были деревья и лужайки парка Летурно, выделявшегося зеленым пятном среди крыш фабричных корпусов и домов рабочего поселка. Ограда парка казалась с высоты белой полоской, но Пьеретта ясно представляла себе калитку в этой ограде и цепочку звонка к благочестивой мадемуазель Летурно. И тотчас ей вспомнился покойный отец. С каким угрюмым видом он однажды вечером вернулся от исповеди — в тот год ему грозило увольнение и безработица, и он скрепя сердце пошел к мадемуазель Летурно просить ее предстательства. Придя из церкви, отец не смел взглянуть в глаза своей семилетней дочке.

Не слыша позади себя шагов Пьеретты, Красавчик обернулся и увидел, что она стоит у самой толстой сосны, бледная как полотно; тоска стеснила ей грудь и наполнила глаза слезами.

Он тотчас спустился вниз и торопливо подошел к ней. И так естественно было, что порыв души он выразил на родном своем языке:

— Che cosʼai, piccolina? Что с тобой, моя маленькая?

Ей хотелось прижаться к нему и выплакаться, уткнувшись в его плечо. С первого же дня знакомства она угадала, что он честный человек, что на него можно положиться, можно ему довериться, излить свое горе. Но тотчас взяло верх обычное недоверие, которое в католических странах женщины питают к мужчинам, ибо мужчина смотрит там на женщину как на свою собственность, раз она, как говорится, отдалась ему.

Он наклонился, заглянул ей в лицо и, видя, что глаза ее полны слез, из деликатности отвел взгляд. Но слезы не брызнули из черных глаз.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Я просто идиотка.

* * *

Начался спуск. Красавчику было грустно. Он умел грустить, не доискиваясь причины своей печали. Он только сказал вполголоса:

— Il cuore mi pesa.

— Что ты сказал? — спросила Пьеретта.

— Ничего, так, — ответил он. И через минуту добавил: — Есть такие вещи, которые невозможно выразить на французском языке.