Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

• Название: Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
• Автор: Семён Раич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

---

(Подходит к дверям кабинета.)

Дежурный

                     Министру недосуг.

Баклушин

Досуг иль недосуг, без проповеди длинной
Скажите лишь ему, что друг его старинный,
Баклушин, отставной губернский секретарь…

Дежурный

(Не политическая тварь!)

Баклушин

Баклушин, отставной губернский секретарь,
         Его сиятельство желает видеть.
Визита этого не мог бы он предвидеть,
К нему хотелось мне нечаянно вбежать,
                       По-прежнему его обнять
                       И от души расцеловать.
Но… должно светскому уставу покориться,
И на Дежурного мне не за что сердиться.
Извольте ж доложить — как водится у вас,
Ведь светских модников никак не переучишь,
                       Задаром лишь себя замучишь.

Дежурный

Теперь нельзя.

Баклушин

                          Неужто мне твердить сто раз,
Что мы друзья, всегда друзьями были
       И будем ими до конца?
                         Что вместе мы служили,
Что зрите вы во мне не пошлого льстеца,
                        Не плута, подлеца,
                        Который, чтоб втереться
              К вельможе в пышный кабинет,
       Готов ужом и жабою вертеться;
От дружбы, от родства, от бога отпереться,—
Не только налощить коленями паркет
Приемной комнаты, но даже и передней!

Дежурный

Охотно верю вам, но…

Баклушин

                              Что же, сударь, «но»?
Не лучше ль «ну», чем «но»? Без новомодных бредней!
Он занят или нет, мне, право, всё равно:
                  Во мне кипит воспоминанье,
                  И сердце бьется в ожиданье!
       Позвольте мне на Ванечку взглянуть,
                  Хоть в щелку двери, как-нибудь!
Вы слишком молоды, так вам и непонятно,
                Как друга старого приятно
                             К груди своей прижать!

Дежурный

Долг службы мне велит вам в этом отказать!
               Министр делами очень занят.

Баклушин

Черт побери дела! Их можно отложить!
              Извольте смело доложить:
Я вам порукою, что он ворчать не станет, —
             Он дружбу старую вспомянет,
       Хоть он теперь и князь, и генерал,
       Но я его в ребячестве знавал
       И в козны с ним не раз, не два играл,
       Но десять лет, а может быть, и боле.
             Близ Бирюча, в чувашском поле,
       Бывало, мне уздечку в зубы даст
И вскрикнет: «Ну, пошел, мой добрый мерин!»
       И я лечу по кочкам и буграм, —
       Жар юности и без того чрезмерен,
А он стегал меня, проказник, по пятам,
                        Так поневоле скачешь!
Бывало, в жмурки мы играли сколько раз!
Лишь только голову под пуховик запрячешь,
Он так резнет жгутом, что искрится из глаз!
Эх, молодость! как ты проходишь быстротечно!
                 Как ты всегда мила для нас!
И неужель теперь мой Ваня, друг сердечный,
Друг задушевный мой, товарища забыл?

Дежурный

Ваш друг — министр.

Баклушин

                           Мой друг хоть чертом будет,
Но всё Баклушина Андрюшу не забудет!
Я за него душой и телом поручусь!
Извольте доложить — или я в дверь вломлюсь!!

Дежурный

Хоть провинюсь перед законом службы,
Но доложу, чтоб видеть силу дружбы.
(Идучи к кабинету)
Неужли искра чувств не оживет
В его душе, холодной словно лед,
И в старом друге он теперь увидит шу́та?

(Входит.)

Баклушин

       Какая сладкая и грустная минута!
Как! двадцать лет прошло, и бог привел опять
Мне Ванечку в чинах и счастьи увидать!
Как он вскричит: «Баклушин, друг мой милый!»
       Да, Ванечка! Баклушин пред тобой
                    Как лист перед травой!
(Садясь на стул)
       При мысли сей мои слабеют силы!
       А сердце так и рвется из груди!..
Ну, друг мой Ванечка, скорее выходи!

Дежурный

Министр вам приказал сказать: теперь не время,
Пакетов у него не читанных беремя,
       И сверх того, весь в лентах и крестах.
                 Трактует с ним седой мудрец Пирушкин
                          О государственных делах.

Баклушин

Как с облаков упал! Стал темен свет в глазах!..
Сказали ль вы ему, что я — Андрей Баклушин,
Его старинный друг…

Дежурный

                            Сказал, сударь, сказал.

Баклушин

И что в ответ?

Дежурный

                      «Чтоб черт его побрал!
Скажи, что недосуг; ведь я тебе сказал,
Чтоб эту сволочь ты ко мне не принимал!»

Баклушин

Вот дружеский прием!

Дежурный

                          Какое ж в этом чудо?
Вы дожили, сударь, хотя и до седин,
           Но модный свет узнали очень худо.
Смотря на ваш восторг, я тронулся и сам,
                И хоть сначала вам не верил —
Не первый предо мной проситель лицемерил,
                 В столицах я привык к слезам,
                            Считаю их водою…—
               Но ваш почтенный добрый вид
Невольно каждому доверенность внушит.
Я доложил об вас — и снова убедился,
Что дружбе и любви в столицах места нет,
Что счастлив только тот, кто от чумы укрылся,
Кого не развратил еще развратный свет!
Родство и дружба здесь — одних поэтов бредни;
            Одни лишь связи нужны нам;
Друзья здесь делятся невольно пополам.
Утешьтесь! Сей урок послужит в пользу вам;
           Не первый вы и не последний.
Зато и мы, сударь, наказаны судьбой:
Растерзаны страстьми, алчбою и гордыней,
Мы бродим с хладною, бесчувственной душой,
И сей прекрасный мир нам кажется пустыней!
Беги, природы сын, за тридевять земель
От умных подлецов и глупых пустомель!

<1830>

165. ХАМСТВО

К богатству странное влеченье у людей.
Хоть бедный бедному дружнее помогает,
Но, несмотря на то, спесивых богачей
Бедняк поклонами вприсядку потешает:
               То в их передней посидит.
               То в их гостиной постоит,
И часто из того проползает два года,
Чтоб, вздернув нос пред ним, презренный сибарит
               Спросил: «Что, братец, какова погода?»
               — «Прекрасная-с», — а сам чуть на ногах стоит.
               И так текут в столицах наши годы!
Вертится между тем фортуны колесо,
И все бежат, кряхтят, не ведая свободы…
Брани людей, Вольтер!.. Плачь, добрый мой Руссо!

<1830>

166. МЕЛКОШЕРСТНЫЕ МЫШИ

Далёко от Руси есть где-то государство,
                              И в нем, как говорят,
Седая шерсть мышей вошла как антияд
В универсальное лекарство.
               И бысть седым мышам ужасный перевод,
Пока не смастерил один ученый Кот
Проект, чтоб отвратить несчастие такое.
Как новый Демосфен, он убедил судей,
               Что долг велит им стричь мышей.
«Конечно, иногда, — примолвил так злодей, —
Не худо окорнать их длинный хвост и уши,
Но не губить отнюдь невинные их души».
Проект рассмотрен был тремя из мудрецов,
И Кот с тех пор прослыл первейшим из дельцов.

               У нас в Европе точно то же:
Всё ладно, хорошо, всегда такая тишь.
Когда ж приказная мелкочиновна мышь
               Под лапу попадет вельможей,
Они ее прегладко обстригут
И приговор вот так произнесут:
«Вменив ей в казнь арест и не лишая места,
Подвесть ее под пункт благого манифеста».
               Мышь снова шерстью обрастет
               И снова в пасть к ним попадет.

<1830>

167. ПРЕДРАССУДКИ И ПРОСВЕЩЕНИЕ