Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

• Название: Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
• Автор: Семён Раич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

---

131. ФОРУМ

Распаялись связи мира:
Вольный Форум пал во прах;
Тяжко возлегла порфира
На его святых костях.
Но истлел хитон почтенный,
И испуганным очам
Вскрылись веча там и там,
Порознь кинутые члены.

И стоят печально ныне
Кой-где сирые столпы;
По заброшенной пустыне
Псы гуляют да рабы.
Есть же Форума обломки:
Так прияли ж от отцов
Благороднейшую кровь
Угнетенные потомки!

1830

132. КРИТИКУ

Вменяешь в грех ты мне мой темный стих.
Прозрачных мне ненадобно твоих:
Ты нищего ручья видал ли жижу?
Видал насквозь, как я весь стих твой вижу.
Бывал ли ты хоть на реке Десне?
Открой же мне: что у нее на дне?

Вменяешь в грех ты мне нечистый стих,
Пречистых мне ненадобно твоих:
Вот чистая водица ключевая,
Вот Алеатико струя густая!
Что ж? — выбирай, возьми любой стакан:
Ты за́ воду… Зато не будешь пьян.

1830

133. ОДА ГОРАЦИЯ ПОСЛЕДНЯЯ

(IV К… 16)

«Что грязен, Тибр? Струя желта, мутна!
Иль желчью ты встревожен беспокойной,
И чует то сердитая волна,
Что пьет ее римля́нин недостойный?

Иль от стыда ты бег торопишь свой?
Почто же ты не держишь злой стихии,
Не стелешься кристальною волной
И не глядишь на небо Авзони́и?»

«Мне недосуг: не спит моя волна,—
Я мою Рим, я града освятитель;
Я, нагрузив нечистым рамена,
Бегу в поля, усердный их поитель, —

И тороплюсь в безбрежный океан,
Что землю всю водами убеляет:
Приемлет он грехи моих римлян
И с волн моих нечистое смывает.

Но тщетно я, последний гражданин,
Свой правлю долг, в пример, без укоризны:
Себя несу на жертву я один
Целению и здравию отчизны».

1830

134. < ОТРЫВОК ИЗ СЕДЬМОЙ ПЕСНИ «ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА» ТОРКВАТО ТАССО >

Ливень, ветер, гроза одним порывом
В очи франкам неистовые бьют:
Объятые нежданной бури дивом,
Стали войска — и дале не текут.
Немногие лишь, верные призывам
Своих вождей, от стягов не бегут.
Клоринда издали всё это зрела
И к ним с копьем вовремя подоспела.

Кричит своим: «Небо за нас сражается,
Товарищи! Рука его видна,—
И грозный гнев лиц наших не касается,
Десница мощная рубить вольна:
В чело врагам лишь буря ударяется,
И их душа уж страхом смятена,
Доспехи вихрь обил — и в очи дождь,
Вперед, друзья, вперед! Судьба нам вождь!»

Так воздвигает полчища — и, бремя
Напора адского плечьми приемля,
Натиснула на крестоносно племя,
Ударам праздным их почти не внемля.
Аргант ворочается в то же время
И губит их, победу зло отъемля,
И верных полк рассыпан по полям —
Дает хребет и бурям и мечам.

По раменам бежавшим ударялись
Бессмертных гнев и смертные мечи,
Ливень и кровь потоками смешались,
Бьют по полю багровые ключи.
Пирр и Родольф на поприще остались,
Где груды тел лежали горячи:
Того Черкасова рука пожала,
Над тем Клоринда пальму восприяла.

Таков был франков бег: их свежий след
Срацины и демоны не покидали.
Один против оружий, против бед,
Громов и вихрей зрелся без печали,
С спокойствием на лике вождь Годфред,
Стыдя своих, что робко так бежали,
И ставши пред окопами — за вал
Рассыпанный народ воспринимал.

Не вытерпев, он два раза с конем
На дерзкого Арганта покушался,
И столько ж раз сияющим мечом
В густейшие толпы врагов врубался;
Но утомлен, со прочими потом
Забрала перешел — и бой скончался.
Тогда срацины в город повернули,
И франки в стане с бегу отдохнули.

Но и там гроза в гонении жестоком
Побегом утомленных не щадит.
Огни затушены; вода потоком
Повсюду хлещет, ветер злой свистит,
Полотна рвет, столбы крушит наскоком,
Шатры свивая, по полю кружит:
Дождь с воплем, ветром, громом согласился,
И страшный мир гармонией оглушился.

1830 Рим

135. РУССКИМ ЛИТЕРАТОРАМ О НЕОБХОДИМОСТИ ИЗДАТЬ РУССКИЙ РИФМАРЬ

Я вам снижу рифмарь, я сделаю услугу,
Я перекличу все созвучья языка,
Да все слова его откликнутся друг другу,
Да всякий звук найдет родного двойника!
На этом браке слов не пить вам, рифмоплеты!
Я славы разорю последний ваш запас:
Не будет новых рифм, не будет вам работы;
Стих мыслито сияй; померкни ж он у вас.
Я разрешу тогда, всегда ли будет пламень
В восторженных стихах у русских биться муз
О камень — рифмачам сей преткновенья камень,
И сих упрямых рифм расторгну ль я союз?
Но вам, слова без рифм, вам горе, эгоисты!
Ваш холостой народ, означивши клеймом,
Из царства музыки я изгоню пером;
Так будут изгнаны без чести журналисты,
Которым отзвука в российском сердце нет,
Которых злой язык российской правде вред,
Из царства мыслию зардевшегося слова,
Душою русскою звучащего, святого.

Февраль 1831

136. СОНЕТ (Италианским размером)

Люблю, люблю, когда в тени густой
Чета младая предо мной мелькает
И руку верную с верной рукой,
Кольцо в кольцо, любовно соплетает.

Стремлюся к ним я сирою душой,
Но их душа чужое отвергает,
И взор, увла́женный горькой слезой,
Благословляя, в сень их провожает.

Стою один — и в сердце жмет тоска,
И по руке хлад пробегает скорый:
Чья обовьется вкруг нее рука?

Где опочиют ищущие взоры?
И долго ли мне жить без двойника,
Как винограду падать без опоры?

Апрель 1831

137. К Г<ОГОЛЮ> ПРИ ПОДНЕСЕНИИ ЕМУ ОТ ДРУЗЕЙ НАРИСОВАННОЙ СЦЕНИЧЕСКОЙ МАСКЕ В РИМЕ, В ДЕНЬ ЕГО РОЖДЕНЬЯ

Что ж дремлешь ты? Смотри, перед тобой
Лежит и ждет сценическая маска.
Ее покинул славный твой собрат,
Еще теперь игривым, вольным смехом
Волнующий Италию: возьми
Ее — вглядись в шутливую улыбку
И в честный вид — ее носил Гольдони.
Она идет к тебе: ее лица
Подвижными и беглыми чертами
Он смело выражал черты народа
Смешные, всюду подбирая их:
На улицах, на площадях, в кафе,
Где нараспашку виден итальянец,
Где мысль его свободна и резва,—
И через чистый смех в сердца граждан
Вливалось истины добро святое!
Ты на Руси уж начал тот же подвиг!
Скажи, поэт, когда, устав от дум
И полн заветных впечатлений Рима,
Ты вечером, в часы сочувствий темных,
Идешь домой, — не слышится ль тебе,
Не отдается ли в душе твоей
Далекий, резвый, сильный, добрый хохот
С брегов Невы, с брегов Москвы родимой?
То хохот твой — веселья чудный пир,
Которым ты Россию угощаешь,
Добро великое посеяв в ней,
Сам удалясь от названных гостей.
Что ж задремал? Смотри, перед тобой
Лежит и ждет сценическая маска…
Надень ее — и долго не снимай,
И новый пир, пир Талии, задай,
Чтобы на нем весь мир захохотал,
Чтобы порок от маски задрожал…
Но для друзей сними ее подчас,
И без нее ты будешь мил для нас.

Около 27 декабря 1838 Рим

138. МАДОННА

Мадонна грустная крестом сложила руки:
О чем же плакать ей, блаженной, в небесах?
О чем молиться ей — и к небу сердца звуки,
Вздыхая, воссылать в уныньи и слезах?

Недаром падает, свежа и благовонна,
На землю жесткую насущная роса:
То плачут каждый день, как грустная Мадонна,
О немощах земли святые небеса.

Недаром голуби в лазури неба вьются,
Недаром лилии белеют по полям
И мысли чистые от избранных несутся
Сквозь тьму нечистых дел к прекрасным небесам.

Когда б безгрешное о грешном не молилось,
Когда бы праведник за гордых не страдал,
Давно бы уж земля под нами расступилась,
Давно бы мрачный ад всё светлое пожрал.

Вздыхай же и молись, и не скудей слезами,
Источник радости, вселюбящая мать!
Да льются теплые живящими реками
И в мире темном зла не будут иссыхать!

В сердцах пресыщенных, на алчном жизни пире,
В сердцах, обманутых надеждою земной,
Чем будет жить любовь в сем отлюбившем мире? —
Твоей молитвою, вздыханьем и слезой.

Август 1840 Рим

139. НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА