Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

• Название: Спор об унтере Грише
• Автор: Арнольд Цвейг
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1961

Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.

Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.

«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…

---

Словно электрический ток соединил глаза обоих, в то время как переводчик переводил слова Лихова. Гриша и бровью не повел.

«Цвет глаз генерала почти не отличается от цвета глаз этого военнопленного», — отметил про себя Познанский.

Тем временем между Лиховым и русским устанавливалась какая-то связь, гораздо более глубокая, чем они сами это сознавали.

«Глаза и фигура Зенфке!» — мелькнуло вдруг в сознании Лихова. Его память еще не извлекла в этот момент никакого образа из наслоений раннего детства. Но где-то в глубине, среди впечатлений неизгладимого прошлого, мелькнул благодаря присутствию Гриши образ военного гренадера Зенфке, подлинного воспитателя маленького Отто в те времена, когда Вальдемар фон Лихов, его отец, капитан второго гвардейского пехотного полка, взял в дом этого денщика, мастера на все руки.

Кто сделал из резины и развилистой ветки первую рогатку маленькому Отто фон Лихову? Кто согнул лук из камышового тростника? На чьих плечах он скакал в бой, с метлой в одной руке, бумажным шлемом на голове и большим круглым щитом — большой крышкой от кастрюли из материнского хозяйства?

Кто постоянно являлся для белокурого мальчика, который теперь в качестве генерала фон Лихова поставлен над десятками тысяч людей, олицетворением мужества, сдержанности, преданности? Карл Зенфке, родом из Гоген-Лихова, никто другой.

Своим ростом гвардейца, узкими глазами на скуластом лице, светлыми гладкими волосами и больше всего взглядом, исполненным почтительности и усердия, Гриша как две капли воды походил на Зенфке.

Если бы генерал просто стал копаться в своей памяти, он не нашел бы там этого Карла Зенфке. Но живая копия в образе Гриши с каких-то высот глядела на него в эту минуту.

— Что за молодец! — произнес его превосходительство и вздохнул. — Да, время не то… — Он вспомнил о подростках из пополнения, которые несколько дней назад, в шлемах, вооруженные ручными гранатами, стояли перед ним на смотру. Тощие, незрелые юноши, обучавшиеся вместо мирных профессий солдатскому ремеслу. А здесь перед ним стоял настоящий воин, как бы нарочно созданный для войны, добрых 1,83 метра ростом, широкоплечий, с мускулистой грудной клеткой, с руками, готовыми колоть, и ногами, готовыми ринуться в атаку, с черепом, который шутя выдержит под каской удар прикладом.

— Спросите-ка его, говорит ли он нам правду? — бросил генерал переводчику, с участием следя за страстной игрой лица Гриши. А тот, не отрывая взгляда от глаз его превосходительства, торопясь и сбиваясь, стал сыпать уверения на русском языке. Переводчик, выведенный из состояния упорного равнодушия присутствием высокого начальства, переводил фразу за фразой.

— Он уверяет, что говорит правду. Он раскаивается в том, что не сделал этого с самого начала. Он хочет только одного — добраться домой. Весть о том, что там уже мир, вскружила ему голову. Поэтому он и бежал и страшно боялся, что в случае поимки ему пришлось бы, как бежавшему, оставаться годы в плену, после того как все пленные уже будут обменены. Поэтому он осквернил свои уста ложью. И это чистая правда, — он клянется своим георгиевским крестом и жизнью своего ребенка, которого еще не видал ни разу.

— Странный народ, — сказал его превосходительство.

— Право надувать принадлежит к неотъемлемым правам человека еще со школьной скамьи, — произнес в его оправдание Познанский.

К счастью, его превосходительство пропустил мимо ушей большую часть этой дерзкой правды. Ему бросилась в глаза странная одежда Гриши, и он спросил у ефрейтора, нельзя ли напялить на Гришу что-нибудь более приличное. Тот поспешил заверить, что обмундирования в цейхгаузе достаточно, но каждый каптенармус так же бережно расходует его, как господь бог молнии. Фон Лихов благосклонно рассмеялся.

— Так и следует, — сказал он, — на то он и приставлен к этому. Война еще не кончится ни сегодня, ни завтра, и наше добротное обмундирование пригодится для того, чтобы ребятам было тепло. Впрочем, куртка выглядит еще сносно, — утешил он сам себя.

— Изъян-то как раз на спине, ваше превосходительство, — доверительно сообщил ефрейтор, приказав Грише повернуться. Гриша догадался, о чем идет речь. Широкая улыбка обнажила на мгновение его крепкие желтоватые зубы, затем он, щелкнув каблуками, повернулся кругом. Его превосходительство неожиданно узрел спину, на которой большая заплата увековечила ужасное воспоминание о гранатном осколке.

Его превосходительство уставился на эту заплату. Грустный вздох на мгновение задержал его дыхание.

«Эта вшивая война стоила жизни и этому бравому молодцу. И все нет ей конца. Если верить некоторым признакам, она, пожалуй, опять развернется на этом фронте».

При всей самоуверенности генерала, все же боязливый вздох: «Доколе, о господи», — так и рвется из его уст. Молча он отпускает Гришу и ефрейтора и направляется к выходу.

— Парень хорошо выглядит, — говорит он, обращаясь к Познанскому. — Не оставляйте меня в неведении относительно результатов. Сегодня он может часок пошататься с ефрейтором. Свежий воздух будет ему полезен.

Затем фон Лихов простился с сопровождавшими его лицами и поднялся этажом выше к начальнику штаба майору Грасснику, с его картами, флажками и таблицами. Может быть, Брест-Литовск — там оперативная часть штаба верховного главнокомандующего разрабатывает втихомолку свои планы — удосужился за это время внести по телеграфу ясность в положение.

Гриша все еще продолжал стоять, повернувшись к стене. Хотя он слышал удалявшиеся шаги, но все же ждал прямого приказа. Герман Захт хлопнул его по плечу.

— Повернись, русский, ты здорово понравился, И для меня ты тоже заработал железный крест. Айда в буфет, выпьем по этому поводу!

Гриша медленно повернулся всем корпусом, сел на лавку и сказал, что ему хотелось бы немного отдохнуть. Странная слабость в коленях и в области сердца выдавала напряжение последних десяти минут. Но игра стоила свеч. Теперь уже с ним не случится ничего плохого. Его удостоил вниманием генерал и подарил ему жизнь. Теперь-то уж, наверно, он свидится с Марфой и дочкой, которой он еще никогда не видал.

В комнату вошел военный судья — его большие выпуклые глаза за толстыми стеклами улыбались; потирая руки, он воскликнул:

— Все в порядке!

Тринадцатого мая, как раз в день трех «холодных» святых — Серватия, Панкратия и Мамертуса, зима напоследок разразилась снегом и морозами.

Держа в руках охапку наколотых во дворе дров, Гриша, ярко освещенный красным пламенем, подбрасывал их в печку канцелярии, где военный судья Познанский только что кончил диктовать писарю Бертину бумагу.

В это время в дверь громко постучали, и в комнату вошли два пожилых человека в пехотной форме и военных фуражках, с хлебными мешками, фляжками и кружками у пояса. Увидев блестящие погоны Познанского, они щелкнули каблуками и уже собирались, стоя навытяжку, отрапортовать: унтер-офицер Фрицке, ефрейтор Биркгольц, батальон ландштурма Эберсвальде, пятая рота. Но тут Гриша отошел от печки, собираясь уходить.

«Случай — великий режиссер», — успел только подумать Познанский. Гриша закричал, замахал руками, словно прыгающий журавль крыльями:

— Господи, да это унтер Фрицке!

Познанский кивнул, и унтер, карауливший Гришу в лагере, ответил:

— А, Папроткин, старина! Вот мы опять тебя сцапали!

И они стали пожимать друг другу руки, сияя от радости, ибо люди; вместе прожившие тяжелые времена, всегда приходят в восторг при встречах. Они убеждаются, что каждому из них удалось пережить трудную пору.

Затем писарь Бертин составил за несколькими подписями протокол, установивший на вечные времена тождество Бьюшева и Папроткина, и скрепил его официальной печатью.

Удостоверенный судебным порядком протокол завершил дело «Бьюшев — Папроткин тож», состоящее из восьми документов, включая и сегодняшний протокол: три строчки текста, четыре подписи и служебная печать. Остававшийся излишек чистой бумаги Бертин намеревался отрезать, так как было приказано экономить бумагу, но по такому торжественному случаю Познанский разрешил оставить в деле лист целиком. Затем он отпустил обоих эберсвальдцев вместе с Гришей, порекомендовал им осмотреть Мервинск, закусить в солдатском клубе и залить в буфете за галстук. Официально им поручалось наблюдать за Гришей (в действительности же он вел их), и в два часа они должны были доставить его сюда.

— Он уже не удерет больше, — интимным тоном сказал унтер-офицер Фрицке военному судье, простодушие которого как начальника, он быстро разглядел. — Парень и так уже набил себе шишек на лбу.

И как бы в благодарность за преподанную житейскую мудрость Познанский засунул обоим рыцарям за борт мундира по две сигары.